Мир без империи

418 г. н. э. Августин получил письмо от Исихия, епископа Салоны (город в Далмации на побережье Адриатического моря, территория современной Хорватии). Исихий спрашивал Августина, находившегося в далекой Африке, не конец ли света или его приближение они оба наблюдают. Августин утешил Исихия: не отрицая всей серьезности насущных проблем, он напомнил, что в III в. н. э. Римская империя пережила еще не такие бедствия. В те годы многим христианам казалось, что конец света уже наступил. «Ибо, говоря коротко, при императоре Галлиене (253–268) <…> римские провинции наводнили варвары со всего света». В III веке тревоги христиан не оправдались. Конец света не наступил. В любом случае, добавляет Августин, конца света и второго пришествия не случится, пока Евангелие не будет донесено до всех населяющих землю языческих народов. Он на собственном опыте знал, что за пределами римских границ в Северной Африке живет множество языческих племен, никак не затронутых христианством. За пределами Римской империи по-прежнему простирался огромный нехристианский мир. «Господь не обещал [католической церкви] одних только римлян – он обещал ей все народы мира».

Вполне возможно, что спокойствие и отстраненность от насущных проблем империи, которые продемонстрировал Августин, вовсе не утешили епископа Салоны. Как и большинство христиан, выросших после Константина, Исихий не представлял себе мира без империи.

Тем не менее, пока Исихий и Августин обменивались письмами через разделявшее их Сре­диземное море, перспектива мира без Рима об­ретала все большую реальность в несредиземноморских провинциях вроде Британии, Галлии и западной Испании. С гражданскими войнами конца IV века и набегами варваров, которые начались в 406 году из-за того, что в ходе гражданских войн были разрушены едва ли не все оборонительные сооружения на границах, мирное время подходило к концу. Августин умер в 430 году, и к тому моменту было уже ясно, что – в отличие от эпохи Диоклетиана и Константина – за этим периодом разлада и неурядиц не последует, как после 300 года, эпоха триумфального восстановления порядка римским государством. Военный и налоговый аппарат, связанный с реформированной империей IV века, совершенно бесславно провалил задачу защиты имперских границ.

Запад распался на части, превратившись в лоскутное одеяло, составленное из отдельных регионов. «Имперскими» провинциями остались Южная Галлия, особенно районы Марселя и Арля, а также Италия и Северная Африка (вплоть до катастрофического и совершенно неожиданного завоевания ее вандалами в 429–439 гг.). Три четверти века, вплоть до тихой, мало кем замеченной отставки последнего императора Ромула Августула в 476 году, Италия и Прованс еще сохраняли старые имперские порядки в Западном Средиземноморье. В отличие от Запада, на Востоке Римская империя оставалась целой и невредимой и даже, пожалуй, наращивала свое влияние. В мире, где западное римское общество стремительно возвращалось к политическому состоянию, напоминавшему по­ложение Западного Средиземноморья до завоеваний Юлия Цезаря, Восточный Рим оставался за главного. В регионах вдоль побережья Средиземного моря римский порядок казался незыблемым. Однако, как и во времена Юлия Цезаря, теперь ему грозила опасность со стороны новой, «свободной» Галлии – Галлии, уже оторванной от империи.

В Восточном Средиземноморье Константино­поль, напротив, переживал подъем: он становился «новым Римом». Константинопольские императоры по-прежнему ратовали за римское право и порядок, воспринимая их как должное. Именно восточный император Феодосий II, а вовсе не его бессильные западные коллеги собрал и обнародовал великий Кодекс Феодосия. Созданный в Константинополе, этот документ был введен в действие в 438 году в Риме, и жест этот символизировал мощь и необъятности империи, в техническом смысле по-прежнему единой. Кодекс Феодосия и после исчезновения империи будет долгие годы служить основой всего римского права в восточных провинциях. Равенна, резиденция западных императоров на западе Италии, была во многих смыслах «маленьким Константинополем»[1. Хроника Идация (отрывки). Пер. Ю. Циркина // Циркин Ю. Античные и раннесредневековые источники по истории Испании. СПб., 2006. С. 100.].

