Как американский наглец сделал президента Эстонии эстонцем

На самом деле Тоомас Хендрик Ильвес не хотел становиться президентом Эстонии. Из сообщения посольства США, опубликованного Wikileaks в августе 2011 года, следует, что глава эстонского государства (переизбранный в 2011 году на второй срок) выставил свою кандидатуру на выборах 2006 года из презрения к тогдашнему президенту Арнольду Рюйтелю, человеку с «красным» прошлым и менталитетом «председателя колхоза». В докладе тогдашнего посла США Алдоны Вос описывается встреча с Ильвесом в июне 2006 года, на которой тот заявил, что уже два раза вынужден был отказываться от комфортной жизни во имя интересов своей страны: в первый раз он пожертвовал комфортом, когда ушел с поста руководителя эстонской редакции радио «Свободная Европа», чтобы стать послом Эстонии в Вашингтоне, а второй раз, когда согласился стать министром иностранных дел. Ильвес утверждал, что совсем не хочет в третий раз оказаться «на пороге бедности», да еще и в должности президента Эстонии, не дающей почти никаких властных полномочий. Но поскольку он считал себя единственным, у кого были шансы победить Рюйтеля, Ильвес снизошел до выдвижения своей кандидатуры: одна только мысль о том, что Рюйтель будет руководить Эстонией еще пять лет, была ему невыносима.

Такая возможность казалась невыносимой и немалой части мыслящего эстонского общества, для которой избрание Рюйтеля в 2001 году оказалось откровенным шоком. Ильвес, родившийся в Стокгольме, перебравшийся вместе с семьей в США в 1957 году и только в 1993 году отказавшийся от американского гражданства, получил пост президента главным образом благодаря поддержке интеллектуальной и творческой элиты Эстонии. 80 известных ученых и деятелей культуры обратились к выборщикам с призывом голосовать за Ильвеса; в его поддержку выступали популярные эстонские артисты. Несмотря на это, первый президентский срок Ильвеса оказался неровным. За скандальчиками следовали скандалы, кажущееся безразличие и слабое знание эстонского языка быстро настроили против Ильвеса часть эстонской прессы. Стиль одежды супруги президента Эвелин Ильвес, ее борьба с лишним весом, ее диетические рекомендации и спортивные увлечения зачастую получали больше внимания со стороны медиа, чем собственно деятельность президента. Но, несмотря на то что Ильвес до сих пор думает по-английски, а не по-эстонски (как очевидно из его последней речи по случаю годовщины образования Эстонской Республики), за второй президентский срок общественное мнение несколько подуспокоилось. Все смирились с тем, что Ильвес – не Леннарт Мери, и в то же время поняли, что и время ушло далеко вперед, и на вопрос, действительно ли Мери был бы в нынешних условиях лучше Ильвеса, не так-то просто ответить. На пользу институту президентства пошло и то, что Эвелин Ильвес тоже несколько успокоилась (или была укрощена).

Но вот в прошлом году наступает обыкновенное июньское утро, и сонные любители медиа-пространства невольно заглядывают в календарь: не может же быть, что наступило внеочередное первое апреля? Твиттер президента Тоомаса Хендрика Ильвеса реагирует на пост в блоге американского экономиста Пола Кругмана столь яростно, а использованные там слова настолько не вяжутся с имиджем президента в бабочке, что ахнуть приходится даже самым циничным журналистам. Этот обмен любезностями быстро стал достоянием зарубежных медиа, эстонские новостные каналы без устали пахали несколько дней подряд, публикуя продолжение истории про «войну графиков» и старательно отражая освещение этого процесса в зарубежных СМИ. Президент маленькой Эстонии неожиданно и больно укусил лауреата Нобелевской премии, авторитета, которого четверть миллиона американцев так обожают, что хоть сейчас назначай его министром финансов.

Что же случилось? Колумнист «Нью-Йорк Таймс» Кругман написал, что, хотя Эстония и стала любимым детищем сторонников европейских антикризисных мер, на самом деле ее экономика так и не восстановилась после спада. Он проиллюстрировал свою изложенную в нескольких предложениях мысль графиком, отображающим динамику внутреннего валового продукта Эстонии, из которого следовало, что от аналогичного периода 2007 года нынешний сильно отстает. После чего иронически констатировал: это, конечно, лучше, чем ничего, но можно ли считать такую динамику экономическим триумфом?

