Доктор Цайтгайст

В июне прошлого года философ Петер Слотердайк отмечал свое семидесятилетие, слушая лекции о себе самом, – дело происходило в Центре искусств и медиа в Карлсруэ, и лекций было прочитано не менее двадцати. Группа ведущих европейских интеллектуалов, ученых и художников, а также дилетанты-миллиардеры чествовали самого одиозного немецкого философа в городе, где он родился и где только что вышел на пенсию, проработав двадцать лет ректором Государственной высшей школы дизайна. В докладах анализировались соображения Слотердайка о Европе, демократии, религии, любви, войне, гневе, семье и пространстве. Были доклады, посвященные слотердайковскому анализу Шекспира и Клаузевица, разбору его остроумных дневников, а в ходе некоторых показывали слайды с изображениями зданий, созданных под влиянием его идей. В перерывах Слотердайк – человек с длинными соломенного цвета волосами и всклокоченными усами – курсировал между светочами множества дисциплин, в которые ему доводилось забредать, как король франков, приветствующий правителей недавно покоренных княжеств. В академическом книжном можно было найти большинство его сочинений – шестьдесят с чем-то наименований, созданных за сорок лет. Последнее, «После бога», красовалось на пьедестале в отдельном стеклянном кубе.

На обеде в свою честь Слотердайк инспектировал происходящее в компании своего голландского приятеля Бабса ван ден Берга.

– Как думаешь, зачитывать мне это письмо? – спросил он. В руках он держал послание от канцлера Германии Ангелы Меркель, в котором высоко оценивался его вклад в немецкую культуру.

– Нет, ни в коем случае, – ответил ван ден Берг.

– Да и письмо-то так себе, – сказал Слотердайк. – Такое короткое. Наверное, даже не она его писала.

– Конечно, не она, – согласился ван ден Берг. – Но ты бы никогда не получил такого письма в Нидерландах или где бы то ни было еще. Кто-то в ее канцелярии серьезно над этим работал.

Во всем мире почтение к интеллектуальной культуре почти исчезло, но в Германии оно сильно до сих пор. Книги Слотердайка соседствуют в списке бестселлеров с мемуарами футбольных звезд. Вечерняя телепередача «Философский квартет», одним из ведущих которой был Слотердайк, не сходила с экранов на протяжении десяти лет. Он написал оперное либретто, выпустил полный непристойностей эпистолярный роман, высмеивающий фонд, который выделяет деньги на научные исследования, и был советником ведущих европейских политиков.

Коллеги Слотердайка выступили с похвальными речами. Архитектор Даниэль Либескинд сказал, что книги Слотердайка привели к переосмыслению европейского публичного пространства. Бруно Латур, социолог и историк науки, извинился, что не говорит по-немецки, и прочитал на французском длинное шуточное стихотворение собственного сочинения, в котором Слотердайк выступал как секретарь бога. Показали видео, смонтированное из телевыступлений Слотердайка разных лет, в котором молодой мистик-блондин с арктической синевы глазами в поношенном свитере постепенно превращался в сидевшего перед нами господина вполне буржуазного вида.

На второй день симпозиума, вечером, Слотердайк и его партнерша журналистка Беатрис Шмидт пригласили нескольких друзей к себе домой – их квартира находится на величественного вида улице рядом с буддистским центром медитаций. В коридоре, ведущем в кухню, висела картина Ансельма Кифера с бомбардировщиком. В почти диком, неухоженном саду Слотердайк уже разливал гостям белое вино из долины Роны. Вокруг шептались о сокровищах его винного погреба. Усевшись на крохотной деревянной веранде, Слотердайк рассказывал двум молодым женщинам, через какие муки он только что прошел, пытаясь продлить водительские права. «Тихий ужас, – говорил он. – В Германии на это уходит девять часов. Только фанатично преданные друзья могут отважиться на то, чтобы пойти с тобой».