На всем остальном западном пространстве – в Британии, Галлии и на бескрайних внутренних просторах Испании – империю можно было заметить лишь в силу ее отсутствия. Все дороги в этих регионах больше не вели в Рим. Однако удивляться такому развитию событий, пожалуй, не следует. Причиной здесь стали не опустошение или нещадное насилие – скорее, распад Римской империи на Западе был возвратом к тому, что в рамках многовековой истории Запад­ной Европы следует считать нормой. Западные завоевания Римской империи в I и II веках н. э. привели к поглощению многочисленных регионов, каждый из которых сильно отличался от всех остальных, но еще более разительно – от средиземноморского сердца империи. Для западных провинций всегда был характерен дремучий провинциализм. На протяжении столетий местные элиты извлекали выгоду из отождествления себя с доминирующей имперской системой, однако за несколько столетий римского господства их позиции на местах только укрепились. В конечном счете наибольший вес имели именно местные связи. Случись так, что империя не сможет им помочь, местные элиты всегда готовы были сообразить, как позаботиться о самих себе и собственном регионе.

Это, однако, требовало от элит в западных провинциях довольно неприятной, а порой и опасной перестройки. Они были Romani, римляне – крупные землевладельцы, богатство и могущество которых создавалось на протяжении IV века за счет тесного сотрудничества с римским государством. Они с гордостью оглядывались на всевластие, которое пришлось на их долю в возрожденной империи Константина и его преемников. Ни малейшего желания расставаться с привилегиями крупных землевладельцев и хранителей уникальной латинской культуры у них не было. Однако в отсутствие императора, способного эти привилегии защитить, они вынуждены были приспосабливаться к миру, в котором их партнерами, а во многих отношениях и господами становилась презираемая до этого группа аутсайдеров, известная им под именем «варваров».

В каждом западном регионе Romani составляли небольшую, но решительно настроенную группу; в каждом регионе это были сливки местного общества. Что действительно поражает в истории Запада V века н. э., так это упорство, с которым местные римские элиты переопределяли свою позицию в мире без империи. Конец света, может, и не наступил, как боялся епископ Салоны Исихий, однако «мир», то есть вполне определенный религиозный и социальный порядок, который многие культурные христиане на протяжении целого столетия (с начала правления Константина и вплоть до 30-х годов V века) воспринимали как само собой разумеющийся, несомненно, подходил к концу. На смену ему по всей Западной Европе приходил мир «римлян», лишившихся Римской империи. Впервые в истории местные аристократии были вынуждены бороться за власть, прибегая к сотрудничеству с воителями, которые не имели никакого отношения к Риму.

Первой жертвой этого неспокойного времени стали широкие горизонты, характерные для постконстантиновской христианской империи. Пожалуй, самый яркий пример исчезновения этого старого чувства принадлежности ко всеобщей империи оставил нам Идаций (ок. 397–470) – выходец из Галлеции, провинции, располагавшейся вдоль Атлантического побережья Испании[2. Hydatius. Chronicle, Olympiad 309. Transl. by R. W. Burgess. Oxford, 1993. P. 107.]. Более удаленного от центра империи места попросту не существовало, но тем не менее даже и эта его провинция испытала на себе все преимущества принадлежности к мировой империи. В возрасте десяти лет Идаций вместе с матерью посетил Иерусалим. Там отрока представили самому Иерониму Стридонскому. Но это было в 407 г. н. э. Когда Идаций в 455 году начал писать свою «Хронику», он уже почти двадцать лет был католическим епископом в Шавише, неподалеку от Атлантического побережья на севере нынешней Португалии. Он свидетельствовал о конце эпохи. О себе он писал:

…знакомый со всеми печалями жесткого времени <…> и в Галлеции, на краю вселенной, опечален тем, что искажено положение божественного порядка, погибла свобода и чуть ли не уничтожена вся религия в результате господствующей ярости безумствующих, которую уже внесла смесь наций.

Считанные выходцы из Святой земли появлялись за это время в его пределах, и они даже не смогли сообщить ему, когда умер Иероним. Несмотря на все попытки следить за «мировыми событиями», то есть за событиями в областях, где империя еще существовала, Идаций приближался к закату своей жизни в мире, горизонты которого совпали в итоге с границами его провинции.

Главной темой его «Хроники» стали беспорядочные вспышки насилия местного значения. В 456 году, например, Идаций сообщает, что армия вестготов разграбила соседний город Брагу в поисках быстрой наживы. Грабежи и налеты уже стали к тому времени самым обычным явлением. Даже особым кровопролитием они не сопровождались. Это был циничный «наезд» небольшой кочевой дружины на римский город: «Хоть ни капли крови не пролилось, событие это весьма прискорбное». Идаций смотрел на все это с точки зрения христианского епископа: в своем собственном несчастном крае он «частично переживал» катастрофическую осаду и разрушение древнего Иерусалима[1. Harries J. Sidonius Apollinaris and the Fall of Rome, 407–485 AD. Oxford, 1994.]. Собственно, только этого и следовало ожидать от мира, в котором ему приходится жить, дает понять Идаций.

