Необходимая фикция демократии

С 1948 года, когда Генеральная ассамблея НАТО приняла Всеобщую декларацию прав человека, такие понятия, как демократия, свобода слова, общественное равноправие и равенство полов, постепенно укоренились в словаре западного мира и теперь считаются если не само собой разумеющимися условиями жизни, то уж точно политическим стандартом, к которому цивилизованному миру имеет смысл стремиться. Тем не менее еще во второй половине XVIII века эти идеи считались радикальными – именно к радикальному Просвещению их относит Джонатан Израэль, один из ведущих современных историков этой эпохи.

Новизну и радикализм этого типа Просвещения Израэль в большой мере поясняет через идеи Спинозы о равноправном устройстве общества, ограничении власти церкви и республиканском государственном управлении.

Джонатан Израэль родился в 1946 году. Большая часть его академической биографии связана с Великобританией: он окончил Оксфорд, там же защитил докторскую, а потом преподавал европейскую историю Нового времени в различных университетах Англии, в том числе и в Университетском колледже Лондона. Некоторое время Израэль провел за границей – в частности, в Эль Колехио де Мехико. С 2001 года – профессор в Высшей школе исторических исследований Института прикладных исследований Принстонского университета.

В книге «Революция сознания»1 Израэль показывает, какое влияние оказали идеи Спинозы на интеллектуальную матрицу Европы Нового времени, ее дальнейшую историю и модели государственного управления. В то же время едва ли не самое интересное у Израэля – это вопрос о рисках, которые несут с собой просвещенческие идеи, подрывающие уже существующее государственное устройство. Будучи убежденным демократом, Израэль не оставляет без внимания и вопрос о том, почему идеи Просвещения в определенных кругах считаются угрозой и в наше время.

С. К

    Можно ли сказать, что мы все еще живем в эпоху Просвещения?

Конечно, нет. Мне кажется, что Просвещение так и не увенчалось полной победой, хотя отдельные успехи у него были. В начале XIX века оно еще сохраняло свою мощь в политике, критике, в понимании общественных проблем и влияние его было гораздо большим, чем думают нынешние историки. Но я полагаю, что после поражения революций 1848 года эта радикальная, демократическая, просветительская тенденция попросту рассыпалась перед лицом социализма. В тридцатые-сороковые годы XIX века произошел своего рода раскол: у социалистов были совершенно другие представления о том, как создавать лучшее будущее, и эти представления оказались более успешными, чем идеи просветителей. Во второй половине XIX века никакого Просвещения как отдельной силы уже практически не было. В это время, как вы знаете, появляется множество других движений – наступает эпоха империализма, реакционного монархизма, входят в силу разнообразные социалистические учения, возникают националистические движения. Веком Просвещения это время уже не назвать, но в первой половине XIX века Просвещение, как мне представляется, еще оставалось действенной силой.

    И с тех пор оно так и не оправилось?

Оно начало поднимать голову после ужасов Второй мировой войны и поражения фашизма. Люди стали задумываться: «Что может быть ужаснее случившегося? Где все пошло не так?» И конечно, одним из главных шагов стало принятие в 1948 году Декларации прав человека – этот документ вернул в повестку дня просвещенческие идеи. Думаю, они хоть и медленно, но начинают возвращаться и в сознание историков и философов – в последние десятилетия об этом говорится куда чаще, чем в последнюю четверть XX века, а после 2000 года процесс углубился. Просвещение широко обсуждается; может быть, это только начало чего-то большего, это возможно, но я бы не сказал, что возрождение интереса к Просвещению серьезно влияло на происходящее.

    Я родился 14 июля и с раннего детства стал интересоваться событиями, связанными с этой датой. В какой-то момент я понял, что это был один из самых несчастных дней в истории человечества, и со временем стал крайне негативно относиться к трем идеям, возникшим в тот период: liberté, égalité, fraternité. Для меня они стали чем-то вроде ругательств. Быть может, с вашей помощью я смогу найти им какое-то оправдание.

Надеюсь! (Смеется.)

    Давайте рассмотрим каждую из них в отдельности. Какие интеллектуальные корни имеет идея свободы? За двести лет до Великой французской революции она ведь просто не существовала.

Ее интеллектуальные истоки следует искать в идее деспотизма, в идее о том, что права человека, в чем бы они ни состояли… Да и само обсуждение прав типично именно для XVIII века – до этого никаких споров о правах, мне кажется, не было. В XVII веке было понимание того, что разные социальные слои обладают разными правами, но сам спор о правах различных групп и в конечном счете идея всеобщих и равных прав – это типичный XVIII век. Но эта идея неотделима от недовольства положением дел: общество устроено неправильно, права людей не признаются или о них забыли. То есть в XVIII веке у европейцев складывается ощущение, что их притесняют монархи, аристократы, священнослужители…

    И они не обретут счастья, «пока последний король не будет задушен кишками последнего священника».

Да, это выражение жестковато, но… Идея о том, что свобода связана с избавлением от существующей системы, принадлежит именно XVIII веку; не думаю, что ее можно обнаружить раньше.

    Но она же родилась в чьих-то головах, а не в самом XVIII веке. Помимо отвращения к деспотизму, какое интеллектуальное усилие они предприняли, чтобы сформулировать идею свободы? И кто такие эти они?

Они – это первые революционеры или люди, которые первыми начали продвигать республиканскую идею, – идею о том, что свобода подразумевает освобождение общества от власти монархов и аристократов. Первым европейским обществом, взбунтовавшимся против старой системы, стала Голландия со своим восстанием против испанского владычества, а затем в 1640 году Англия. Еще одной бунтарской страной была Швейцария – там республиканские идеи стали обсуждаться уже в XVII веке. Очень важной мне представляется Голландия, потому что изначально восстание воспринималось большинством как религиозное – против инквизиции и против Испании, однако идею о том, что свобода предполагает коллегиальное управление, которое осуществляют представители определенного сообщества, и что эти представители обязаны консультироваться с остальными и принимать решения по итогам дискуссии, – эту идею называли в Голландии «подлинной свободой» уже в середине XVII века, а это значит, что у них было четкое представление о свободе как прямой противоположности деспотизму. Гуго Гроций был одним из первых мыслителей, начавших работу в этом направлении. И потом появляется множество мыслителей-республиканцев – английских и голландских, еще в XVII веке. Le cercle Spinoziste, кружок, сформировавшийся вокруг Спинозы, в этом смысле типичный пример объединения, обнаружившего себя перед «республиканской дилеммой», как я ее называю, в XVII веке: как заполучить более широкую поддержку для идеи свободы, которая все еще страшно ограничена и которую разделяют крайне мало людей?