Стоит Слотердайку пуститься в очередное разговорное соло, как вокруг возникает ощущение подъема и отрыва от земли. Ритмичный гнусавый рокот набирает силу и в конце концов прорывается в более возвышенные области, создавая ощущение некоего просвета в обыденности. «Машина – как утроба на колесах, – говорит он. – Она превосходит свой биологический образец в том, что связана с независимым движением и ощущением автономии. Кроме того, в машине есть фаллические и анальные составляющие – примитивноагрессивное соревновательное поведение и резкий набор скорости с последующим обгоном, превращающим другого, более медленного водителя в кусок говна».

В Германии, где сухость стиля у академических философов по-прежнему приравнивается к серьезности, Слотердайк – почти что монополист в том, что касается непочтительности. Это важная составляющая его широкой популярности, равно как и готовность высказаться по всем без исключения вопросам – от психоанализа до финансов, от ислама до советского модернизма, от озонового слоя до сексуальности неандертальцев. Эссе о гневе может внезапно превратиться в изложение истории улыбки, размышление об Америке – в историю фривольности. Главный труд Слотердайка, трехтомные «Сферы», в общей сложности почти три тысячи страниц, включает в себя сумбурное описание ритуалов, с помощью которых человечество избавлялось от плаценты. Он до абсурдного продуктивен. Как сказал мне его редактор, «со Слотердайком одна проблема – всегда отстаешь от него на восемь тысяч страниц».

Из-за этой изобильности Слотердайка почти невозможно определить и классифицировать. Он знаменит не одним смелым тезисом, а тем, что так и сыплет импрессионистскими неологизмами – «антропотехника», «негативная гинекология», «ко-иммунизм», – некоторые из которых вроде бы предполагают наличие какой-то общей системы. При этом его известность в качестве публичного интеллектуала объясняется его давней критикой священных коров либеральной демократии, причем теперь, когда либеральная демократия по всему миру переживает кризис, критика эта кажется пророческой. Его коронная тема – сохранение древних побуждений во вроде бы развитых обществах. В 2006 году он выпустил книгу, в которой доказывал, что в нынешнем бунте против глобализации можно увидеть бестолковое проявление «благородных» порывов и что их нужно не подавлять, а пытаться перенаправить по таким каналам, какие левые либералы даже представить себе не могут. Президентскую гонку между Хиллари Клинтон и Дональдом Трампом он охарактеризовал как выбор «между двумя беспомощно жестикулирующими моделями нормальности, одна из которых уже не выглядит легитимной, а другая еще не опробована»; его не удивило, что так много людей предпочли последнюю. Редкий философ настолько захвачен текущим моментом и готов с такой радостью его объяснить.

Общественные разрывы ничуть не смущают Слотердайка, и в Германии, где стабильность, рост благосостояния и крепкая система социальной поддержки считаются важнейшими достижениями послевоенной истории, он в этой связи фигура спорная. Немцы часто гордятся своей высокой нравственностью – примером здесь может служить проработка нацистского прошлого или сравнительно недавнее решение правительства принять больше, чем другие европейские страны, беженцев из Сирии. Слотердайк полон решимости освободить своих соотечественников от этих благодушных иллюзий. Германию он называет «летаргократией», а социальное государство – «фискальной клептократией». Он открыто осудил отношение Меркель к беженцам, ссылаясь на таких правоконсервативных мыслителей, как Мартин Хайдеггер и Арнольд Гелен, и даже пустился в рассуждения о генетическом оздоровлении человечества. В итоге прогрессисты зачастую просто отказываются произносить его имя вслух. В 2016 году глава одной из центристских партий назвал его марионеткой в руках «Альтернативы для Германии» – новой крайне правой партии, которая получила 13% на федеральных выборах осенью 2017 года.

Слотердайку подъем правых сильно усложнил жизнь. Высказывания, которые в любое другое время можно было простить, приняв их за попытку оживить дискуссию, сегодня кажутся опасными. Десять лет назад Слотердайк предсказал рост шовинизма в Европе: «Мы еще будем с ностальгией вспоминать времена, – говорил он, – когда угрозой нам казался бьющий на эффект шоуменпопулист вроде Йорга Хайдера» – покойного предводителя австрийских крайне правых. Теперь Слотердайк обнаружил себя в затруднительном положении мыслителя, мнения которого догнала реальность.