Такого человека, как Идаций, сильно беспокоил конец мирной римской эпохи, а также утрата широких горизонтов, связанных с христианской империей. Но куда более тягостным было для него признание того факта, что отпавшие от империи регионы могли сохранять прежний порядок и уровень благосостояния, только если им удавалось договориться об условиях сосуществования с «варварами». Это же, в свою очередь, означало, что barbari, бывшие для римского имперского воображения воплощением чуждости и «аутсайдерства», должны были так или иначе получить статус «инсайдеров».

Многим римлянам было сложно с этим смириться. Они предпочитали рассуждать о варварах в том же духе, что и хорошо знакомые нам классические авторы. Стереотипы «варварского», имевшие хождение в тот момент, ничем не отличались от описанных в первой главе этой книги. В V в. мы обнаруживаем их в ярких письмах Сидония Аполлинария (431–489). Сидоний, отпрыск богатой и знатной галльской семьи, подвизался на политическом поприще, однако в конце концов нашел для себя занятие менее рискованное и стал католическим епископом в Арвернах (современный Клермон-Ферран). В письмах римским друзьям Сидоний подробно рассказывает о своих соседях, вестготах и бургундах. В его рассказах они предстают великанами «в грязных одеждах, с пышными мехами на плечах» – то есть одеваются они, в отличие от римлян, не в тканые шелка, плод цивилизации, а в необработанные дары дикой природы. Вот как он описывает шествие варваров с предводителем во главе по улицам Лиона:

Даже и в мирное время вид у них был устрашающий. К ногам привязаны были тяжелые башмаки. Одеты они были в зеленые накидки с багровой оторочкой. Мечи, висевшие у них на плечах, были обтянуты усеянной заклепками оленьей кожей.

Все выставленное напоказ оружие этих людей, вплоть до изысканных умбонов на щитах, украшенных золотом и перегородчатой эмалью, «демонстрировало одновременно их богатство и преобладающую в них страсть к войне». Словом, люди они были суровые.

Между 450 и 460 годами Сидоний создал бессчетное количество столь же ярких описаний «варваров». Из всех из них следовало, что «варваров» должно воспринимать как появившихся из ниоткуда экзотических грубиянов-вояк. По мнению Сидония, никакой роли в традиционном устройстве римской жизни для них просто не было предусмотрено. Но даже если бы она и нашлась, то сводилась бы к союзничеству с Римом и подчинению ему – в качестве партнеров и возможных господ он их попросту не воспринимал.

Влиятельным и активным слоям римских землевладельцев было удобнее придерживаться этих старомодных взглядов на варваров. Ибо, создавая живые, ставшие впоследствии классическими картины «варварской жизни», Сидоний намеренно упускал в своих письмах один неприглядный факт. Варвары не так уж сильно отличались от римлян. Они были potentes, люди могущественные, а все их земельные и денежные претензии подкреплялись военной силой. Никакими лесными дикарями они не были – по сути, их следовало воспринимать как «других римлян». Многие из них поколениями служили империи. Они представляли собой плод компромисса, достигнутого за счет смешения римских и варварских обычаев на границах империи. Люди они были суровые, но в соответствии с грубыми стандартами того времени их следовало бы признать наполовину римлянами. Они стремились заполучить свою долю богатства бывших имперских провинций в обмен на то, что издревле предлагали солдаты, – защиту и поддержание законности и порядка. Сидоний в своих посланиях не скрывает того факта, что большинство «римлян», даже среди аристократов-землевладельцев, не во всем разделяло его мнение. В течение V века местные аристократы по всей Западной Европе «ногами голосовали» против Рима. При условии, что их положению на местах ничто не угрожало, они были более чем готовы пойти навстречу «варварам» – с тем, чтобы создать в отсутствие империи жизнеспособные региональные блоки, которые впоследствии стали называть западными «варварскими королевствами».

