Тень Тигра

За пятнадцать лет я написала сотни писем от чужого имени. Самые разные – от формальных благодарностей и соболезнований до пространной переписки с сильными мира сего: политиками, редакторами газет, епископами, членами палаты лордов. С сугубо личными письмами процедура была такая: я писала их крупным шрифтом с двойным интервалом, распечатывала, а мой наниматель – он же отправитель письма – кропотливо переписывал их на тисненую бумагу с помощью пера «Мон Блан» и промокашки, а внизу ставил размашистую роспись.

Помимо корреспонденции я написала множество газетных статей, речей, несколько стихотворений и книг. На эти книги вышло много рецензий и статей об авторе, имя которого значилось на обложке. Множество литераторов вступили в переписку с «автором», не зная, что ответы им тоже писал специально нанятый человек. «Отличная у нас команда», – часто говорил мне автор. Так оно и было. Если нравилось ему, нравилось и мне. Нам хорошо работалось вместе, и в целом я была добросовестным партнером, который интересуется своей работой и тем, как это психологически воспринимается каждой из сторон. С годами я много узнала о тщеславии, желании быть своим, о том, на что готов пойти мужчина, чтобы казаться другим, чем он есть. И о том, на что готова пойти женщина, чтобы его обман не раскрылся.

Как я встретила своего нанимателя – долгая история, придется укоротить. Примерно так: мы познакомились, потому что я перевожу с русского. Это случилось в 1981 году. Я периодически приезжала из Сент-Андрус в Шотландии, чтобы помочь ему с покупкой серии палестинских пейзажей кисти Леонида Пастернака, мемуары которого я незадолго до этого перевела. Я объяснила ему, что дочери Пастернака Жозефина и Лидия обещали никогда не продавать картин отца. Но мои слова остались без внимания.

«Ты не понимаешь, – говорил он. – Я должен их купить. Обязательно. Они напоминают мне о детстве, о родине. Сейчас ее уже нет, все разрушено. Я должен их купить».

Я никогда не встречала таких странных и эксцентричных людей – он был как редкая тропическая птица с пестрыми перьями; когда он взмахивал крыльями, блестящая подкладка его пиджака сверкала всеми цветами радуги, как призма. Он носил крупный сапфир на лацкане, веселый шелковый галстук, один носок у него был розовый, второй – зеленый. На правой руке – двое золотых часов, на левой – одни платиновые; на пальцах – целая коллекция драгоценных камней: рубины, изумруды, бриллианты.

Мы поехали с ним в Оксфорд на встречу с Жозефиной Пастернак. Произвести впечатление на эту эрудированную и решительную женщину было не так-то просто, но в присутствии такого экзотического существа она стала по-девичьи кокетливой. К моему изумлению, она продала ему картины.

После этого он повез меня в Лондон на своем «Роллс-Ройсе» с шофером. Всю дорогу я почти ничего не говорила, но на подъезде к Лондону он спросил о моей жизни и интересе к Пастернаку. Выслушав ответ, он неожиданно заявил, что всегда хотел публиковать иностранную литературу и что я должна работать у него в издательстве и заниматься подбором русских книг. Тут должна была быть какая-то ловушка. Когда у тебя трое детей, которым нет и пяти лет, легко поверить, что ты никогда не найдешь работу и вообще не будешь читать ничего, кроме сказок на ночь. И вот мне предлагают интересную работу, над которой надо думать и которую можно делать дома в свободное от детей время. Но никакой ловушки не было – по крайней мере, я ее не увидела. Зарплата 5000 фунтов плюс расходы – «Все девочки у меня начинают с пяти тысяч в год, да?» – и начинать можно сразу. Мне надо было приезжать из Шотландии на редколлегии, один-два дня в месяц работать в лондонском офисе, а в остальное время можно сидеть дома и общаться с коллегами по телефону. Как-то даже слишком хорошо. Мы ударили по рукам на заднем сиденье «Роллс-Ройса».