В Германии Карлсруэ, когда о его существовании вообще вспоминают, воспринимается как тихий, безмятежный городок, в котором находится Верховный суд. Расположенный далеко на юго-западе, где Германия начинает плавно превращаться во Францию, он оказался одним из первых европейских городов с плановой застройкой и оазисом Просвещения. Побывав здесь проездом в 1788 году, Томас Джефферсон отправил домой рисунок с планом города, заметив, что его можно было бы взять за образец при создании генерального плана Вашингтона.

В Карлсруэ, кроме того, родился изобретатель велосипеда, предприимчивый барон Карл фон Дрез, и это обстоятельство чрезвычайно радует Слотердайка, который обожает кататься на велосипеде. Когда мы встретились с ним через несколько недель после юбилейных чествований, он предложил отправиться на велосипедах в город и попробовать стейки в только что открытом ресторане. Он заговорил о новых усовершенствованиях в конструкции велосипедов и тут же перешел к одной из своих любимых тем – изобретателям. «Вокруг нас масса людей, придумавших что-то важное, – начал он. – В Германии живет человек, придумавший собачий поводок-рулетку. Можете себе представить? Теперь им пользуются миллионы людей. Хотя для меня эти поводки – смертельная опасность, потому что я много езжу на велосипеде. Иногда едешь очень быстро, хозяин стоит здесь, собака – там, а между ними – !»

И мы поехали. Слотердайк на своем велосипеде казался громадным. Легкий ветер превратил его клетчатую рубашку с короткими рукавами во вздымающуюся волнами трубу. Это сращение человека и машины казалось неустойчивым, верхняя часть явно перевешивала, но он на удивление умело работал педалями, без видимых усилий, но весьма эффективно. Если смотреть выше пояса, он выглядел точно так же, как выглядел бы во время семинара в университетской аудитории.

В ресторане Слотердайк заказал бокал розового вина. Я спросил его о выборах в бундестаг, состоявшихся несколькими месяцами ранее. Слотердайк с пренебрежением отозвался обо всех крупнейших партиях, за исключением Свободных демократов – самой близкой к либертарианской платформе немецкой партии. «Самым заманчивым сценарием была бы коалиция Свободных демократов с Христианско-демократическим союзом Меркель, – сказал он. – Может, им удалось бы ее вразумить».

Немцы в большинстве своем воспринимают здравоохранение, образование и другие базовые услуги как права, а не как привилегии, но Свободные демократы как раз доказывали, что немецкое социальное государство приобрело гипертрофированный характер – эта точка зрения близка и Слотердайку. «Создается двойное недовольство, – поясняет он. – С одной стороны, люди, которые делают деньги, не чувствуют никакой благодарности в ответ на то, что они платят в качестве налогов. С другой стороны, есть люди, которые получают деньги. И они тоже недовольны. Им хотелось бы оказаться на месте богачей, которые оплачивают их существование. Обеим сторонам кажется, что их предали, обе стороны переживают гнев и ярость».

Слотердайк считает, что систему налогообложения следует заменить системой, в рамках которой богатые члены общества финансировали бы на добровольной основе большие гражданские и художественные проекты. Именно такая социальная сеть довольных собой дарителей и получателей существовала, как он полагает, вплоть до конца эпохи Возрождения, пока ее не уничтожил подъем европейского государства. Его очень воодушевляют многочисленные филантропические проекты, возникающие в Кремниевой долине, – именно они представляются ему перспективной моделью на будущее.

По сравнению с другими западными странами Германии удалось сохранить относительно высокий уровень социального равенства. Вторая мировая война практически уничтожила немецкую аристократию, и антиэлитистские настроения достигли своего пика на волне молодежных протестов 1968 года, когда новое поколение немецких студентов начало ставить под вопрос буржуазные приоритеты своих родителей. Здесь по-прежнему с большим скепсисом относятся к безудержному американскому капитализму и культуре потребления. Немецкие банкиры зарабатывают в несколько раз меньше, чем их американские коллеги, и стараются не выставлять напоказ свое богатство. Глава или финансовый директор крупной компании вполне может заняться на выходных сортировкой мусора у себя дома. К кредитам здесь относятся с подозрением: почти 80% всех сделок в Германии осуществляется наличными, и покупатели в скобяных лавках и булочных пытаются с немыслимой старательностью заплатить без сдачи.