Гости государства: варварские поселения

Варвары, с которыми взаимодействовали представители местной аристократии, уже имели измерявшийся многими годами, а то и поколениями опыт тесного общения с римским гражданским населением. Статус предводителей варваров был в той же мере определен успехами новой империи Константина и его преемников, что и статус самой местной аристократии. В IV веке Римской империи нужны были преданные воины, и довольно часто она предпочитала в качестве таковых людей, не разделявших ценностей и жизненных принципов традиционной земельной аристократии. Солдат, в сущности, поощряли к тому, чтобы они сплотились в отдельный класс, оставаясь чуждыми и жестокими. В любом случае на протяжении более чем столетия имперские армии комплектовались из чужеземцев или почти чужеземцев. Их рекрутировали из приграничных областей, где «римляне» и «варвары» были практически неразличимы, а порой и за границей, непосредственно из германских племен.

Единственное, что имело значение при подборе этих воинов, viri militares, была лояльность. Пока существовала римская армия, римлян и варваров внутри этой армии сплачивала общая преданность римскому государству. Преданность эта нашла свое выражение в торжественной клятве воина императору, которого «человеческий род после бога должен особенно почитать и уважать» и которому «как истинному и воплощенному богу, должно оказывать верность и поклонение». «Римляне» и «варвары», сталкивавшиеся друг с другом в римских военных подразделениях, были равны постольку, поскольку они в равной мере служили императору и никому другому. В силу своей связанности с могущественным государством они были в равной степени выделены среди всех прочих и пользовались равными привилегиями. Внутри армии как римляне, так и варвары основанием своих притязаний на богатство и статус считали cingulum militia – тяжелый золотой пояс, отличавший их от гражданского населения. Сам этот пояс, как и прочие предметы, украшавшие либо их самих, либо их оружие, часто изготовлялись в имперских мастерских в Константинополе, причем в стиле их находило отражение варварское великолепие искусства Средней Азии и дунайских народов. Даже то, что сейчас представляется верхом ювелирного «варварства» этого периода, создавалось на самом деле по заказу римских императоров для высших офицеров римских легионов![2. Флавий Вегеций Ренат. Краткое изложение военного дела, 2.5. Пер. С. П. Кондратьева // Греческие полиоркетики. Вегеций. СПб.: Алетейя, 1996. С. 153—306.]

В IV веке привилегированное положение, которым пользовалась римская армия как отдельная социальная группа, весьма сильно отстоявшая от гражданской жизни Рима, позволило воинам-
варварам, сражавшимся в римских подразделениях, занять довольно могущественные позиции. Успех варваров на службе у римлян стал образцом для подражания для пришедших позже воинов-вестготов, бургундов, вандалов и саксов – в V веке они точно таким же способом захватили Испанию, Галлию, Северную Африку и Британию. Только теперь они приходили на смену исчезнувшей римской армии. Сам по себе захват был неизбежно сопряжен со случаями насилия. Однако насилие это не было постоянным и отнюдь не играло решающей роли. По долгому опыту взаимодействия с римской армией местные римские элиты прекрасно знали, чего ждать от этих вояк и как выгоднее всего приспособить их военную доблесть к собственным нуждам.

Говорить об истории Западной Европы V века как об «эпохе варварских завоеваний» – огромное заблуждение. Столь мелодраматический взгляд на события предполагает в варварах такой уровень автономии и разрушительный потенциал, какими они на самом деле не обладали. Скорее, это была эпоха брутального «сокращения и урезания», вызванная внезапным, никем не ожидавшимся ослаблением могущества Рима. Ситуацию на Западе Римской империи правильнее сравнивать с состоянием России и Средней Азии после разложения Советской империи в 1989 году, чем с пережитыми Европой ужасами Второй мировой войны. Современников страшила вовсе не перспектива бесконечных «варварских завоеваний» – они боялись вакуума власти в собственных регионах. Этим и объясняется быстрота, с которой «римляне» находили для себя возможность сотрудничества с «варварами», суровыми людьми с военным прошлым, ради спасения остатков старого порядка через создание местных центров сильной власти. Местные варварские ополчения предлагали защиту от дальнейших вторжений. Они поддерживали законность и порядок. Они же надзирали за вечно неспокойным крестьянством, которое зачастую было столь же чуждым и потенциально враждебным по отношению к своим землевладельцам, как и любые другие «варвары». Именно эти услуги и предложили новые «варварские королевства» Запада поддержавшим их «римлянам».

