Лагерные рисунки Бориса Свешникова

9 февраля 1946 года, из дома своих родителей в Москве вышел девятнадцатилетний студент художественного училища Борис Свешников. Целью его прогулки было купить керосин в соседней лавочке, и в руках он держал бидон. Домой он вернулся через десять лет.

Борис Петрович Свешников был арестован за участие в террористической группе, готовящей покушение на Сталина.

Для Свешникова, как для очень немногих (для В. Шаламова, А. Солженицына, позже для А. Синявского), лагерь стал точкой отсчета в дальнейшей творческой судьбе. Его рисунки, созданные в лагере, представляют собой уникальный случай во всей истории мирового искусства. Необычна ситуация их создания, беспрецедентна воплощенная в них реальность, почти невероятными выглядят сейчас обстоятельства того, как они сохранились.

Сделанные пером и тушью (реже кистью) на стандартных листках, вырванных из альбомчиков для рисования, они воссоздают особый, «фантастический» мир, где брутальные реалии лагерной жизни соседствуют с куртуазностью галантных сцен, где убогая природа северной лесотундры разливается космическим ландшафтом вечности, где зло становится банальностью, кошмар оборачивается бытом, фантазия – реальностью, а сквозь призрачную оболочку настоящего просвечивают толщи ушедших времен.

Еще один лагерник – Андрей Синявский (Абрам Терц) писал о рисунка Свешникова: «Кто не знает, что это лагерь, так и не догадается. Пускай. Пусть так и будет. Пусть останется – неузнанным. Это лучше: искусство. Знающий (я чуть было не сказал – посвященный), присмотревшись, различит кое-где частокол, помойки, бараки, тюрьму: кто-то уже повесился, а кто-то просто сидит и ждет своего срока. Этих локальных (лагерных) ассоциаций до странности мало. Это не зарисовки с натуры, а сновидения вечности, скользящие по стеклу природы или истории».

После двух лет в лагере Свешников уже не мог ходить и был списан в качестве «отхода производства» в лагерную больницу вместе с другими «доходягами», обреченными на умирание. Но тут в его судьбу вмешался случай. Николай Николаевич Тихонович, геолог по профессии и лагерник с 1937 года, руководил в свое время геологическими работами в системе Ухтижемлага и после освобождения сохранил здесь какие-то профессиональные связи. Это он вытащил Свешникова из больничного царства теней: где-то осенью 1948 года он был переведен в инвалидный лагерь Ветлосян и назначен на работу ночным сторожем при деревообрабатывающем заводе. Здесь он оставался до конца срока, и здесь же протекало его лагерное творчество.

В каморке ночного сторожа, тайно, по ночам Свешников начал рисовать и писать картины. В его письмах к родным лейтмотивом проходит просьба прислать кисточки, краски, бумагу, а также репродукции работ Босха, Грюневальда, Гойи, Гейнсборо, Моне... Неподалеку находилась лагерная живописная мастерская, где трое заключенных обслуживали эстетические потребности лагеря – писали лозунги, плакаты, портреты вождей и делали на потребу начальства копии с картин передвижников и сталинских лауреатов. Свешников иногда мог пользоваться некоторыми художественными материалами. «Это было абсолютно свободное творчество, – вспоминал Свешников про лагерные годы. – Я получал свою пайку хлеба и писал что хотел. Никто не руководил мной. Никто не проявлял ко мне никакого интереса».

А другой лагерник – Людвиг Янович Сея, когда-то занимавший пост министра иностранных дел Латвии, а перед войной бывший латвийским послом в Лондоне, срок которого закончился, работал на заводском складе и жил среди заключенных. Отправляясь за зону, он забирал у художника новую партию рисунков и картин и, пользуясь оказиями, пересылал их в Москву. Так – вопреки полицейской логике, вопреки духу эпохи и убежденности самого художника в безнадежности ситуации – эти его запечатленные на бумаге сны наяву вырвались на свободу.