Однако неравенство растет даже в Германии. В крупнейших городах резкий рост цен на аренду жилья уничтожил целые районы, оттесняя обычных рабочих все дальше и дальше от центра. В прошлом году правительство выступило с планом приватизации автомобильных дорог. «Дойче банк», некогда вялое и глубоко провинциальное кредитное учреждение, за последние двадцать лет вырос как на стероидах, превратившись в такую же, как на Уолл-стрит, международную корпорацию, во всю занимающуюся перепродажей необеспеченных долгов и кредитующую Дональда Трампа. Балтийские пляжи, на которых некогда отдыхали исключительно хиппи, превратились в курорты для владельцев трастовых фондов.

Слотердайк в восторге от того, что Германия снова открывает для себя роскошь. Левые по всему миру совершили, с его точки зрения, историческую ошибку, «объявив войну красивым людям»; немцы стали позволять себе расточительность и учатся получать от этого удовольствие, и Слотердайк приветствует любые проявления этой тенденции. Появление стильных ресторанов вроде того, куда мы пришли, чтобы отведать стейки, лишь один из таких вселяющих большие надежды признаков.

Официант подошел к нашему столу, и Слотердайк вернул ему второй бокал вина.

– Оно было теплое? – спросил официант.

– Нет, но мне бы хотелось похолоднее, – ответил Слотердайк.

Потом, когда мы собрались уходить, официант с некоторой нерешительностью приблизился к нему и спросил: «Вы господин Слотердайк?» И мне даже показалось на какую-то долю секунды, что он собирается поцеловать ему руку.

Когда мы катили на своих велосипедах обратно через весь Карлсруэ, я спросил Слотердайка, что он помнит из детства. «Мы жили в другой части города, – крикнул он через плечо. – Я съездил туда, попытался отыскать какие-то следы, но так ничего и не вспомнил: нет никакого обретенного времени, temps retrouvé!»

Слотердайк родился в 1947 году, в Германии его поколение называют «детьми завалов»; он помнит, как играл на руинах, оставшихся после бомбардировок союзников. Во время войны его мать работала в радиолокационном центре и уже после капитуляции Германии познакомилась с его отцом, голландским моряком. Брак оказался непрочным, и Слотердайк еще в юности потерял всякую связь с родителем. «Мне нужно было найти собственного отца и учителей, а для этого пришлось присмотреться к окружающему миру, – говорит он. – И как-то мне удалось разделить самого себя на учителя и ученика».

Отчасти это «как-то» было связано с его матерью, учившей его древнегреческим пословицам и никогда не сомневавшейся в гениальности сына. Слотердайк был подростком, когда они переехали в Мюнхен, где во внеурочное время он начал поглощать гигантские объемы поэзии экспрессионистов. В конце шестидесятых он изучал литературу и философию в Мюнхенском университете. Его подруга Рахель Заламандер, ныне редактор и владелец магазина еврейской литературы в Мюнхене, хорошо помнит, какое ошеломительное впечатление он тогда производил. «Он говорил быстрее, чем мы все думали, и писал быстрее, чем мы говорили, – сказала она мне. – Я совершенно не удивилась, что он стал тем, кем стал».

Слотердайк окончил докторантуру Гамбургского университета, однако его диссертация получила лишь посредственные отзывы, и на первых порах особых академических перспектив у него не было. В 1979 году он уехал в Индию, где учился у индийского гуру Бхагвана Шри Раджниша в ашраме рядом с Пуной. По его словам, лучшие дискуссии о философии Адорно он слышал именно на задворках этого ашрама. Жизнь в Индии заставила его усомниться во многих своих интеллектуальных убеждениях. «В немецкой философской традиции тебе объясняют, что люди – черти несчастные, – рассказывал он мне. – А в Индии до меня пытались донести: мы не черти – в нас сокрыты боги!»