Потом он попросил шофера заехать в офис, чтобы я все увидела своими глазами. «Тебе понравится со мной работать. У меня хорошая интуиция. Мой девиз: если работать, то работать, если отдыхать, то отдыхать. Тогда все довольны, да?» That way everybody is happy, isn’t it? Для английского языка характерна ужасно запутанная грамматика подтверждающего вопроса, когда предлагается согласиться с говорящим. В большинстве языков есть универсальное решение, но в английском нет единого способа сказать «да?». И ничего не подозревающий человек ошибочно ставит простое isn’t it? вместо грамматически правильного aren’t they? или didn’t she? или can you?

Мы приехали в просторный пентхаус с окнами, выходящими на самое сердце Сохо. Первым делом я обратила внимание на картины на стенах – это были не спокойные пейзажи Земли обетованной, как я ожидала, а обнаженные и полуобнаженные женщины в ассортименте, а также несколько крупных кошек, пытающихся вырваться из позолоченных рам. А в центре стены над столом с кожаной столешницей висела даже не картина, а огромная шкура тигра с головой. Если бы он не был очевидным образом мертв, его вполне можно было принять за живого – и вся стена полыхала бесстрашными оранжевыми и черными полосами.

«Нравится? – спросил он, жестом предлагая мне присесть за стол напротив него. – Я зову его Кайзер. Знаешь, что такое кайзер? – И потом добавил в качестве объяснения: – Мой отец сражался на стороне Германии в Первой мировой войне».

«Я считаю себя тигром, – продолжил он без паузы. – Тигр ест всех, а его не ест никто. Он даже крокодила сожрать может, если захочет. Он царь гор, царь лесов, царь мира». Он царственно выпрямился в кресле. Прямо над его головой свисала голова тигра, которая, казалось, с любопытством осматривает комнату блестящими, как у человека, глазами. На миг видение и явь слились и две головы превратились в одну.

– Как мне к вам обращаться? – спросила я, когда мы пожимали руки при расставании.

– Можешь звать меня как тебе хочется, – ответил он. – Я буду звать тебя «любовь моя». Всех девочек, которые со мной работают, я зову «любовь моя», но ты можешь звать меня как хочешь.

– Тогда я буду звать вас Тигр.

– Это мне нравится, – сказал он и поцеловал мне руку.

Очутиться в первый раз в издательстве Тигра – как попасть в чужой сон. Казалось, я провалилась в очень глубокую кроличью нору. Не было никаких ориентиров, никаких указателей. Было ощущение высокого напряжения и легкой опасности. Первое, что бросалось в глаза, – ненормально высокий накал эмоций: люди постоянно смеялись, визжали, обнимались. Атмосфера была на грани истерики, и все эти звуки было непросто понять. Это кто-то сердится или просто громко говорит? Все с самого начала было не ясно. Это было не похоже ни на какое другое место работы, реальное или вымышленное. Полагаю, у меня было превратное представление, что книгами занимаются только мудрые, серьезные люди и делают они это без шума, вдумчиво – в общем, как книжные черви. Я представляла себе серьезных ученых, старомодных джентльменов, непритязательных и слегка бледных из-за того, что они редко видят дневной свет.

На самом деле здание кипело молодой энергией, исходящей от умопомрачительно изысканных молодых женщин. Их отличал аристократический выговор, безупречная осанка и исключительно длинные ноги. Кожа у них была не бледной, а здоровой, с бронзовым отливом. Мужчин при этом было не видно. Если бы сюда спустился какой-нибудь мифический марсианин, он бы ни за что не подумал, что женщин на Земле когда-то притесняли или они были на вторых ролях. В 1981 году в этом офисе всем заправляли женщины. Причем это были не синие чулки, а самые что ни на есть шелковые.

Офис в запущенной части Сохо занимал два ветхих здания, разделенных итальянским рестораном и парикмахерской. В воздухе чувствовался легкий запах чеснока и лосьона. Офисы занимали четыре этажа в здании с кривоватыми лестницами и покосившимися стенами. Мебель тоже была ветхая, и на всех поверхностях лежала черная лондонская пыль. Повсюду возвышались стопки книг и рукописей. А еще, как ни странно видеть такое в издательстве, в дверных проемах и на лампах болтались наряды, как будто здесь же работал портной. На спинках стульев висели боа и ремни, на некоторых дверях были плечики с вечерними платьями и стильными пиджаками. В туалете я обнаружила трусы, колготки и лак для ногтей.