Из предисловия Игоря Голомштока к альбому «Борис Свешников. Лагерные рисунки» (М.: Мемориал, Звенья, 2000), из которого здесь воспроизведены работы и фрагменты писем художника.

То, что я попал в лагерь, я воспринимаю как карму, как судьбу. Наверно, мне это надо было – попасть в лагерь, чтобы стать тем, кто я есть...
Из интервью с Борисом Свешниковым

...Мечтаю о том, когда я смогу вырваться из этой гнетущей среды и уйти всецело в свое искусство. Тогда я создам великие вещи. Раньше я думал, что нельзя творить вне суеты и сумрака жизни. Теперь я уверен в противном. Я полон образами, пережитыми мною в прошлых мирах. Но может быть так, что судьбе не будет угодно дать мне возможность осуществить мои энергию и идеи. Тогда в этой жизни все кончено...
Из письма Бориса Свешникова родным, 1 марта 1948 г.

...Слишком уж я пуст стал за последнее время. Никаких мыслей и желаний. И какое-т отревожное состояние. Мне кажется, что со мною в скором будущем должно случитьсячто-то роковое. Я всецело предан судьбе. В самой серой будничной действительности я вижу высшую силу, которая никогда не покидает меня... Я хорошо помню дни своего детства, которое я проводил там. Я любил забираться на верхние этажи и часами наблюдать лежащее передо мною...
Из письма Бориса Свешникова родным, 5 марта 1949 г.

Дорогие и любимые мои родители! Мне уже 21 год. 2-й год день своего рождения я провожу здесь. Мне не тяжело. Я такой же гость-странник, как и вы... Мама! Не грусти обо мне. Мы должны встретиться снова. И мы встретимся и будем жить вместе. Я буду покоить вашу старость. От мамы я давно не получал писем. Почему это? Вероятно, письма не доходят. Я писал вам очень много писем с рисунками. Вероятно, поэтому они не доходят. Очень вероятно, что скоро я начну опять жизнь землекопа или что-нибудь вроде этого. Но это чепуха. Вы знаете мою неуравновешенную душевную конституцию. Вот что плохо. Взрыв радости сменяется продолжительным состоянием депрессии и апатии... Крепко целую вас всех. Боря
Из письма Бориса Свешникова родным, 3 февраля 1948 г.

...Я сейчас работаю в бригаде, снова подвержен страданиям холода и голода. Но самое плохое это то, что у меня на почве малокровия или авитаминоза не заживают раны на теле. Малейшая царапина превращается в болезненную гнойную язву. Сейчас я уже около полумесяца хожу с перевязанными руками, покрытыми незаживающими язвами. Но это ведь ничего, я все равно пронесу через все лишения и испытания святой огонь искусства, который зажжен у меня в душе. Приезжайте ко мне летом и заберите все мои рисунки, книги и репродукции, которые я храню...
Из письма Бориса Свешникова родным, 10 марта 1948 г.

...Сейчас я занимаюсь тем, что стою по колено в воде и рою болото. От плохого питания и тяжелого физического труда с каждым днем все более слабею. Здоровье чрезвычайно плохое. Я выдержу недолго, максимум год. Время, проведенное в тюрьме, представляется мне счастливым. Пробовал устроиться художником, но в силу своей крайней непрактичности стал снова копать землю. О занятии живописью не может быть и речи... Может быть, прощайте. Ваш Боря
Из письма Бориса Свешникова родным, 20 апреля 1947 г.

…Вы пишете о каком-то будущем. Никому оно не нужно, ни вам, ни мне. До тошноты отвратительна физическая работа. Она меня всегда ждет, ибо ни на что другое не способен. Способен только мечтать и воскрешать мир своей фантазии на бумаге. В сущности, я психически болен. И давно уже не оставляет меня тяжкое состояние моральной депрессии...
 Из письма Бориса Свешникова родным, 15 июня 1949 г.