По крайней мере в первых поколениях «варвары» оказывали эти услуги вполне традиционным образом. Они прибывали в качестве «гостей» местных сообществ и расселялись на новом месте по договоренности с имперскими властями. На такие условия шли даже группировки, уже успевшие показать свою военную мощь, – например, вестготы, которые в 378 году нанесли сокрушительное поражение императору Валенту и убили его, а в 410 году разграбили Рим. В 418 году вестготов поселили в долине Гаронны вокруг Бордо. В 430 году бургунды были расквартированы в среднем течении Роны и Соны. Подразделения аланской кавалерии стояли лагерями вдоль Луары, на удивление далеко от неспокойных берегов Бретани. Насколько мы можем судить, даже пираты-саксы, возможно, изначально прибыли в Британию в рамках соглашения о защите местной аристократии.

Таким образом, варвары-поселенцы, сформиро­вавшие свои королевства в Западном Среди-­
земноморье, не были пришельцами из «ниотку­-
да». Никто не считал, что права на занимаемые ими земли были получены в результате прямого завоевания. Скорее, в таких регионах, как Испания, Италия и южная Галлия, варварские поселения были последним по времени следствием римского императива «разделяй и властвуй»: военные отделялись от гражданского населения как иностранные «гости», которым приходится жить в гуще невооруженного народа. Этот императив разваливающаяся империя передала по наследству своим провинциям.

В результате возникновение «варварских поселений» особых социальных потрясений не вызвало. В долине Гаронны вестготы, к примеру, составляли не более шестидесятой части от общего населения региона. Их влияние ни в чем не превосходило влияния военных, которых расселяли по границам империи в римские времена. Размещали их таким образом, чтобы они по возможности ничем не отличались от римских солдат. Их семьи получали земли в том же порядке, в каком их получали ветераны. Они могли рассчитывать на определенную долю производимой в поместьях сельхозпродукции, как если бы они были обычными солдатами, находящимися на довольствии у местного населения. Кое-где местные гарнизоны собирали для собственных нужд часть местных налогов. Горячие и не приводящие ни к чему определенному споры современных ученых относительно того, как именно происходило расселение варваров (получали ли военные землю или только определенную часть налогов, собираемых в том или ином регионе), вполне могут быть отражением неопределенности тогдашней эпохи: в ситуации постоянных изменений, характерных для V века, какие только методы ни использовались и какие только сделки ни заключались[3. Janes D. The Golden Clasp of the Late Roman State // Early Medieval Europe, 5 (1996): 127–53; Arrhenius B. Merovingian Garnet Jewellery. Emergence and Social Implications. Stockholm, 1985.].

Тем не менее все без исключения поселения имели одну общую черту, причем важнейшую. В наиболее плодородных внутренних регионах Средиземноморья, испокон веков служивших оплотом римской земельной аристократии, они создавали условия, до того считавшиеся нормальными лишь в военизированных провинциях на крайнем севере. В большей части Галлии, Испании и в конечном счете после 476 года в Италии военные неримского происхождения стали влиятельными членами местного общества.

Это вскоре заставило их конкурировать с римлянами на их собственных условиях. Они довольно быстро преобразовывали свои военные привилегии в твердые римские капиталы – землю, золото, клиентов и рабов. Свое богатство они демонстрировали, ведя типично римский образ жизни. Ничего общего с укутанными в мех предводителями кочевых боевых отрядов, которых описывал Сидоний, у них не было – вестготскую и бургундскую знать было уже не отличить от живших бок о бок с ними представителей высших слоев римского общества. Римляне, в свою очередь, быстро перенимали «варварскую» моду в одежде и манерах. На виллах у римлян и варваров были идентичные мозаичные полы, и хоронили их в совершенно одинаковых мраморных гробницах. На охоту варвары выезжали точно так же, как владельцы соседних вилл: плащи и штаны развевались по ветру, а на задах лошадей красовалась греческая монограмма Христа – залог сохранности и удачи. Король остготов в Италии Теодорих (493–526) ухватил суть симбиоза между двумя правящими классами в своей знаменитой фразе: «Жалкий римлянин подобен готу, разумный же гот подобен римлянину».

