О чем лают собаки в Англии?

Это – почти философская статья. Потому что философия нередко начинается с того, что само о себе философствовать не может, в данном случае – с культуры. Но вернемся к собакам. О чем они лают? О том, что с британской культурой плохо, что она – в упадке, что люди говорят на таком плохом английском, что приличные собаки их с трудом понимают. Да что там язык! Англичане перестали читать хорошую литературу и смотреть хорошие пьесы, а читают и смотрят всякую дрянь. Так, например, все больше и больше забывают Шекспира – альфу и омегу всей своей культуры, Шекспир постепенно исчезает из современной английской жизни. Значит, действительно дела с культурой плохи, да? Согласно последним официальным данным, опубликованным министерством просвещения, половина учеников средних школ, которым исполнилось десять лет, не могут грамотно писать по-английски и не более двадцати процентов могут сколько-нибудь грамотно говорить. Более того, едва ли пять процентов из них имеют хоть какое-нибудь представление об английской классической литературе.

Несколько лет назад вышла книга статей очень известного английского журналиста Бернарда Левина. Я приведу смешной эпизод из этой книги. Одну молодую даму уговорили пойти на «Гамлета». Она была крайне разочарована. «Шекспир, – жаловалась она, – в лучшем случае подражатель, а в худшем – плагиатор. Вы только послушайте, вся пьеса полна цитат, которые я знала с детства. Да что там цитаты! Словечки, обороты, даже ругательства – все это он заимствовал, набил чужим материалом этого несчастного “Гамлета”! Ну, знаете, так и я бы смогла пьесу написать!» «Нынешние англичане, – неистовствует русский профессор с кафедры одного из старейших британских университетов, – не имеют никакого представления о Пушкине, о Блоке, которого они и так не могут иметь, поскольку никогда не читали ни Оскара Уайльда, ни даже Диккенса!»

Тридцать лет назад я вел семинар на философском факультете Московского университета и по педагогической неопытности позволил себе фразу: «Ницше не хотел становиться немецким князем Львом Мышкиным». Увидев полнейшее недоумение на лицах студентов, я набрался храбрости и спросил: «А кто такой был князь Лев Мышкин?» Только один из моих студентов, а их было человек пятнадцать, ответил, что, кажется, он был каким-то деятелем религиозного просвещения периода Александра I. Когда я в ужасе (тогда я еще не отвык ужасаться) пожаловался Мерабу Мамардашвили, тот сурово ответил: «Подожди-подожди, твой студент через двадцать лет еще напишет докторскую диссертацию на тему “Религиозно-этическая концепция позднего Достоевского”. Только ты, пожалуйста, не спеши тогда восклицать, что молодой (тогда он уже будет пожилой) человек “вернулся” к своей культуре». Мераб был абсолютно прав. Самое важное здесь – не к чему человек возвращается, а кто возвращается к чему бы то ни было. А для негодующего русского профессора, на которого я только что сослался, как и для меня самого тридцать-сорок лет назад, культура – это объект, то, с чем имеют дело, то, что читают, смотрят, слушают, а не кто и как читает, смотрит, слушает.

Позавчера на моем последнем в этом триместре семинаре по индийской философии в Лондонском университете я спросил одного своего студента, почему он не прочел к семинару книгу по раннему буддизму, которую я категорически требовал, чтобы они прочли. Студент, не моргнув глазом, ответил: «Простите, профессор, но две недели назад я начал читать “Подростка” и сейчас просто не в состоянии читать что бы то ни было, пока не кончу этот роман». Профессор простил, разумеется. Месяц назад, проверяя студенческие работы, я обнаружил в трех из десяти такое количество орфографических ошибок, которое бы сделало честь любому второгоднику в любой средней школе – все равно, английской или русской.

В газетах сообщили о закрытии еще двух школна севере Лондона вследствие катастрофических результатов проверки грамотности учеников. Закрытие школ в Великобритании становится если не обычным, то нередким явлением. Теперь собаки уже не лают, а воют душераздирающе жалобно. Я не думаю, что эти школы были хуже тех, которые гениально описывал Диккенс, в одной из которых он сам учился и из которых вышли его читатели, оказавшиеся и одними из первых читателей Достоевского в конце XIX и начале XX века.