У Тигра была группа компаний, связанных с издательским делом, модой, кино и театром. В «Таймс» его называли «культурным магнатом», и он усердно старался соответствовать этому статусу. Эта империя была не про прибыли и убытки, а про имя и славу. Издательство, как и его владелец, было sui generis: известность не соответствовала его размеру. Оно считалось радикальным и смелым. Тигр не боялся рисковать и действовал по большей части импульсивно. Он знакомился с людьми на вечеринках и тут же заключал с ними соглашения. Некоторые идеи превращались в невероятные издательские авантюры, порождавшие книги, которых не должно было быть. Он действовал стремительно и никогда не боялся принимать решения. Обожал споры, искал их, и любой намек на скандал только усиливал его желание опубликовать текст. «Пусть подают на меня в суд! Пусть судятся! – говорил он, потирая руки. – Я боец, я бьюсь до победы!» Тигр наслаждался этим образом, наслаждались им и мы. Нам казалось, что мы тоже бойцы, что мы тоже победим, и хотя на редколлегиях никогда не обсуждались хоть сколько-нибудь рациональные планы, атмосфера была заряжена и часто звучали громкие слова о благородных идеях. В избытке было и фривольности, но она была странным образом серьезна, и большую часть времени мы вели себя так, как будто решаем дела высшей важности.

«Нравятся мои девочки? – спросил меня Тигр вскоре после того, как я вышла на работу. На нем были туфли из крокодиловой кожи и разноцветные носки, бордовый и желтый. – Они классные, да?» Его девочки каждый день фигурировали в колонках светских сплетен и всегда знали кого-то, кто знает кого-то. Тигр сам признавал, что основная часть их работы делается вне стен офиса – на званых обедах, премьерах, благотворительных событиях, вернисажах, модных показах и балах – и состоит она в том, чтобы рассказы о его последних подвигах звучали в самых модных домах Лондона. Теперь стало понятно, зачем весь этот от-кутюр на дверях в офисе.

Меня познакомили с Косимой, Селиной, Лусиндой, Давиной, Самантой и двумя Софиями. Поразительная однородность имен. Мне подумалось, что наверняка ведь есть собирательный термин для такой концентрации близких по духу имен. Может, «ассонанс»? Или «артиллерия»? Позже мне представили Андрэу (баронессу), Сабрину (богатую наследницу), а потом Алетею, Найджеллу, Элизу, Кандиду, Мариеллу, Зельфу, Джорджию, Генриетту и Арабеллу. Чтобы все это запомнить, потребовались бы часы зубрежки, как в школе с названиями библейских книг или списком неправильных латинских глаголов. Иногда, гуляя по Лондону, я повторяла все эти имена, чтобы они уложились в голове, и поражалась необычности их звучания. Позже я поняла, что их можно использовать как отличные метрические единицы для стихов. Например, можно сложить идеальный трехстопный хорей:

Арабелла, Генриеттта,

Косима, Лусинда, Зельфа,

как в «Песне о Гайавате»:

На горах Большой Равнины,

На вершине Красных Камней.

Было очевидно, что я не принадлежу к этому миру. На меня – и не без оснований – косились как на очередной каприз Тигра. Кроме того, я жила в Шотландии и приезжала только на редколлегии на несколько дней в месяц. Уже тогда было ясно, что я тут случайный человек и никогда не стану своей. К тому же я никого не знала. Даже тех, кто кого-то знает. Мне было странно тут появляться, и я всегда чувствовала свою инородность. Дома, в Шотландии, у меня был младенец и двое детей постарше – это и был центр моей вселенной. Но в лондонском офисе я ни разу не сказала, что у меня есть дети. Я не хотела выделяться, и заводить разговор о детях было бы опрометчиво. Поэтому я притворялась, что я не та, кем была на самом деле.

Мой опыт работы переводчиком помогал в этом притворстве. Хороший переводчик должен уметь оставаться невидимым. Мне нравится впитывать в себя текст и жить с ним какое-то время, а потом превращать его в нечто новое – уникальное, но не оригинальное, сотворенное, но не творческое. С годами я освоила новый вид невидимого присутствия, когда ухватываешь голос автора и становишься каналом выхода его творческой энергии. Я стала тенью Тигра.