В 1983 году, через несколько лет после своего возвращения, Слотердайк выпустил тысячестраничную книгу, которой суждено было стать самой популярной книгой по философии в истории послевоенной Германии. Название «Критика цинического разума» как будто бы обещало нахальную корректировку кантовской «Критики чистого разума», но на самом деле книга содержала крайне личную полемику об упадке утопического духа 1968 года – Слотердайк требовал от своих ровесников серьезно задуматься над жизнью. Достигнув средних лет, люди его поколения приспособились из соображений прагматизма к глобальному капитализму и ядерному тупику холодной войны. Слотердайк призывал своих читателей обратиться – в поисках путей для преодоления атомизации общества – к истории и искусству. Иронически отсылая к кантовскому понятию вещи-в-себе, он задавался вопросом: «Не превратились ли мы сами в вещь-для-себя, которая, пребывая среди подобных себе существ, абсолютно от них оторвана?»

Противоядием цинизму, говорит Слотердайк, было бы погружение в наследие древнегреческих киников. Он обращается к Диогену – философу, отвергнувшему все общественные условности, регулирующие поведение человека, и заявившему, что людям следует жить, повинуясь инстинкту, как собакам. Слово «циник» происходит от греческого κυνικός, собачий, и Слотердайк изобретает термин «киницизм», чтобы отличить активную диогеновскую борьбу с господствующими нормами от характерной для конца XX века пассивной отключенности от происходящего. Он высоко ставит прямоту, с которой Диоген доносил суть своей позиции – мастурбируя на рыночной площади, испражняясь в театре, – и предлагает лечить недуги своего поколения за счет перенаправления стихийных течений контркультуры шестидесятых.

Книга привлекла внимание, философию благодаря ей стали воспринимать как занятие важное, но в то же время веселое, без труда вовлекающее читателей в обсуждение философского смысла пердения и значения женской груди. Слотердайку эта книга сделала имя, однако в академическом мире он так и остался аутсайдером и еще десять лет кочевал от одной преподавательской должности к другой. В ответ он ни во что не ставил тех, кто ни во что не ставил его («Их поведенческие коды и ритуалы гарантированно несовместимы с мыслью», – говорил он мне), и старался строить свою репутацию на журнальных и газетных статьях. Ему предлагали работу в Америке, но к тому моменту было уже понятно, что он по природе своей овод – ему нужна была Германия и он нужен был ей именно потому, что они серьезно действовали друг другу на нервы. Слотердайк стал ввязываться в конфликты с самыми уважаемыми представителями немецких академических кругов, в особенности с левыми теоретиками Франкфуртской школы. «Я бы не рекомендовал публично перечить Слотердайку, – сказал мне один из корифеев Франкфуртской школы, Аксель Хоннет. – Он все равно выиграет за счет риторической мощи, которая прямо пропорциональна безответственности его идей».

Не так давно франко-канадский исследователь начертил карту конфликтов между Слотердайком и другими немецкими интеллектуалами; похоже на схему хитроумного футбольного розыгрыша.

Самый скандальный случай имел место в 1999 году, когда Слотердайк опубликовал «Правила для человеческого зоопарка», эссе о судьбах гуманизма. Со времен Древнего Рима, пишет он, скрытый тезис гуманизма «гласит: правильная литература делает кротким», а его функция состоит в отборе «тайной элиты» грамотных. Теперь, в эпоху культуры, пропитанной массмедиа, чтение великих книг лишилось этой функции отбора. «Что еще обуздывает человека, если гуманизм как школа человеческого обуздания терпит неудачу?» – спрашивает Слотердайк. Как бы продолжая рассуждения Хайдеггера и Ницше, он придумывает «сверхгуманиста» (Über-humanist), который мог бы прибегнуть к «генетической реформе», чтобы «планировать свойства элиты, которая должна быть выведена специально».