Поздно вечером Ильвес, находившийся с официальным визитом в Латвии, отрезал в Твиттере: «Будем писать о том, чего не знаем; будем спесивыми, нахальными и надменными. В конце концов, они же совсем дикие». В следующем твите Ильвес пишет, что Нобелевская премия, похоже, дает право выступать с проповедями на финансовые темы и провозглашать его государство «бесплодной землей». «Но ведь и правда, что мы можем знать? Мы же безмозглые восточноевропейские придурки. Непросвещенные. Может, когда-нибудь мы тоже поймем. Nostra culpa». Не в силах остановиться, Ильвес жжет дальше: «С...ть мы хотели на восточноевропейцев: английский у них слабый, ответить не могут, выполняют все договоренности и переизбирают отвечающие за все правительства».

Днем раньше на официальном ужине у президента Латвии Андриса Берзиньша президент Ильвес пообещал, что в конце столь приятного дня отрешится от политики и экономики и поднимет бокал за то, что объединяет Эстонию и Латвию. История умалчивает, не поднял ли президент еще пару бокалов перед тем, как начать постить в Твиттер. Как бы то ни было, разразился скандал – достаточно громкий, чтобы попасть на страницы американской и международной прессы. Аккаунт Ильвеса в Твиттере за два дня набрал две тысячи новых фолловеров (несколько позже Министерство иностранных дел Великобритании порекомендовало всем, кто хочет быть в курсе мировых политических событий, следить за Твиттером Ильвеса); эстонские сетевые комментаторы, большинство из которых, по всей видимости, слышали имя Кругмана впервые, солидаризировались с той или другой стороной конфликта и рьяно отстаивали собственную правоту. Пресс-служба Ильвеса передала прессе заявление президента о том, что вынудило его написать этот полуночный пост: «Это была непосредственная и искренняя реакция в защиту тех усилий, которые в последнее время предпринимала Эстония». Кругман же сообщил на следующий день, что выпады Ильвеса он прочитать не успел, да и не имеет особого желания это делать. Он вообще не понял, как его мягкий пост в блоге, сводившийся к замечанию о том, что ВВП Эстонии до сих пор не вернулся к докризисному уровню, может вызвать такую ярость. Эстонские медиа старательно собирали комментарии лидеров общественного мнения. Эмоциональная перепалка длилась еще долго. Сошлись на том, что комментарий Кругмана был излишне поверхностным, но что Ильвес все равно мог бы несколько тщательнее подбирать слова. Аналитик Института внешней политики Ахто Лобьякас, к примеру, нашел высказывание Ильвеса выходящим за рамки приличий и подобающим разве что сетевому комментатору. По его словам, поступок Ильвеса достоин сожаления – президент страны не вправе позволять себе нечто подобное.

Однако люди, сведущие в мировой экономике, быстро показали, что в действительности дело было не столько в Ильвесе и Кругмане, сколько в неразрешенном и поныне принципиальном споре об умеренности и экономности. В рамках этого спора люди принимают ту или иную сторону в зависимости от своих базовых убеждений – а у Кругмана эти базовые убеждения однозначно неокейнсианские. По мнению Кругмана, последствия бюджетной экономии могут быть только катастрофическими, потому что она ограничивает потенциал экономического роста. Вместо сокращения расходов и введения режима жесткой экономии, по его мнению, нужно брать кредиты и печатать деньги, как это делала Америка. Что уж там скрывать, своя логика в этом есть, и ужасающие показатели безработицы в Италии и Испании, казалось бы, подтверждают теорию Кругмана. Но если посмотреть на внешний долг США, который в 2011 году превышал долги 17 стран еврозоны вместе взятые, да и сегодня, по нашим меркам, остается поистине астрономическим, то пропадет и охота подражать Америке. С другой стороны, мантра о самой маленькой из всех стран еврозоны долговой нагрузке на правительственный сектор, которую беспрестанно повторяет премьер-министр Эстонии Андрус Ансип, кажется смехотворной тем, кто уезжает на заработки за границу ради того, чтобы прокормить семью, или еле сводит концы с концами, оставаясь на родине.