Наше партнерство породило множество газетных статей, бесед со знаменитостями и несколько книг в жанре нон-фикшн. Это приносило Тигру удовлетворение, но длилось оно недолго. В итоге он решил, что мы должны начать работать в другом направлении. Интервью, статьи, рецензии – это хорошо, но подлинное испытание – роман. «Мы должны развиваться», – говорил он. Я не протестовала.

В 1994 году мы поехали к Тигру во Францию. Тигр считает Францию лучшим местом на земле для творчества. «У нас будет все, что нужно, – лучшая в мире еда, лучшее вино, музыкальный центр хай-фай, рабочий кабинет и свежий дордоньский воздух».

Как написать роман? Как написать чужой роман? Эти два вопроса кажутся первостепенными. Даже не знаю, как я оказалась в такой ситуации.

– Что у нас будет за роман? – спрашиваю я.

– У нас будет красивый роман, очень красивый, – отвечает он, глядя куда-то вдаль и восторженно улыбаясь от одной мысли об этой красоте. – И обложка у него будет красивая. Уж об этом мы позаботимся. – Он стучит пальцем по столу, произнося каждое слово.

– Но в каком он будет жанре? Мы пишем любовный роман? Приключенческий?

Эти разговоры всегда ведутся в первом лице множественного числа. Это своеобразное использование местоимений – часть игры, ее вторая сущность.

– Приключенческий, конечно. Но и любовный тоже. Очень любовный. Конечно же.

– Значит, романтическая история?

– Ну разумеется! Там должна быть романтическая история. Я ассоциируюсь у людей с любовью. Я известен из-за любви.

– И что у нас будет за романтическая история? – я спрашиваю, будто мы выбираем обои или мебель и ему надо выбрать из ограниченного ассортимента. – Это будет взаимная или безответная любовь?

– Конечно же, взаимная. Еще какая взаимная!

– А что у нас за герои?

Даже по нашим стандартам этот диалог становится странным.

– Рыбка моя, – говорит он слегка измученным голосом, будто приходится соглашаться с имбецилом, и берет меня за руку, как несмышленого зверька. – Там должна быть любовь между мужчиной и женщиной. Не думаешь же ты, что я буду писать про педиков? Нет, это должны быть мужчина и женщина – красивая женщина, очень сексуальная. Там будет много секса, но все очень изысканно. Секс у нас будет загляденье, да?

– Длинный роман? Короткий?

Он поглаживает подбородок, прикидывая варианты.

– Не слишком длинный, не слишком короткий.

– А есть у нас какая-нибудь сюжетная линия? Мы хоть примерно представляем, о чем он будет?

– Ну конечно, любовь моя! Я все продумал! – он срывается на визг от радости. – Я тебе расскажу сюжет. Все просто. Есть мужчина… что-то типа меня… он женат… но влюбляется в другую женщину… огромная страсть… а потом… ну а потом посмотрим, что получится, да?

Наступает пауза. Теперь варианты прикидываю я.

– А жене он рассказывает? Я имею в виду – о своей большой страсти?

– Дорогая, ты что – рехнулась? – Тигр крутит пальцем у виска. – Зачем ей что-то говорить? Зачем причинять ей боль?

И что с этим делать? Говорят: пиши, о чем знаешь. А что я знала? Внезапно я поняла, что ничего не знаю. Чтобы не впасть в панику, я решила составить список того, что свидетельствует в мою пользу. Список получился недлинным, но для начала неплохо:

Я написала много текстов (хоть и не романов).

Я прочитала много романов.

Чтобы считать первый пункт преимуществом, надо верить, что все, что пишется, приходит из одного источника. Не уверена, что я так думаю. Писать статьи не то же самое, что писать художественные тексты. Я могла рассчитывать лишь на то, что мой опыт в журналистике, литературоведении, книжных рецензиях и так далее был своеобразной разминкой перед написанием романа.