В Германии, где само слово «отбор» уже вызывает тревогу и настороженность, это эссе Слотердайка приняли в штыки. Уж не встал ли он на защиту евгеники? Самый уважаемый в стране философ Юрген Хабермас заявил, что в работе Слотердайка очевидна «фашистская подоплека», и призвал других авторов подняться на борьбу с ним. Слотердайк в ответ провозгласил смерть Франкфуртской школы, к которой принадлежит Хабермас, заявив, что «деньки гиперморальных сынов национал-социалистических папочек сочтены». Немецкие интеллектуалы в большинстве своем встали на сторону Хабермаса, но Слотердайк благодаря этой схватке значительно упрочил свои позиции. Теперь он был фигурой общенационального масштаба, не-Хабермасом немецкой философии.

Профессиональные сложности Слотердайка разрешились сами собой в начале девяностых, когда он возглавил академию в Карлсруэ и получил таким образом возможность заниматься чем ему вздумается. Выступления в газетах и по телевидению мало-помалу превратили его в медиазвезду. На протяжении всего лета обычные немцы, заметив у меня в руках книгу Слотердайка, тут же вступали со мной в разговор – в поездах, кондитерских, университетах, книжных магазинах. «Слотердайк создает у своих читателей ощущение внезапного обретения ответов на величайшие вопросы философии», – объяснил мне немецкий литературный критик Густав Зайбт.

Много у него поклонников и среди влиятельных богачей: они высоко ценят интеллектуальную патину, которой покрывается их мировоззрение благодаря Слотердайку. Миллиардер Николас Берггрюен, недавно учредивший ежегодную философскую премию с наградой в миллион долларов, сказал мне, что «Слотердайк берется за самые сложные проблемы, но подходит к ним самым неожиданным образом».

В академических кругах к нему по-прежнему относятся подозрительно. Английский философ Джон Грей не так давно доказывал в «Нью-Йоркском книжном обозрении», что если проанализировать сочинения Слотердайка предложение за предложением, то придется прийти к выводу, что они попросту непостижимы. Типичная реакция для англоязычных читателей, которых часто сбивает с толку масштаб его славы. Отчасти это объясняется тем, что присущий ему метафоричный, перенасыщенный образами стиль философствования в английской традиции в явном дефиците со времен Кольриджа. В Европе, напротив, к нему прислушиваются с большой охотой. Его сочинения – мудреные, но в то же время популяризаторские – сделали его гуру-вдохновителем для одних и удобным жупелом для других, но важно здесь то, что на недостаток внимания он в любом случае пожаловаться не может. «Быть может, самое интересное в Слотердайке – не какие-то конкретные его сочинения, – сказал мне Мартин Джой, профессор интеллектуальной истории из Беркли, – а просто сам факт его присутствия».

Вскоре после сентябрьских федеральных выборов мы обедали со Слотердайком в итальянском ресторанчике в западной части Берлина. «Этот ресторан любил Герхард Шрёдер», – самодовольно заметил он.

Бывший канцлер Германии стал приглашать Слотердайка на встречи интеллектуалов в девяностые годы, когда его резкая критика леволиберальных моралистов стала приносить ему симпатии консерваторов и центристов. После нашей встречи Слотердайк собирался навестить нынешнего президента страны Франка-Вальтера Штайнмайера. Я спросил, встречался ли он когда-нибудь с Ангелой Меркель, он засмеялся и ответил: «Она дошла уже до той стадии, когда у нее сквозь лицо проступает маска женщины, не нуждающейся ни в чьих советах».

С тех пор как мы виделись в последний раз, Меркель и ее партия, Христианско-демократический союз, с небольшим перевесом выиграли федеральные выборы, однако значительные успехи ранее маргинальных партий серьезно затруднили ей задачу по созданию правящей коалиции. Левая партия Die Linke завоевала серьезную часть голосов молодых избирателей, повторяя успехи Берни Сандерса и Джереми Корбина. Либертарианская Свободная демократическая партия, которую Слотердайк хвалил несколько месяцев назад, тоже добилась значительных успехов, однако в конце концов отклонила коалиционное предложение Меркель. Но все это меркло на фоне газетных заголовков о растущем влиянии националистической «Альтернативы для Германии».