Здесь уместно вспомнить, что Эстонии, как и Латвии, и раньше доставалось от Кругмана. В декабре 2008 года он писал, что Латвия – это новая Аргентина, только еще хуже. Ему не понравился аргумент Латвии в пользу недевальвирования лата: поскольку большинство кредитов были взяты в евро, обслуживать их в случае девальвации стало бы чрезвычайно сложно. По мнению Кругмана, все усилия Латвии – понижение зарплат, уменьшение числа рабочих мест – бессмысленны, поскольку ведут к внутренней дефляции, которая, в свою очередь, затрудняет обслуживание кредитов, так что при прочих равных обслуживание кредитов осложнилось бы как в случае девальвации лата, так и в случае его недевальвации, а поскольку в частном секторе есть и латовые долги, то девальвировать было бы все-таки лучше. Вскоре после твиттер-войны с Ильвесом Кругман снова накинулся на Латвию и заявил, что ему совершенно непонятно, почему опыт Латвии по выходу из кризиса кто-то может считать успешным. «Еще парочка таких “успехов”, и Латвия вернется в каменный век», – провозгласил Кругман. Признание собственных ошибок, похоже, не самая сильная черта Кругмана – на это обращал внимание и премьер-министр Латвии Валдис Домбровскис. Американцу, вероятно, действительно трудно понять, как государство, потерявшее четверть своей экономики и дошедшее до двадцатипроцентного уровня безработицы, может решиться на дальнейшее урезание бюджета, однако тот факт, что Латвия смогла полностью вернуть МВФ кредит в 503,54 миллиона латов еще до истечения срока, а сейчас практически выполнила условия присоединения к еврозоне, мог бы заставить его задуматься – хотя бы и задним числом.

Впрочем, вряд ли Кругман это сделает, потому что, по его мнению, в еврозоне в корне неправильно вообще все. Еврокомиссия и ее финансовый уполномоченный Олли Рен, по его словам, пребывают в плену ложных идей, и эти ложные идеи – как тараканы: сколько их ни смывай в унитаз, они все равно возвращаются. «Мы, находящиеся вне этого кокона, должны сделать все возможное, чтобы его прорвать, – и насмешки следует признать неплохим методом решения этой задачи», – не так давно снобистски заявил Кругман, после чего продолжил: «Я никогда не утверждал, что мама г-на Рена была хомячком или что от его папы несло бузиной[1. Аллюзия на знаменитую сцену из фильма «Монти Пайтон и священный Грааль», в которой французский солдат (Джон Клиз) издевается над королем Артуром (Грэм Чэпмен), заявляя, что священный Грааль они уже нашли, а сам король Артур – проходимец, мама которого была хомячком, а от папы несло бузиной.]. Я всего лишь отметил, что он уже много лет обещает, что меры бюджетной экономии принесут свои плоды, и даже постоянно растущая безработица никак не сказывается на его публичной риторике». Безработица в США и вправду составляет всего 7,7 процента, тогда как тот же показатель среди испанской молодежи достигает 55 процентов. Но если Испанию или Италию еще можно сравнивать с Америкой с точки зрения размеров экономики, то в случае Латвии или Эстонии это сравнение попросту не работает. Тем более что график, отражающий динамику ВВП Эстонии, который Кругман продемонстрировал в своем постинге, начинается с 2007 года, что создает необъективную картину, не учитывающую экономический бум, наблюдавшийся до 2007 года.

Сейчас вообще может показаться странным, как на родине таких умных людей, как Кругман, вообще могло случиться то, что случилось в 2008 году (именно в этом году Кругман, кстати, и получил свою нобелевку). Конечно, вину за всемирный финансовый кризис, спровоцированный падением Lehman Brothers, нельзя возлагать исключительно на американцев, но факт остается фактом: бюджет США пребывает в минусе с 2002 года, и даже в «хорошие» 2004–2007 годы американцы не смогли создать каких бы то ни было резервов (как на самом деле советует духовный отец Кругмана Джон Мейнард Кейнс). Когда дефицит государственного бюджета составляет 10 процентов от валового национального продукта, говорить об увеличении кредитной нагрузки просто нелепо – по крайней мере, с нашей точки зрения. Или, как выразился бывший премьер-министр Эстонии Март Лаар, «с тем же успехом можно было бы назначить вампира руководить станцией переливания крови».