Что касается множества прочитанных романов, то, к сожалению, между чтением и созданием художественной прозы нет причинной связи. Я знаю это на уровне инстинктов и, пожалуй, всегда это понимала, но это не помешало мне привезти во Францию полчемодана романов. Набор был эклектичный – я прошлась по полкам в своем доме. Отчасти мне хотелось понять, как пишутся романы, отчасти я думала, что систематический подход компенсирует недостаток вдохновения. На следующие два дня я погрузилась в книги Пенелопы Фицджеральд, Энн Тайлер, Кэрол Шилдс, Берил Бейнбридж, Элисон Лури, Энн Файн, Дженнифер Джонстон. К концу второго дня я поняла, что читаю только романы, написанные женщинами, что неразумно, учитывая, что писать мне надо от лица мужчины. Два следующих дня, пытаясь не обращать внимания на чувство легкой истерии, я читала Уильяма Тревора, Джона Апдайка, Иэна Макьюэна, Тима Паркса, Джона Бэнвилла.

Я открыла для себя, что если автор мастерски обращается со временем, переходов почти не замечаешь и с удовольствием пролетаешь сквозь дни, недели и годы в любом направлении. Авторские приемы довольно изысканны – аккуратное использование плюсквамперфекта или, например, краткое описание биографии персонажа. То же самое относится к перспективе: у рассказчика – даже если это история от первого лица – есть несколько козырей в рукаве, которые позволят читателю понять, что думают и чувствуют другие герои. Работа с диалогом вообще стала для меня откровением. Критики любят повторять: «Диалоги не работают», – причем, как ни странно, когда они работают и ты веришь, что люди так говорят, они совсем не похожи на то, как люди говорят на самом деле, – такие диалоги как раз не работают. Лучший диалог часто не имеет ничего общего с реальностью.

Ну и конечно, нужны начало, середина и конец. Очень нужны. А еще были нужны как минимум два героя, чтобы завязался хотя бы простейший сюжет: наш главный герой и женщина, в которую он влюбляется. Герой, как говорит Тигр, женат, значит, жена тоже будет частью сюжета? Уже получается три. Три персонажа вроде бы не так страшно – во всяком случае, не так страшно, как четыре, – но все же достаточно страшно, учитывая, что ни один еще толком не придуман.

Из пары замечаний, брошенных Тигром, я догадалась, что он идентифицирует себя с главным героем книги. Подтверждение пришло из неожиданного источника – из интервью газете «Скотсмен», вышедшего примерно в то же время.

…Из его поведения ясно, что он сдерживает страсть. Он не может усидеть на одном месте. Он говорит быстро, почти заклинает, слова наталкиваются друг на друга… Он решил написать роман. Это новый опыт. Сейчас это самое важное для него. «Это будет большой роман… Глубокий в философском и художественном плане. Он о моей любви к женщинам, о том, что бы случилось, каковы были бы последствия такой любви, если бы… в общем, это роман о мужчине, который любит двух женщин».

«О моей любви к женщинам». Так я и думала. Все ясно. Если это и оговорка, то весьма показательная. Теперь не было никаких сомнений, что Тигр видит себя главным героем. В некотором отношении это все упрощало – во всяком случае, появилось много материала, с которым можно работать. Но вскоре я поняла, что художественная версия Тигра должна быть похожа на то, каким он сам себя видит. У него не может быть недостатков, как у большинства интересных литературных персонажей. Нет, наш герой должен быть чутким, отзывчивым, успешным в бизнесе, с развитым нравственным чувством, праведным, бесстрастным и мудрым. А еще он самобытный философ, способный на большие романтические чувства.

Итак, за работу. Я составила план: главный герой, состоятельный бизнесмен, размеренная жизнь которого идет наперекосяк из-за внебрачной связи. Она для него как гром среди ясного неба, по времени это совпадает с жизненным кризисом, в котором герой обнаруживает себя после смерти матери. Я рассказала об этом Тигру. Он поморщился. Что-то не так. Но что именно, сразу не ясно.

– Дорогая, а обязательно надо про смерть? – взмолился он, растягивая каждое слово.

– Вам не нравится смерть?

– Мне не нравится смерть.

– Ладно, – сказала я, хоть это и было неожиданно, – но какой-то жизненный кризис нам нужен, а похороны задают правильную оптику для сюжета. – И потом добавила: – Кроме того, эмоциональное потрясение, связанное с утратой, создает хороший фон для внебрачного романа. Читатель будет сопереживать герою. – И контрольный выстрел: – Мы же не хотим, чтобы герой выглядел бессовестным ублюдком, который просто изменяет жене, не так ли?

