о хищничестве 1995

почему всё скользкое, мясистое, мягкое, студенистое, текучее вызывает столь сильные чувства? я не раз пытался ответить на этот вопрос. но исчерпывающий ответ мне дать так и не удалось. тем не менее вот некоторые выходящие за рамки анальных теорий фрейда соображения в связи с поставленным вопросом. всё скользкое, влажное ассоциируется с нашей телесностью, причем в первую очередь с нашей телесностью – с ее плотью, мягкими мясистыми органами, текучестью крови, секретов и субстанций, которыми пронизано тело, – а также с тем, что тело выделяет: калом, менструальной кровью, мочой, спермой, слюной, потом, рвотными массами и т.д. также имеется в виду съеденная, проглоченная, откушенная, обслюнявленная, непереваренная, полупереваренная и переваренная пища; мы и рождаемся в слизи.

в усредненном нормальном восприятии все названные субстанции вызывают отвращение. и хотя все перечисленное воспринимается интенсивно, отвращение все же затухает, в силу чего возникает барьер отвращения. только врач, забойщик скота, охотник, крестьянин, повар, готовящая еду домохозяйка да художник имеют дело со сферой перечисленных субстанций.

часто агрессия, нанесенное каким-либо образом увечье, убийство оказываются напрямую предъявленными нам именно через внутренние субстанции плотской телесности. кровь брызжет и вытекает из раны, ранение предъявляет нам обнаженное сырое мясо. только после умерщвления открывается плоть и кровь пойманного на охоте зверя. при потрошении становятся видимыми скользкие от слизи мягкие органы и текущие в наших телах жидкости. красный цвет, как мы знаем, принадлежит к числу самых интенсивных. он посылает нам мощнейший сигнал, способный вогнать в шок всю нашу психофизиологическую организацию. каждый раз, когда происходит какое-то ранение, когда жизнь находится в большой опасности, проливается ослепительно-яркая кровь. возможно, что красный, цвет крови, потому и стал столь прекрасным и насыщенным, что он связан с опасностью и посягательством на жизнь. доисторические агрессор и охотник отдавались интенсивности своих ощущений, пробужденных хищнической страстью к убийству, которая означала для них и выживание, и пропитание, и безграничное удовлетворение. видение, восприятие внутренних органов, прикосновение к влажным кишкам лошади было связано для доисторического человека с естественным чувственным переживанием, принимая во внимание смертоносное поведение хищника, глубоко заложенное в нас филогенетически. то, что мы убиваем и едим (или даже должны убивать и есть) наших братьев из царства зверей, остается для нас большой травмой. до сих пор не поддающиеся расшифровке требования чистоты, чуть ли не запрещающие нормальному современному человеку ощутить и пощупать влажное, скользкое, покрытое слизью, означают, что желание загнать и убить сидит в нас очень глубоко. точно так же нам страшно признать, что на самом-то деле мы косвенно утоляем свою страсть к убийству, почти не осознавая этого, когда едим мясо. мы отрицаем этот факт, когда, оставаясь в стороне, платим обществу-забойщику, которое убивает для нас. мясо, которое нам отпускают, разделано и упаковано до неузнаваемости, и это позволяет нам забыть, что животным приходится умирать ради нашего пропитания. запрет убивать для нас всех – псевдотабу, поскольку убийства совершаются ежедневно. но нам при этом удается НЕ ИСПАЧКАТЬ РУК.

страх быть убитым и страх перед внутренней базовой потребностью убивать настолько силен, что мы ограждаем себя даже от самого вида мокрого и скользкого. нам не хочется иметь дела со зрелищем обнаженного телесно-органического. скользкая, влажная изнанка телесного затягивает нас в область смерти. однако источником самой чувственной интенсивности, с которой сообщает о себе все влажное и скользкое, является до сих пор нами не осознаваемое хищническое поведение, а также не осознаваемое нами желание убивать. мы – самые сильные, самые ненасытные и самые беспощадные современные хищники. осознание этого – часть трагической действительности нашей экзистенции. и культура наша тоже культура хищников. все наши мифы – о травме жертвоприношения и убийства.

до сих пор речь шла о заложенной в нас хищнической потребности убивать. меня поймут совершенно неверно, если решат, что тем самым я хотел восславить убийство или даже призвать к убийству, то есть доказывал, что все мы должны убивать, чтобы удовлетворить соответствующую потребность. убийство следует признать в качестве трагической данности нашего бытия. то, что нам приходится убивать, чтобы поддерживать в себе жизнь, следует принять как трагическую исходную ситуацию. этого требует от нас созидательная деятельность. решись мы довольствоваться растительной пищей, мы лишимся своих самых существенных творческих побуждений. это не соответствует нашей природе.