Эстония и Латвия не нравятся Кругману просто потому, что они не вписываются в его теорию. Великий американец с белорусско-еврейскими корнями, человек, по нашим понятиям, социал-демократических убеждений, никак не может смириться с тем, что в далеком уголке мира успех могут приносить принципы, кардинально отличные от его собственных. Конечно, были и другие наблюдатели, удивлявшиеся тому, что эстонцы и латыши с приходом кризиса затянули пояса, смирились с сокращением зарплат и отказались от многих благ, ставших привычными за время бума, тогда как горячие греки, которые и в еврозону-то проникли обманным путем, неистовствуют на улицах по поводу каждого урезанного цента, хотя еще в 2011 году минимальная зарплата в Греции была выше, чем средняя зарплата в Эстонии – не говоря уже о 13-й, 14-й и 15-й зарплатах. Загадка эта объясняется просто. Ответ кроется в прошлом, в 60 годах оккупации, отмеченных дефицитом более-менее всех материальных ценностей. Опыт бедности, память о бедности – вот что сделало латышей и эстонцев столь терпимыми к сокращению зарплат.

Ильвес не пережил этого прошлого вместе с эстонцами – именно поэтому он до сих пор оставался в общественном сознании «зарубежным эстонцем». Высокомерие и безразличие, которое порой приписывают Ильвесу, на самом деле лишь следствие того, что он вырос и сформировался на свободном Западе. Тем не менее его эмоциональный ответ на нахальство Кругмана показывает, что президентство, полученное им отчасти против собственной воли, заставило Ильвеса понять и прочувствовать внутреннее достоинство восточноевропейца – достоинство, которое чаще находит более точное выражение в искусстве, нежели в так называемой реальной жизни. И он выразил это ощущение – так сказать, дал сдачи – вместо того, чтобы молча выслушать и поджать хвост. А мир услышал – чего бы точно не случилось, если бы ответ оказался политкорректным и лишенным эмоций. В последний раз Ильвес привлек широкое внимание в марте, когда потребовал в Твиттере, чтобы Россия, правопреемница Советского Союза, принесла извинения за мартовскую депортацию. Его выслушали и заметили, но извинений, разумеется, не последовало – частью официального внешнеполитического курса это требование не стало. Вскоре после этого премьер-министр Андрус Ансип встречался с российским премьером Дмитрием Медведевым, и переговоры прошли в напоминающей советские традиции «дружественной обстановке».

Композитор русско-немецкого происхождения Эуген Бирман, родившийся в 1987 году в Латвии, отчасти разделяет с Ильвесом опыт космополита. Родной язык у него русский, в 1994 году он вместе с семьей эмигрировал в США, уехал оттуда в 2009 году, а в 2010-м избрал местом жительства Эстонию, куда до этого приезжал лишь один раз, причем ровно на один день. Теперь с Эстонией его связывает – помимо совместной работы с местными музыкантами, образовавшимся здесь кругом друзей и бизнесом по доставке еды из ресторанов, который он тоже основал вместе с друзьями, – еще и спутница жизни – эстонка. Эстонские композиторы постепенно разъяснили Бирману, что, живя и творя в Эстонии, он хотя бы частично является эстонским композитором: так уж устроена эта земля и история, что иначе никак. Бирман понимает кое-что из разговорного эстонского и даже способен на нем объясниться, но интервью дает все-таки по-английски. Причин опровергать это мнение Бирман не видит. У него хорошая база для понимания эстонцев: детство, проведенное в Латвии, и оставшаяся в США бабушка, которая сохранила с советских времен редкое для Запада умение варить варенье. К кругу эстонских друзей Бирмана принадлежит сын президента Ильвеса Луукас Ильвес – в качестве его гостя Бирман посетил и дом президентской четы на хуторе Эрма в Вильяндиском уезде.