Тем не менее было и кое-что новое. Статус этих вояк-«варваров» больше не определялся в римском обществе преданностью далекому императору. Бургунд или вестгот добивался своих привилегий на службе в армии своего короля, а у каждого короля был свой стольный град. Вестготы провозгласили Тулузу своим «новым Римом». Для бургундов таким местом оказалась Вена. Каждый из этих городов выступал в качестве центра поддержки местного ополчения, называвшего себя армией отдельного клана или племени и подчинявшегося своему королю. Знаком новой эпохи стало возникновение на пространстве континентальной Западной Европы отдельных «варварских королевств», определявших себя через принадлежность к какому-то клану или группе, – королевств вестготов, бургундов, вандалов, а позднее – франков и остготов.

Появление «этноса» в качестве основы нового правящего класса на постимперском Западе – про­цесс, прямо обратный тому, что привел к фор­-
мированию на Западе римской имперской цивилизации в первые века империи. В те времена представителям самых разных групп приходилось бороться за общую идентичность. Все они с разной долей оппортунизма претендовали на то, чтобы стать «римлянами». Теперь важнейшей чертой оказалось прямо противоположное – этническое разнообразие. Разные группы варваров настаивали на своей уникальной идентичности: они были готы, франки, вандалы. Римляне, с которыми они вступали во взаимодействие, стали делать то же самое. В этом выпячивании своей этнической особенности присутствовал значительный оттенок искусственности, если не сказать цинизма. К началу VI века с первого взгляда было уже не определить, кто принадлежал к «варварской» знати, а кто к «римской», а среди самих варваров гота трудно было отличить от вандала или франка. Однако в условиях V–VI веков именно рьяное утверждение собственной обособленности, а вовсе не ассимиляция представлялось кратчайшим путем к достижению богатства и власти.

Имелся фактор, сильно способствовавший утверждению «этничности». Короли правили посредством армий, а армиям требовались люди. Готская знать могла ничем не отличаться от римлян, но закрыться в этом состоянии элиты уже не могли себе позволить. Они зависели от массы вооруженных последователей, которые продолжали воспринимать себя как их «соплеменников». В экономическом смысле все эти люди с женами и семьями были практически неотличимы от враждебно настроенного римского населения, среди которого они жили. Единственным основанием, на которое они могли ссылаться, претендуя на какие бы то ни было привилегии, была их принадлежность к готам, а также право носить оружие, которым они пользовались как свободные люди. Не будь этого основания, они быстро деградировали бы до уровня римских смердов. Именно молчаливое присутствие этой массы в королевских армиях придавало устойчивость «этническому» определению каждого из королевств. B этой среде И формировались необходимые для выживания «народные обычаи». В соответствии с законом бургундов человек, укравший собаку в бургундском поселении, обязан был искупить вину, публично расцеловав ее в задницу.

Тем не менее соотнесенность каждой конкретной армии с определенной этнической группой никогда не была полной. Окажись она таковой, жизнь на постимперском Западе была бы не в пример проще. С gentes, с этими так называемыми племенами, историки традиционно обращались так, как будто бы они представляли собой четко определенные группы. В XIX – начале XX века историки националистического толка превозносили их как прародителей современных европейских наций. На самом деле принадлежность к тому или иному gentes определялась отнюдь не этничностью как таковой, а активной службой в той или иной армии и привилегиями, с этой службой сопряженными. Даже притом, что короли могли рассчитывать на поддержку свободных вооруженных соплеменников, им, как и римским императорам задолго до них, нужны были все новые и новые солдаты. Особой разборчивости при приеме к себе на службу короли не проявляли. И хотя в соответствующих армиях действительно преобладала титульная варварская группа, вооруженные силы, которые по разным случаям собирали правители-варвары, были совсем не похожи на современные «национальные» армии. Уместнее сравнивать их с «вольными дружинами», действовавшими в ходе Столетней войны, – разношерстными вооруженными формированиями под предводительством амбициозных, жадных до крови кондотьеров.

В V веке это сильно тревожило всех тех, кто старался держаться за свою «римскую» идентичность. Оказавшись на службе короля-«варвара» в одной из таких армий, римлянин начисто ее лишался. В ополчениях V века, как позже в османских армиях или казачьих войсках на юге России, находили прибежище разного рода отщепенцы – от беглых рабов до римских помещиков, которым для удовлетворения неуемной страсти к насилию одних радостей охоты уже не хватало. В воздухе носилась идея предательства римскими элитами традиционных гражданских ценностей, ее то и дело подпитывали бесчисленные истории о римлянах, которые восприняли «варваров» не как проблему, а как удачную возможность.