Когда я поднял эту тему, Слотердайк схватился руками за голову, и его обычная откровенная манера вести себя стала более осторожной. Уже многие годы немецкая пресса связывает слотердайковскую мысль с появлением новых крайне правых групп, и отвергать обвинения в симпатиях к крайне правым ему не впервой. Насколько я могу судить из собственных разговоров с ним, его политические интересы куда ближе к либертарианству, чем к крови и почве, однако он постоянно говорит какие-то вещи, которые, в зависимости от воззрений слушателя, можно воспринять либо как скрытое послание крайне правым, либо как бомбометательные порывы врожденного спорщика. Когда Слотердайк заявил, комментируя политику Меркель по отношению к беженцам, что «ни у одного общества нет морального обязательства разрушить самое себя», его слова заставили вспомнить Тило Саррацина, бывшего члена совета директоров Бундесбанка, который опубликовал в 2010 году антимусульманский трактат «Германия. Самоликвидация», имевший огромный успех и превративший вопросы расовой чистоты во вполне приличную тему для общенационального обсуждения.

Я спросил Слотердайка о Марке Йонгене – его бывшем аспиранте, теперь превратившемся в «партийного философа» «Альтернативы для Германии» и только что занявшем место в бундестаге. «В идеальном мире преподаватель не несет ответственности за своих студентов, – ответил он. – Но мы живем в полуидеальном мире, поэтому мне теперь ставят в вину этого Йонгена». Я спросил, связывает ли его что-то с Йонгеном, и он ответил резко отрицательно, назвав Йонгена «полным шарлатаном». «В университете он должен был заниматься санскритской классикой типа “Упанишад”, но потом забросил это дело. Выходом для него стала политическая карьера». Ответ был недвусмысленным, хоть он и говорил не о моральном неприятии, а о профессиональном презрении.

Слотердайк сожалеет о подъеме правых, но не может не указать на элементы спасительного, присутствующие в этом спектакле. «Все это давно уже зрело, – говорит он. – Это еще и признак того, что немцы гораздо больше похожи на все остальное человечество, чем им самим хотелось бы думать».

И он заговорил о «банках гнева» – так он называет механизм, способный объединить разрозненные проявления недовольства в громадные запасы политического капитала.

Это понятие появилось в его книге «Гнев и время» (2006) – исследовании ненависти, которую испытывают по отношению к либеральной демократии националисты, популисты, анархисты и террористы. Книга следует его обычному историческому методу и бесконечно кружит вокруг своего предмета, сравнивая случаи политического использования гнева и связанных с ним эмоций – таких как гордость и обида – от Гомера до наших дней. Вплоть до Нового времени общества могли давать выход этим эмоциям в практиках мести и родовой вражды. Позже похожую функцию выполняла преданность национальному государству, а международному коммунистическому движению удалось направить классовую ненависть на реализацию утопических проектов. Современный капитализм, однако, представляет особую проблему. «Все более раздраженные и обособленные индивиды обнаруживают себя в окружении невозможных предложений», – пишет он, и из этого нереализованного желания «рождается стремление ненавидеть все подряд». Проявления именно такого гнева, считает Слотердайк, можно было наблюдать во время бунтов на парижских окраинах, banlieues, в 2005 году.

Слотердайк пишет в «Гневе и времени», что из-за недовольства капитализмом общество становится уязвимым для манипуляций «торговцев гневом» – фраза, звучащая как зловещее предсказание прихода Дональда Трампа. Когда мы заговорили о Трампе, Слотердайк назвал его еще одним проявлением сдвига в европейской истории. «Такой момент больше не повторится, – объяснял он. – Обе старейшие англоязычные империи в кратчайший промежуток времени ушли из всеобщей перспективы».

Слотердайк даже берется утверждать, что Трамп умеет поставить себе на службу страхи, связанные с истощением природы. «Мне все стало понятно, как только он сказал: “Америка на первом месте”, – рассказывает Слотердайк. – Это значит: Америка первая в очереди! Но это уже не очередь за достижениями глобализации, это очередь за ресурсами. Трамп ставит себе на службу это всеобщее предчувствие экологической катастрофы».