Но встречи с президентской семьей и дружба с сыном президента, несомненно, не единственная причина, побудившая Бирмана создать музыкальное произведение «Nostra culpa»[2. Наша вина (лат.).], основанное на споре Ильвеса и Кругмана. В прессе его назвали финансовой оперой (если быть точным, то это все-таки кантата, поскольку длится она всего пятнадцать минут и традиционных для оперы костюмов не требует). По его собственным словам, Бирман хотел рассказать языком музыки историю, которая, с его точки зрения, вышла за рамки так называемых политических или экономических событий и стала культурной реалией. Спор возник между двумя личностями, каждая из которых по-своему легенда – именно из этой стихии, по мнению Бирмана, и должны вырастать сегодняшние музыкальные произведения. «Современная музыка слишком часто имеет скрытые политические подтексты, оставаясь в то же время бесцельной или полностью абстрактной, лишенной какой-либо реальной связи с настоящим миром», – утверждает Бирман. «Хотя я и композитор, я пытаюсь прежде всего рассказать историю – она тяжелая, местами абсурдная, другими словами, древняя, красивая и в каком-то смысле, в конце концов, дарующая надежду». 7 апреля нынешнего года в Таллине в Доме Черноголовых в рамках Дней эстонской музыки состоялась премьера кантаты в исполнении сопрано Ирис Оя. Эту же певицу любители музыки снова услышали 11 апреля – в концертном зале театра «Эстония», где состоялась премьера другого произведения Бирмана под названием «Я проснулся, и не было стен, чтобы защитить меня от лунного света», написанного для ансамбля «Резонанс». Часть предыдущих совместных работ Бирмана-Оя уже вышла на пластинке под названием «North Wind, South Wind».

Перед премьерой Бирману удалось создать оживление в эстонской прессе: он заявил, что Ильвес – материнский тип, который в своей ссоре с Кругманом бросился на защиту собственного ребенка, и именно поэтому его партию должна петь женщина. На самом деле Ирис Оя исполняла также и партию Кругмана: по-видимому, крайне скудный текст либретто иной возможности не давал. Либретто написал американский автор Скотт Дил, с перерывами проживший в Эстонии уже 15 лет. Сейчас он работает на англоязычном портале эстонского национального телерадиовещания, а широкой публике известен колонками, которые публикует под псевдонимом Велло Викеркаар. Дил составил либретто из уплотненных цитат из переписки Ильвеса-Кругмана и примечаний, характеризующих контекст (Stimulate! Devalue!). Публике, не знакомой с предысторией, очевидно, остались бы непонятными ни текст, ни тот факт, что большинство собравшихся на премьеру говорили по-английски, а пресса была по большей части зарубежной. Нельзя сказать, что эстонские медиа оставили без внимания личность Бирмана и его произведение, но говорить об огромном интересе тоже было бы явным преувеличением. Как это обыкновенно бывает в Эстонии, в публикациях предпочитали ссылаться на издания, отозвавшиеся о произведении еще до премьеры: на BBC, CNBC, Bloomberg TV, MSN, Businessweek, NPR, Financial Times, The Sunday Times, Telegraph, LA Times, Wall Street Journal, CS Monitor, AFP, National Review, France24. Заслуживающим особенного внимания посчитали то обстоятельство, что на репетициях присутствовал журналист Wall Street Journal, что сделанная на репетиции фотография вместе с комментариями появилась на первой полосе New York Times Europe, и то, что представитель Le Monde провел в Эстонии целую неделю, освещая процесс постановки кантаты. В этой связи довольно метким и в то же время многозначительным является заголовок статьи в издании, занимающем незлободневную нишу: «Nostra Culpa: Безответные любовные письма к Эстонии». Да, выражение «нет пророка в своем отечестве» некоторым образом справедливо и для Бирмана, и для Ильвеса. 