В самом деле, наибольшую угрозу влиятельным сегментам римского населения варвары создавали именно в точке своей наименьшей чуждости. Варвары, как и римляне, были благочестивыми христианами. Вестготы, в частности, как и подобает воякам, приняли веру еще во времена имперской славы, в правление Константина II и Валента. Вера, которую они исповедовали, была в то время общепринятой в дунайских провинциях – «арианством» мы можем называть ее исключительно ретроспективно. Но времена менялись. Арианство стремительно выходило из моды. Вестготы по прибытии в Галлию были немедленно объявлены еретиками-арианами, чья вера для «никейцев»-католиков была неприемлемой. Для «никейцев» героем был Афанасий Великий; их особая «римская» вера строилась на подражании Амвросию Медиоланскому и другим епископам, объявившим арианству непримиримую войну. В мертвой точке этого противостояния пути «римлян» и «варваров» разошлись. Для остготов, обосновавшихся в Италии, арианство было попросту Lex Gothorum, «религиозным кодексом готов». И хотя проповедовалась эта религия в точно таких же церквях, что и «римский» католицизм, арианство считалось отдельным, «еретическим» культом. Для римлян он был неприемлем[4. Pohl W. Introduction, and Telling the Difference: Signs of Ethnic Identity // Pohl W., Reimitz H. (eds.) Strategies of Distinction. The Construction of Ethnic Communities, 300–800. Leiden, 1998. P. 1–15, 16–69; Geary P. The Myth of Nations. The Medieval Origins of Europe. Princeton, 2002. См. также Pohl W. Die Völkerwanderung. Eroberung und Integration. Stuttgart, 2002.].

Несмотря на то, что сами правители-варвары довольно часто были убежденными арианами, веру свою они предпочитали не насаждать. Единственным исключением стали вандалы в Африке. Там они чувствовали себя в меньшей безопасности. Их столица, Карфаген, представлялась им слабозащищенной от нападений с моря, которые могли организовать православные константинопольские императоры. Кроме того, в управление им досталась провинция, где преследования по религиозному признаку всегда были обычным делом. В итоге они попросту применили к католическим епископам римские законы, предписывавшие изгнание «еретиков», – те самые законы, необходимость введения которых в интересах католической церкви детально обосновал Августин!

В других местах ариане почти не преследовали католиков. Более того, их собственная религиозная риторика ничем не отличалась от католической. В вопросах религии короли вестготов, бургундов и вандалов отнюдь не были безграмотными дикарями: отличить «правильную» веру от неправильной не составляло для них труда. Ясно мыслящие и прекрасно говорящие на латыни священники-ариане были частыми гостями при королевских дворах. Вестготы гордились победами своих армий, объясняя их своей приверженностью к «истинной» арианской доктрине.

Именно из-за постоянного присутствия столь мощного раздражителя католическое христианство в Западном Средиземноморье стало воспринимать себя как религию, требующую постоянной защиты, причем утверждалось это восприятие с исключительной решительностью. Оглядываясь на прошлое из последних лет VI века, Григорий Турский (538–594), католический епископ, отпрыск римской сенаторской семьи из Оверни и долины Роны, описывает V век как период напряженнейшей конфронтации. Как и во времена Древнего Израиля, virtutes sanctorum, «деяния святых», свершались на фоне того, что он называет strages gentium, «истреблением на­родов»[5. Book of Constitutions 97: transl. K. F. Drew // The Burgundian Code, Philadelphia, 1949. P. 84. Heather P. The Сreation of the Visigoths // The Visigoths. На стр. 43–73 убедительно доказывается крайняя важность этих классов при формировании «народного».]. Такой отчет о случившемся в Галлии в V веке следует признать несколько стилизованным. Не нужно, однако, забывать, что обилием сведений о Галлии этого времени мы обязаны именно тому, что регион переживал в этот период острый «кризис идентичности». Никто не знал, что произойдет дальше; не было никакой уверенности, что старые устои и привычки, связанные с принадлежностью к католикам, римлянам или варварам, будут иметь хоть какой-нибудь смысл в будущем. Поэтому красноречивые и вдумчивые латинские христиане писали о своем времени с беспрецедентной живостью. Поэтому они с огромным энтузиазмом выдвигали самые разные предложения о том, как с этой ситуацией справляться в дальнейшем.

Из книги: Peter Brown. The Rise of Western Christendom. Triumph and Diversity, A.D. 200–1000, Wiley-Blackwell, 2013.