Я спросил Слотердайка, есть ли в трампизме что-то специфически американское. «В Европе искать Трампа бессмысленно, – сказал он. – Знаете, Гегель в свое время был убежден, что государство в форме верховенства закона до Нового Света еще не дошло. Он считал, что индивид – частный честный человек – должен предвосхитить появление государства. Это хорошо видно в американских вестернах, где доброму шерифу приходится изобретать еще не существующее государство средствами своей частной морали. Только Трамп – это шериф-дегенерат. Он действует так, будто ему все равно, появится в итоге государство или не появится, и все время глумится над благочестивым народом. Трамп опасен тем, что он выставляет на всеобщее обозрение неприглядные стороны либеральной демократии, которые до нынешнего момента находились в густой тени. В демократиях всегда присутствует олигархический элемент, и Трамп высвечивает это до такой степени, что сама демократия становится смехотворной».

С точки зрения Слотердайка, истинное значение Трампа в том, что он инстинктивно расшатывает все устои современного государственного устройства. «Он крайне изобретателен во всем, что касается страхов, – говорит он мне. – Вместо того чтобы ждать, когда кризис продиктует свои условия, он своими указами сам создает нужные ему чрезвычайные ситуации. Открывается огромное пространство для безумия».

На следующий день после нашего обеда мир отмечал пятисотлетие Реформации. Расположенный в получасе езды от Берлина Виттенберг, где Лютер, как утверждается, прибил свои 95 тезисов к дверям Замковой церкви, как будто превратился в кампус американского христианского колледжа. Калифорнийцы и жители Среднего Запада знакомились с другими паломниками у церквей и на площадях и тут же вступали в дискуссии о деяниях св. Павла и начинали спорить, кем был Лютер, монахом или братом-августинцем. Псевдосредневековые палатки были завалены юбилейными сувенирами – от футболок с лозунгом Viva la Reformation! до лютеровских носков с надписью «На том стою и не могу иначе».

В местной протестантской академии Слотердайк выступал с лекцией о смысле Реформации.

– Лютеру невероятно повезло, что его последователем стал Бах, – рассуждал он перед собравшимися. – Ту форма индивидуализма, которую он отстаивал, озарила прекрасная музыка.

– Но Гитлер тоже был его последователем! – возразил молодой слушатель.

– Гитлер был падший папист, – парировал Слотердайк.

Мало-помалу дискуссия превратилась в череду нападок на Слотердайка.

– Когда речь заходит о беженцах, вас не отличить от крайне правых, – заявил, поднявшись, пожилой врач. – После войны мы помогали беженцам, мы и сейчас можем помочь.

Слотердайк отвечал с раздражением в голосе:

– Эта идея мультикультурализма нам досталась от американцев. Им она вполне подходит, но, как бывает с компьютерными программами, она несовместима с нашим немецким железом социального государства. Теперь шагу не ступить, не натолкнувшись на метафору семьи: мол, все человечество – наша семья. Именно эта идея очень поспособствовала гибели Римской империи. И теперь эта метафора грозит снова выйти из-под контроля. Люди не готовы нести на себе полный груз сосуществования с миллиардами своих современников. В прошлом какие-то границы между народами и культурами обеспечивала география. Расстояния были труднопреодолимыми, что давало определенный простор для умственной и политической деятельности.

Расстояния и простор, доказывает он, создали условия для возникновения терпимости и щедрости, над которыми теперь нависла угроза – со стороны беженцев, соцсетей, отовсюду.

После лекции почитатели всех возрастов выстроились в очередь за новой книгой Слотердайка «После бога». Автор, отвлекшись на время от обычного обмена любезностями, уселся подписывать только что купленные экземпляры. Унося подписанный экземпляр, пастор, приехавший на торжества из Рейнской области, пожалел, что Слотердайку приходится самому продавать свои книги. «С каждым днем мы все больше похожи на Америку, – сочувственно сказал он. – Очень жаль, вы не находите?»

© The New Yorker, 26 февраля 2018 г.