Повышенное внимание к тому, что говорят о нас «другие», «большие», к сожалению, делает эстонцев легко ранимыми. Например, Le Monde в очередной раз задела больное место, когда после премьеры написала, что твиты президента Ильвеса стали местью униженного малого народа бывшей советской республики. Французам мы кажемся курьезом: страной, известной самыми продвинутыми электронными технологиями, но в то же время самым бедным государством еврозоны и единственным государством Евросоюза, президент которого твитит о своих личных настроениях. Конечно, многие с горечью спросят: такую ли Эстонию мы хотели? Трудно признать, что в исторической перспективе, с точки зрения больших государств, 20 лет независимости кажутся стремящейся к нулю величиной и что в мире нас до сих пор воспринимают не иначе как бывшую республику Советского Союза. То обстоятельство, что Le Monde не обращает никакого внимания на фундаментальное различие в политических системах (Эстония – парламентская республика, где президент имеет по Конституции очень мало власти, в то время как президент Франции располагает большими полномочиями, чем в среднем по Европе), на самом деле заслуживает нового твита Ильвеса: объяснять французам нечто настолько элементарное дипломатическими путями смысла нет.

Мнение о том, что опыт оккупации можно считать фактором, существенно повлиявшим на формирование внутреннего достоинства, в Эстонии распространено не очень широко. Тем не менее беседы с Эугеном Бирманом заставляют меня думать, что опыт оккупационного времени формирует мировоззрение как латышей, так и эстонцев в значительно большей степени, чем мы отдаем себе в этом отчет. На вопрос, может ли молодежь, не имеющая опыта оккупации, иметь другое национальное самосознание по сравнению с теми, у кого этот опыт есть, трудно ответить однозначно. Но можно быть уверенным, что этот опыт сыграл значительную роль в формировании национального достоинства. Глядя на то, как страны Балтии после восстановления независимости вынуждены были выслушивать непрошеные советы от считающих себя умнее их «больших» государств, Бирман пришел к убеждению, что на самом деле как Эстония, так и Латвия все-таки делают свой выбор, исходя из собственных внутренних убеждений. Не принимая чьей-либо стороны в этой перепалке, не вынося суждений о том, кто прав, а кто ошибался, Бирман видит величие реакции Ильвеса как раз в экспрессивном выражении чувства собственного достоинства. Но помимо интереса к истории, личность Бирмана, несомненно, в значительной степени сформировало и полученное в Колумбийском университете экономическое образование: именно в силу образования он с самого начала следил за полемикой об умеренности и бюджетной экономии. В большинстве интервью Бирмана, касающихся словесной войны Ильвеса–Кругмана, все-таки прослеживается определенная ирония. Признаком иронии можно считать и индийский костюм, в котором он пришел на премьеру.

Эстонские музыкальные обозреватели, освещавшие Дни эстонской музыки, неизменно упоминали «Nostra Culpa», но никогда не превозносили этого сочинения. Непрофессионалу сложно судить, что стоит за этим отношением: возможно, сказывается некоторое отчуждение, вызванное политико-экономическим содержанием произведения, а может быть, причина в том, что в музыкальном смысле Дни эстонской музыки – очень многоплановое и богатое мероприятие (оно продолжалось целую неделю, в которую вместилось около 30 концертов с участием многих исполнителей). Но нельзя исключать и того, что Бирману все-таки не удалось очистить переписку Ильвеса-Кругмана от больших эго и заставить людей думать о сути дела, то есть об универсальном смысле этого спора – к чему он, по собственному признанию, стремился. Скорее всего, к дискурсу присоединилась личность самого композитора, которая будет заслуживать обязательного упоминания, когда этот случай войдет в историю. И хотя, очевидно, это не входило в намерения автора, медиа-жизнь «Nostra Culpa» стала частью пиар-машины президента Ильвеса.

О ком уже «сложили песню», тот в ней и останется, – это эстонцы знают еще со времен Антона Хансена Таммсааре. И каждый раз, когда эту песню снова поют, история оживает. Ильвесу, которого, кстати, не было на таллинской премьере, это, несомненно, пойдет на пользу. Только вот «песня» Бирмана не такая, как была у певицы Луллу из «Правды и справедливости» Таммсааре, автор которой может с течением времени и забыться.

Здесь же и жанр тяжеловесен, и личность слишком заметна. Бирман навсегда останется третьим голосом, сопровождающим дуэт Ильвеса и Кругмана, и его тоже будут упоминать наряду с ними.