Упоминание бессовестного ублюдка должно было сработать наверняка, но он снова скорчил рожу. Я не понимала, что ему не нравится. Он погладил нижнюю челюсть и издал протяжный стон, как будто ему загоняли иголку под кожу. В конце концов он сказал:

– Так не пойдет. Нам надо придумать другой кризис. Понимаешь, моя мать еще жива, и я, в общем, не хочу ее расстраивать.

Это было по-своему трогательно, но недостаточно трогательно, чтобы отказаться от задуманной кончины. К тому моменту я давно уже убедила себя, что мне эта смерть необходима. Похоже, мы уже вплотную подошли к вещам, о которых не говорят, но я все равно решилась это сказать. Я стала мягко, но настойчиво внушать ему: очень важно, чтобы жизнь главного героя не во всем совпадала с его собственной, что на самом деле это попросту обязательное условие; что книга, над которой мы работаем, должна быть плодом воображения; что будет обидно, если критики воспримут ее просто как рассказ о его собственной жизни, а не как серьезную литературную заявку, и что книга вполне может отобразить все то, что его волнует, не теряя при этом своей художественной цельности.

После чего он дал согласие – хоть и несколько грубовато – на смерть матери.

Еще неделя или около того ушла на то, чтобы поставить на поток производство текста: я убеждала себя, что это просто работа, которую надо сделать, что все это не имеет никакого значения, что можно писать все, что приходит в голову. Но все карты путало то, что мне приходилось писать, напялив на себя маску.

Я решила назвать главного героя Карло – когда-то у меня был знакомый итальянский студент, которого звали Карло, – и сделать его начальником успешного рекламного бюро. Жить он должен в Лондоне. Роман начинался с того, что он едет в Италию на похороны матери. Двойное гражданство мне нужно было по двум причинам: это в общих чертах совпадало с биографией Тигра плюс работало как метафора всех последующих конфликтов и двойственностей. Поездка в Италию оказалась гениальной задумкой: благодаря ей герой не только перемещался в пространстве, но и переживал все прочие трансформации – физическую, умственную, духовную, эмоциональную. Благодаря этой поездке роман главного героя с другой женщиной разворачивался в тепле и неге средиземноморского климата, и, кроме того, она без лишних усилий с моей стороны обеспечивала атмосферу католицизма – Тигр был верующий, – что, в свою очередь, помогало ввести обычные противоречия между верой и разумом, разумом и страстью. Я сжилась со своей темой. Все шло неплохо.

Как и следовало ожидать, первая строчка далась мне ценой больших мучений. Это, опять же, вопрос веры и дерзновения. Когда думаешь над первым предложением, трудно не пасть под напором «все знают, что молодой человек, располагающий средствами» и «все счастливые семьи похожи друг на друга». Легко решить, что даже чуть менее блестящий афоризм в начале романа будет смотреться жалко. Кроме того, первая строчка характеризует автора. Она может задать тон и стиль, от которых будет потом трудно избавиться. Я перебирала все возможности, взвешивала и сопоставляла, колебалась и отступала, пока не пришла в состояние полного ступора. Совсем отчаявшись, я написала наконец первое предложение: «Карло обводит взглядом родную землю и думает о смерти».

Годится. Я пыталась думать о том, в каком духе, по моим понятиям, мог бы писать Тигр, но чем дольше я искала его голос, тем чаще в тексте прорывался мой собственный, чем старательнее я пыталась реализовать его литературные притязания, тем сильнее в процесс вмешивались мои собственные. Развитие романа не было органичным – его кормили через трубочку и пичкали стероидами. В него щепотками, как соль, добавляли разнообразные отступления и размышления о человеческом бытии. Он стал ходульным и надуманным. Меня пожирали сомнения. Герои не жили «своей жизнью» – они были проводниками разнообразных идей, ими помыкали, их сбивали с ног. Андре Жид говорил, что настоящий романист прислушивается к своим героям и следит за их поведением, а плохой романист просто придумывает героев и кукловодит ими. Тут сомнений нет: я придумывала и кукловодила.