желание убивать нужно перестать вытеснять, его следует признать в соответствии с его реальностью. потребность в присущей убийству интенсивности должна быть погашена посредством интенсивной жизни, наитрепетнейшего и чувственно напряженнейшего поглощения и безоговорочной любви к творению, через экстатическое, упоенное созерцание, вкушение, обоняние, вслушивание и осязание. состояние интенсивной, опьяненной чувствами жизни, состояние ЛЮБВИ освобождает от вытесненных, подспудных, архаических потребностей.

в моих акциях станут зримыми субстанции, ярче всего указывающие на нашу хищническую натуру. они показывают глубину нашей психофизической данности. стоит лишь убрать барьер отвращения, заставляющий нас забывать о нашей хищнической натуре, как человек осознает, насколько важны для аналитического театра плоть и кровь; становится понятно, что здесь будет представлена трагическая действительность нашего человеческого бытия, упирающаяся в глубине своей в трагизм фундаментальной данности нашего творения. под трагическим здесь имеется в виду не отчаяние или обреченность, трагическое здесь – это смерть в творении. полный крах или преображение через смерть нужны для того, чтобы в вечности реализовало себя ясное сознание, воспринятое в счастливом экстазе бытие. трагическое преодолевается в глубоком, неустанном «да» всему живому.

художника с его инстинктивной аналитикой в отношении эстетических феноменов притягивает по ту сторону добра и зла мир слизистой мясистой влаги. художников притягивает все, что бросает вызов нашей чувственности. они открывают за «прекрасным» барьер отвращения. мне приходят на ум мастера возрождения, которые, невзирая на угрозу казни, вскрывали трупы, рембрандт, написавший «урок анатомии» и не одну рассеченную бычью тушу, да и вообще голландцы, снова и снова изображавшие на своих полных жизни натюрмортах выпотрошенных животных, поблескивающую свежей влажной плотью рыбу и морских гадов. далее мне приходит на ум делакруа, ходивший по утрам на скотобойню, чтобы исследовать цветовое богатство всего там происходящего. и так вплоть до ловиса коринта, оскара кокошки, хаима сутина, фрэнсиса бэкона и сюрреалистов – у всех них можно констатировать интерес к забитым животным и внутренностям. не следует забывать, что в центре христианской живописи находятся страдания бога и его умерщвление, а его принесенные в жертву плоть и кровь всем и каждому предлагают в качестве еды и питья. равным образом и в поэзии от гомера через греческую трагедию и до современности можно распознать описанную область интересов. <…>

человек – единственное существо, которое в состоянии настолько завуалировать свою хищническую натуру, настолько расширить и делегировать ее, так ее отрицать и вытеснять, что он уже не осознает самого себя. люди разводят домашний скот. с животными вступают в договорные отношения или, вернее сказать, их обманывают. вся их жизнь находится в руках человека, они получают жилье и корм, но теряют свою свободу и, сами того не осознавая, свою жизнь. когда приходит время забивать животное – в тот момент, когда его мясо нам больше всего по вкусу, – его забивают. многие из них живут совсем недолго, и живут только для того, чтобы их забили. большинство животных обязаны своей жизнью и своими страданиями тому обстоятельству, что их выращивают на убой, на съедение. если бы не это, они бы так и остались нерожденными, их бы просто не было, и страдать – в смысле будды – им бы не пришлось. их сгоняют на скотобойни на окраинах больших городов, и там, в стороне от внимания общественности, убивают. каждый из нас платит мяснику, который берется убивать для нас, с тем чтобы вытеснить убийство из своего сознания. я сам держал животных для трехдневного представления у себя в принцендорфе и поэтому знаю, насколько недолгая жизнь отведена им до забоя: гусям – от шести до восьми месяцев, уткам – шесть месяцев, свиньям – пять. сомневаюсь, что потребитель, если он не крестьянин, вообще в курсе, как долго на самом деле в действительности живет домашний скот. предполагается, что раньше животным было лучше. пока не начался массовый развод скота, животные в большинстве случаев были скорее товарищами человека и во многих случаях жили в хороших, а часто и в просто прекрасных условиях – пока не приходило время вести их на убой. тем не менее как бы ни устанавливался договор между людьми и животными, он всегда составляется в одностороннем порядке и отнюдь не в пользу зверей.

