Постоянство веселья и грязи Гаврилы Лубнина

Талант Гаврилы Лубнина произрастает из самой почвы петербургского острословия и прекрасного завирального мифотворчества, на которой когда-то возникли такие феномены, как Козьма Прутков, капитан Лебядкин, Саша Черный, обэриуты, Олег Григорьев и Алексей Хвостенко, Владлен Гаврильчик, митьки и КОЛХУи. Он сам себе и художник, и персонаж одновременно, часть той растворенной в народе силы или слабости – способности воспринимать все со смешком и улыбкой. В его юморе есть разные краски: ерничество и зубоскальство, доброта и детскость, нелепица и житейская наблюдательность. Неистощимое остроумие в рисунке, сделанном легко и быстро, несколькими точными линиями, сопрягается с обязательной подписью к нему, так что изображение и текст считываются сразу: так, как и должна восприниматься шутка – мгновенно и внезапно. Постоянная игра, веселое барахтанье и кувырканье в словесной чепухе отточили меткий слог мастера, достигающего эффекта восприятия минимумом средств.

Новые и новые образы, возникающие на бумаге у художника, чья фамилия сама обнаруживает прямое родство со своим прародителем – лубком, как и в народной картинке, образуют серии, складываются в книжки. Так же как лубок был частью необъятной фольклорной культуры, где картинка с емкой притчевой подписью отсылала к устным рассказам, песням, преданиям, сказкам и анекдотам, рисунки Гаврилы Лубнина органично сопрягаются с его литературным даром и музыкальным творчеством. Он сам сочиняет и исполняет песни, каждая песня – маленькая история, короткий рассказ, за которыми прочитывается «постоянство веселья и грязи», – эпический рефрен городской жизни.

Несмотря на узнаваемость интонации, ее растворенность в речевой культуре города, где есть и неуловимая ирония, и петербургский сплин, жалостливость и слезливость, дурашливость и скоморошество, за всем, что он делает, ощущается присутствие авторского голоса – одинокого человека. Это выраженно личное начало для художника, чей голос воспринимается имперсонально, очень важно. Ведь начиная с середины 1990-х годов Гаврила Лубнин стал неотъемлемой частью петербургского культурного ландшафта, пропевающего, проговаривающего, выражающего в его фигуре свои мантры, хокку и мемы. Юмор, ирония, гротеск, так же как злободневность и меткость высказывания, свойственные карикатуре, все же отнюдь не соотносят его творчество с этим жанром. Более всего рисунки художника соотносимы с дневниковой графикой, вообще с неизбывным желанием автографической записи – той, что начинается в школьной тетради и продолжается в граффити на стенах.

В совокупности, наверное, все рисунки образуют необъятный эпос городской жизни, в которой, как в большом зоопарке, можно найти каждой твари по паре. Смешные, незадачливые персонажи, герои его бесконечного петербургского «сериала», где кого только нет – от человечков, горемык-недотыкомок и всей возможной окружающей их живности, очеловеченной художником, до мира игрушек, тоже присутствующего в неугомонной повседневности. В мире Лубнина все соседствуют на равных, все участвуют в бесконечном абсурдистском спектакле, рассматривая который мгновенно опознаешь реальные ситуации и персонажей, настолько цепко схвачены они в жизни, хотя и переведены в иной регистр существования.

Удивительна жизнь любознательны лица

Впечатлительны ёжик кузнечик и краб

Как похожа в кипящей воде чечевица

На контактные линзы для жаб.

Более того, неодушевленные предметы анимируются чередой метафор и уподоблений, становясь такими же действующими лицами, как и другие герои рисунков.

Сейчас я добуду из яблоков мяса,

Прячьтесь и бойтесь ежа-стрелотряса!

И даже не просто уподобляются, но и сращиваются!

Смотри Фрося!

Я с контрабасом сросся!

Можно сказать, что перед нами калейдоскопически быстро меняющаяся оптика сюрреалистических или же психоделических видений наяву, где все на свете подвержено абсурдистским метаморфозам, причем детонатором обвальных изменений могут быть самые незначительные подвижки в окружающей жизни. Иногда это может быть одно слово, поставленное в другой контекст:

Вот умру я, внук,

Ты живи, подмечай

Людей здесь

Разводят

Как сахар в чай.

Порой заново увиденная реальность может возникнуть под воздействием зеленого змия:

Как мы напились,

Димка лег

И стал похож на кошелек

За всеми его меткими словечками, человечками и полуфантастическими-полугротескными существами, как будто выпрыгнувшими из картины Брейгеля «Нидерландские пословицы», каждодневный личный опыт погружения в стихию топкой донной жизни болотистого города. Опыт, как раз и позволивший дать этому комариному множеству облик, голос и настоящий человеческий смысл, которого так не хватает в лавине бессмысленной и агрессивной информации, бомбардирующей городское пространство градом слов и изображений.