Если что-то и не вызывало у меня непосредственного отторжения, так это сама по себе любовная история. В конце концов, о чем еще писать? Без любви и жизнь не жизнь, что уж говорить о романе. Перспектива писать о любви чем-то меня даже привлекала. Вечная тема, писать на которую можно бесконечно. Но нет добра без худа: как я и опасалась, любовь все сужала свое значение и грозила полностью превратиться в секс.

Тигр страшно беспокоился о том, чтобы он занял в романе достойное место. Он спрашивал меня каждый день, когда я возвращалась из своей студии: «Ну что, случился у нас уже еб-перееб?» Я очень рекомендовала воздержаться – любой на моем месте поступил бы так же; я убеждала, что умолчание – самое красноречивое свидетельство страсти. Но он только фыркал и говорил, что его роман без секса попросту немыслим.

– Любимая, нам нужен трах, ну как ты не понимаешь?

Он смеялся и хлопал в ладоши, пытаясь заразить меня своим энтузиазмом. Но я не понимала.

Я держалась довольно долго, настаивая, что бессчетное число авторов, убежденных в своей способности «дать» секс в романе, в конце концов обнаруживали себя в жуткой черной дыре. Я напоминала ему о премии «Литерари Ревью» за худший секс в романе – ее ежегодно вручает Оберон Во – приятель Тигра, посвятивший себя борьбе с безвкусицей и небрежностью в описании сексуальных сцен в современных романах. Неужели он не согласен с Броном? Я доказывала, что секс в романе – практически всегда плохой секс и его по возможности следует избегать. Говорила, что даже у самых талантливых писателей сексуальные сцены чаще всего нелепы, абсурдны или попросту неприличны.

– Ты рассуждаешь, как монашка, – говорил он. – Что на тебя нашло? Поверь мне, любовь моя, мы сделаем секс красиво! Это будет изысканная сцена.

Литературные описания секса всегда осложняют досадные вопросы. Во-первых, надо раздеть героев – пуговицы, молнии и крючки создают особые неудобства, а с мужчин приходится снимать даже носки. Далее, есть части тела, которые либо надо называть (что крайне неблагоразумно), либо заменять какими-то сомнительными символами. И потом, глаголы. Что делать с глаголами действия? Как заставить людей проникать, извиваться, дергаться, пылать страстью, тереться, сливаться и вонзать и при этом надеяться сохранить хоть чуточку самоуважения? Это нелегко. Не верите – сами попробуйте. Со звуковыми эффектами еще хуже: вопли, стоны и посткоитальные вскрики. Нет, английский не приспособлен для реалистических описаний секса. Мы слишком ироничны. Можно, конечно, пойти по пути метафор, но метафоры могут оказаться еще опаснее: все эти «на краю вулкана» и тому подобное пламя страсти.

Что делать? Что же делать? И тут в каком-то озарении я поняла, что делать. Тигр питал невероятное отвращение к каким бы то ни было выделениям. О том, как он не выносит, когда кто-то кашляет, чихает или брызжет слюной в его присутствии, ходили легенды. Если в сценах секса поддерживать достаточный уровень выделений, он вполне может от них отказаться. Nil desperandum. В выделениях обрету я свое избавление. Я принялась за дело – море мне было по колено.

Сильный и нежный, как волна, он поднимается и скользит к ней, как море к берегу. Он окунается и ныряет – горячо, но с некоторой нерешительностью, все еще опасаясь отпора, пока не наступает момент абсолютной ясности, когда и в ее страсти сомнений не остается. Ее гибкие конечности трепещут, окутывая его сладостной влагой своей женственности.

Естественно, одно влекло за собой другое, трудно было не увлечься. Тигр, не проявляя ни малейшей брезгливости, почувствовал огромное облегчение от того, что любовники занялись наконец делом. Я поднажала, убеждая себя, что это единственное средство к спасению. Скоро он передумает. Каждый хлюп и плюх погружал его в новый круг ада. Но Тигр не сдавался. Не проявлял ни малейших признаков капитуляции. На самом деле он ликовал. Открыл бутылку «Шато Марго», и мы выпили за секс. «Браво!» – сказал он. В его устах это было высшей похвалой. Все пошло не так, как я задумывала. Я решилась на новую диверсию. На этот раз все должно быть наверняка. Я пошла ва-банк.