но то, о чем речь пойдет дальше, с выращиванием скота ничего общего не имеет. ради погони за прибылью современное технически оснащенное сельское хозяйство, желающее получить максимум убойного веса с минимумом вложений и трудозатрат, выдумало «экономически оправданную» систему. так называемое научное рационализаторство попросту забыло о животном, о «живом существе» и его благополучии.

в случае интенсивного выращивания скота речь уже идет о подлейших, брутальнейших издевательствах над животными под видом научности, об издевательствах, не имеющих ни малейшего отношения к извлекаемой прибыли. если уж нам приходится убивать, свежевать и есть наших братьев, мы должны обеспечить им достойную жизнь до момента забоя. птицефабрики, свинофермы и другие животноводческие хозяйства относятся к самым жестоким и аморальным вещам, какие только породило человечество. на мой взгляд, это зверство гораздо хуже, чем убийство себе подобных. люди сами решают, убивать ли им друг друга, но у нас попросту нет права поступать столь гнусно и подло с вверенными нам существами. в лице животных нам доверена жизнь, жизнь в ее развитии, часть самого творения, а мы эту часть творения губим, не поддерживаем жизнь, а искусственно пестуем болезнь. вместо жизни запускается процесс болезни, определяющий все, что происходит с животным от рождения до смерти. полагаю, что всем известно, каким мучениям подвергаются на современных птицефабриках, например, куры. они живут в крошечных клетках, где практически невозможно двигаться, корм едет перед ними на конвейере, помет и снесенные яйца тоже уезжают прочь на других конвейерах. корм состоит исключительно из добавок, способствующих – в случае кур-несушек – процессу производства яиц. у этих куриц почти нет перьев, они голые, больные, они никогда не видели солнца и не знали травы. со свиньями дело обстоит ничуть не лучше. на фермах разводят страшно нервную породу свиней, отличающуюся большими размерами и большей стройностью, – у таких свиней больше ребер, и с них можно получить больше нежирного мяса. эти гибридные свиньи не выдерживают никакой физической и душевной нагрузки. стоит их испугать, как животные падают без сознания. выход мяса с каждой головы скота доводят до максимума с помощью искусственного корма и антибиотиков; это отечная, распухшая плоть – больная плоть, как уже было сказано. вместо жизни выращивается болезнь. это, пожалуй, худшее злодеяние и безобразие из всех, какие только смогло придумать человечество, самое циничное надругательство над жизнью, отмена творения. можно себе представить, какие последствия имеет то, что человечество кормят результатами болезни. это все равно что питаться гноем. против этой худшей формы человеческого зверства, интенсивного животноводства, я буду бороться неустанно.

фраза «ПОКА ЕСТЬ БОЙНИ, БУДУТ И ВОЙНЫ» сильно меня впечатлила. вроде бы это верно, однако мы должны будем взять на себя ответственность за этот трагический базовый момент мясоедения. если бы мы ели только растения, это не соответствовало бы динамическому развитию нашей хищнической природы. в любом случае ясно, что если мы считаем приемлемой пищей в том числе и продукты болезни, тогда и наша собственная жизнь превращается в болезнь и тем самым в ад на земле. проклятье настигнет нас еще при жизни.

переживание эксцесса = (распад всех представлений о морали [по ту сторону добра и зла]). убийца и жертва суть одно. агрессия убийцы, удовольствие от убийства перемешиваются со страхом смерти, который испытывает жертва, они одновременно проходят через переживание испытанного ими базового экстаза. жертва и удовольствие от убийства, крест и воскресение, рождение и смерть, удовольствие от зачатия и смерть, ничто и бытие суть одно и то же, переживающих экстаз наполняет наслаждение, разрешающее все противоречия.

