Одесса, карантин, «хорела»

Kульминацией или скорее нижним кругом ада была змея. И раз уж я начала in medias res, раскрою сразу и финал: в итоге мы, конечно же, развелись.

Не все равно, как произносить «Одесса» – с мягким «д» или твердым. Я говорила с мягким на русский манер. За два года до этого я уже искала здесь следы, запахи, воздух писателя, о котором собиралась писать диплом, потому что еще в ранней юности готова была связать с этим автором чуть ли не всю свою жизнь. Но его и след простыл. Молдаванка лежала в пыли, в развалинах – тут и там между домами зияли пустыри.

Мы приехали на месяц на языковую практику. В четырехместной комнате в женском общежитии вскоре стали ночевать еще и трое парней. У моего, как позже выяснилось, был туберкулез. Я считала, что кроме вечной грязи виной тому алкоголь и недоедание. На лето я пригласила его к себе в Будапешт. Чтобы перехитрить советские власти, мы молниеносно расписались, и теперь я приехала к нему на год со стипендией на написание диплома. По нашему плану к концу года, когда он получит диплом, я должна была выцарапать его из лап Советов.

За три недели до этого, 1 августа 1975 года, были подписаны Хельсинкские соглашения. Мы вырезали соответствующую заметку из газеты «Непсабадшаг», в одном из подпунктов подчеркнули фразу «воссоединение семьи» и, размахивая этой вырезкой с приложенной к ней справкой из тубдиспансера, стали обивать пороги советских контор. Туберкулез освобождал не только от воинской повинности, но также и от последующего обязательного распределения, то есть преподавания в деревне в течение пяти лет.

Заграница при Брежневе считалась далеким, вражеским континентом. Жен в исключительных случаях выпускали к мужьям-иностранцам, но мужей к женам – никогда. В провинции принимать такие решения боялись еще больше, чем в столицах. А иной раз именно там проскользнуть было проще – как повезет, в какой момент сунешься. В провинции никто ничего не знал. Все было непредсказуемо – так это и работало.

Чего мы не учли, так это того, что через неделю после моего приезда, еще до начала учебного года, у меня полностью откажет пищеварение. Из меня, из собственного моего тела, исторгались невообразимые вещи. Я металась в постели от боли. Знакомые из общежития предупредили, что к врачу идти не следует, потому что тогда сразу засунут в больницу – из-за холеры, как они говорили. Тогда я впервые услышала это слово не в контексте Средневековья. Однажды, уже в нашем XXI веке, я заговорила в компании о своих одесских приключениях, и меня переспросили, в третий раз с известным уже раздражением: «Я не понял, какая хорела?» Ну да, я картавлю, но обычно мне удается с этим справляться. «Болезнь такая», – смущенно объясняла я. Не знаю, удалось ли мне донести смысл, потому что за ужином вдаваться в подробности уже не хотелось.