Я думаю, что «университетский бум» в Великобритании, который привел к возникновению десятков новых университетов и колледжей, оказал более разрушительное воздействие на общий уровень университетского образования, чем то, какое оказали бы массовые бомбардировки университетов. Подобного рода «бум» в свое время оказал губительное воздействие и на советское образование. Разумеется, когда и там, и там университеты росли, как грибы в лесу, это неизбежно приводило к тому, что в подавляющее большинство университетов мог поступить кто угодно, в то время как в немногие избранные, элитные, так сказать, могли поступить только немногие избранные.

Начиная с определенного момента культура – любая культура – начинает «сопротивляться количеству», и это сопротивление может принимать самые нелепые и парадоксальные формы. Не будем забывать, что англичане, несмотря на все наступление так называемой массовой культуры, остаются неисправимыми индивидуалистами. Когда недавно один член парламента во время дебатов по поводу просвещения заявил: «Несправедливо, что способные ученики средних школ поступают в хорошие университеты, а неспособные – в плохие», то это заявление было примером индивидуального идиотизма, хотя оно «объективно» и работало на идиотизм массовой культуры. Когда лет тридцать назад еще один индивидуальный идиот сказал: «У нас нет денег на пятьдесят хороших университетов», это означало не то, что на эти деньги было построено десять хороших университетов, а то, что было построено пятьдесят плохих. Сейчас, мне кажется, наступает эра отрезвления или, я бы сказал, позднего похмелья в «строительстве» университетов. Иллюзией 60–70-х годов была идея, что университеты – это студенты. Уже с конца 80-х стало все более и более очевидно, что университеты – это преподаватели. О школах и говорить нечего.

Я думаю, что некоторые так называемые малые страны могут в обозримые исторические сроки оказаться в отношении культуры и образования в более выгодном положении, чем большие или «главные». Латвия, как и Дания, не может во всей полноте воспринять массовую культуру хотя бы потому, что в Латвии нет масс. Так же как Латвия не может пройти через университетский бум, потому что у нее нет (и в обозримом времени едва ли будет) денег, чтобы построить пятьдесят плохих университетов – от этого кошмара она надежно застрахована. Значит, культуре в Латвии будет легче бороться с засильем количества, чем во многих других малых и больших странах. Не будем столь невозмутимо упрощать роль денег в реальной жизни культуры. Ведь не только культура в наиболее ее вещественных феноменах зависит от денег, но – хотя и менее видимым, но не менее реальным образом – и деньги очень существенно соотнесены с культурой. И, как говорил когда-то замечательный экономист Фриц Шумахер, «деньги – это и то, кто и как их тратит», а не только зарабатывает. Тип конкретной политэкономии нередко определяется типом конкретной этики. Об этом знали не только Маркс и Макс Вебер, но и Кейнс и Фридман Милтон. И здесь, конечно, проблема «количества» массовой культуры накладывается на проблему сосуществования общего комплекса идей, включающего в себя и феномен «общественного мнения», с индивидуальной этикой.

Английская культура – самая историческая в Европе и одна из самых исторических в мире. Историческая прежде всего в том смысле, что она не только «помнит» свою историю – пусть и неосознанно, как молодая дама из нашего примера не осознавала, что ее язык полон цитат из Шекспира, – но и в том смысле, что все сколько-нибудь важное, что в ней происходит, эта культура «историзирует» и закрепляет – даже то, что объективно идет против нее. На жалобы на упадок образования, хаос в здравоохранении и падение нравов «культурный скептик» отвечает: «Ну, знаете, не помню, чтобы когда-нибудь было лучше, а если вы не верите моей памяти, то почитайте Диккенса, Теккерея, британских историков или речи наших политиков от Уолпола до Дизраэли и Гладстона, да не забудьте обращение лорда Байрона к палате лордов». Значит, то, что вы говорите сейчас – ну хотя бы о культуре, есть история и ею же и будет. То обстоятельство, что современная массовая английская культура своей (как и любой другой) истории не знает, ничего не изменит; она уже включена в историю.

Разумеется, этот историзм британской культуры имеет еще одну сторону – ее феноменальный антиконструктивизм. Здесь безумно трудно, почти невозможно сделать что-то заново, история всегда довлеет. Только попробуйте, и все окажется против вашей попытки – и массовость культуры, и индивидуализм ее носителей, и либерализм, и эгалитаризм, и знание одних, и невежество других.

Собаки могут лаять спокойно. А Латвии с ее короткой историей не стоит завидовать Британии с ее тяжелейшим историческим фундаментом.

Этот текст был написан Александром Моисеевичем для латышского издания журнала Rīgas Laiks в апреле 2001 года.