ОРГИАСТИКА ДОСТИГЛА СВОЕЙ ВЫСШЕЙ ТОЧКИ. ЭКСТАТИЧЕСКИЕ ВОПЛИ ВСЕХ УЧАСТНИКОВ АКЦИИ И ШУМ ВСЕХ ОРКЕСТРОВ СЛИЛИСЬ В ОДИН ГИГАНТСКИЙ, ПРИКОВЫВАЮЩИЙ ВСЕ ВНИМАНИЕ, МУЧИТЕЛЬНЫЙ, ГРОМКИЙ ДО НЕВОЗМОЖНОСТИ, НЕВЫНОСИМО РЕВУЩИЙ ТОН. МУЗЫКА ПРЕВРАТИЛАСЬ В СПЛОШНОЙ ГРОХОТ. ТЕПЛО, ИСХОДЯЩЕЕ ОТ ЛАВИНЫ ВНУТРЕННОСТЕЙ; ЛИПКАЯ, ВЛАЖНАЯ, СКОЛЬЗКАЯ МЯГКОСТЬ ТЕПЛЫХ ВНУТРЕННОСТЕЙ; СЫРОЕ ТЕПЛО КРОВАВОГО КАЛА; ЯРОСТНЫЕ КРИКИ РОЖЕНИЦ; ВОПЛИ УЖАСА, ИСТОРГАЕМЫЕ НОВОРОЖДЕННЫМИ; ТЕЛЕСНОЕ ТЕПЛО, ИСХОДЯЩЕЕ ОТ СВЕЖЕЗАБИТЫХ ЖИВОТНЫХ; ТО ЗДЕСЬ, ТО ТАМ – ОТРЕЗАННОЕ ВЫМЯ; БРЫЗГИ МОЛОКА, РАЗБРЫЗГАННАЯ КРОВЬ, КЛОЧЬЯ СЫРОГО МЯСА; ВГРЫЗАНИЕ В ЖИВУЮ СЫРУЮ ПЛОТЬ; СЧАСТЬЕ ПЛОТИ ПРЕОБРАЖАЕТСЯ В ПОЛОВЫХ ОРГАНАХ В ИСТЕЧЕНИЕ ЛИПКОЙ ВЛАГИ, ТЕПЛОЙ, КАК МАТКА, В НАПОЛНЕННЫЙ РОДОВЫМИ МУКАМИ НАЭЛЕКТРИЗОВАННЫЙ ГРОЗОВОЙ ВСПОЛОХ, В ГРОМОПОДОБНЫЙ ГРОХОТ ДВИЖУЩИХСЯ ПО СВОИМ ОРБИТАМ НЕБЕСНЫХ ТЕЛ. СЛЫШНЫ ГРОМ РОЖДЕНИЯ И РАЗРУШЕНИЯ МЛЕЧНОГО ПУТИ.

БЕШЕНЫЙ ВОДОВОРОТ ТЕКУЩЕЙ ЧЕРЕЗ НАС ЖАЖДЫ ЖИЗНИ ДОСТИГ СВОЕЙ ВЫСШЕЙ ТОЧКИ. ЧЕРЕЗ НАС ВСЕЛЕННАЯ ОСОЗНАЕТ СВОЙ ГАРМОНИЧНО-ХАОТИЧНЫЙ, ГИГАНТСКИЙ, БЕСКОНЕЧНЫЙ ХОД. МЫ В РАВНОВЕСИИ С ХОДОМ ТВОРЕНИЯ, РОЖДЕНИЕ И СМЕРТЬ ЗНАЧАТ ОДНО И ТО ЖЕ. ИЗ ЛАБИРИНТА КИШОК, ИЗ ГРОХОЧУЩЕЙ, КРУТЯЩЕЙСЯ В ВОДОВОРОТЕ, ЗАСАСЫВАЮЩЕЙ КОРНИ НЕИЗМЕРИМОЙ ПУЧИНЫ С КРИКОМ РОЖДАЕТСЯ ПРАЭКСЦЕСС. ИЗ НАС ИЗВЕРГАЕТСЯ ВУЛКАН РАЗРУШАЮЩЕЙ САМУ СЕБЯ ЖИЗНИ.

гром оркестров и вопли хоров перерастают в достигающий болевой границы грохот. чувственная действительность оргиастики разрастается до космической провокации. достигнуто равновесие с могущественным, исполинским, бурлящим силой ходом творения. все живое, все вещи вообще наполняют вибрации рева. космический празвук этого вызывающего боль рождения, наполненное смесью муки и радости наслаждение БЫТИЕМ гремит не умолкая в безграничности и непроницаемости вселенной. акции будут проводиться с максимальной экстатической, доходящей до боли интенсивностью. исторгнутый всеми вопль будет чудовищным. из кишок изрыгается действительность небесных светил. мир находит избавление в интенсивнейшем бытии и достигает посредством оргии осознания своей трагически прекрасной непрерывности, в которой счастье смешано с мукой.

во время оргиастических акций в радиусе 10 км звонят ВСЕ ЦЕРКОВНЫЕ КОЛОКОЛА.