Они играют друг с другом, как морские котики, их тела сочно шлепают друг о друга. Он ласкает ее языком, сплетая паутину из нитей ее влаги. Тропа в небеса набухает, как обращенная к солнцу цветочная чашечка, ее внутренние лепестки утопают в нектаре. Ее прекрасный холмик поднимается и опускается, пока она трется о его подбородок.

Она дрожит, хватает ртом воздух и кончает, и его накрывает волна счастья, прилив высшей силы. Ее соки струятся вниз, как гроздья звезд с небосвода. Теперь он способен на все. Он бог в одном из его воплощений, он источает любовь и радость. Ее янтарные бедра вздымаются по обе стороны, как воды, расступившиеся перед Моисеем. Он поднимается и входит в нее.

В результате всего этого непотребства произошли по меньшей мере четыре вещи. Тигр был вне себя от радости; он поднял мне зарплату; «Санди таймс» назвала роман «серьезным претендентом» на приз за худшее описание секса; мои детиподростки сгорели от стыда.

Роман вышел весной 1995 года. По этому случаю собрали блестящую вечеринку: знакомые все лица, прекрасные создания, надерганные из лондонского мира моды. Вечеринки, которые устраивал Тигр, пользовались вполне заслуженной репутацией лучших в городе. Блеск, гламур и перманентный загар. Меня спрашивали, знакома ли я с Тигром и читала ли я его роман. Потом я вернулась в Шотландию и стала ждать появления рецензий мелким шрифтом. В целом критики проявили доброту – ядовитых отзывов почти не было, осмеянию подвергались исключительно сцены секса. Автор рецензии в «Таймс литерари сапплемент» отметил, что «только в этих сценах автор рискует утратить контроль над своей экономной и точной прозой». Обозреватель «Санди Телеграф» писал: «Я предпочел бы забыть эти короткие, но явные конфузы». Заголовок еще одной рецензии гласил: «МЕНЬШЕ СЕКСА, ПОЖАЛУЙСТА».

Летом 1995 года, всего несколько месяцев спустя после публикации первого романа Тигра, мы снова были во Франции. Нужно было начать новый роман. В связи с такой перспективой сложно было испытывать радость. Мысль о том, чтобы пройти через все это снова, была мне попросту невыносима. Но Тигр думал иначе. Мы вели один из тех разговоров с «повторяющейся нагрузкой», в которых Тигр постоянно повторялся, а я брала нагрузку на себя.

– Если мы остановимся на одном, ни один хрен нам не поверит, – сказал он.

– Что именно вы имеете в виду? – Я часто задавала этот вопрос.

– Что я имею в виду?

– Ну чему именно никто не поверит?

– Чему именно никто не поверит?

– Да, чему же?

– Чему? Я скажу тебе, чему именно. Чему именно никто не поверит. Никто никогда не поверит, что мы не сможем сделать еще один. Так ведь?

– Неужели это так важно?

– Важно? Важно ли это? Дорогая, что с тобой не так? Что на тебя нашло?

– Неужели так важно, что подумают люди?

– Я не верю своим ушам! Конечно, это важно. Иначе никто не будет воспринимать нас всерьез! Ну как ты не понимаешь! Они решат, что первый был просто случайностью!

Ко второму роману я приступила с тяжелым сердцем. От этого было только хуже, потому что Тигра тяготили люди в плохом настроении. Он любил joie de vivre – он часто это повторял – и попросту не выносил недостаточного энтузиазма по отношению к тому, что ему нравилось. Стоило ему заметить, что я сомневаюсь, как он превращался в проповедника, которому просто необходимо обратить неверных. Довольно быстро я понимала, что отвергнутая мною идея все же лучше, чем этот процесс индоктринации, и соглашалась.

Касательно этого нового романа он объяснил мне, что у меня будет carte blanche. «Делай все что хочешь», – заявил он и хлопнул в ладоши, которые прозвенели, как цимбалы, во славу его щедрости. Потом он откинулся на спинку кресла и благодушно улыбнулся. Лицо его говорило, что другого такого благодетеля в мире нет. На большую рассудительность человек попросту неспособен.

Но все это оказалось неправдой. Как выяснилось, одно условие все-таки было, хотя послушать его, так это был сущий пустяк. В разговорах он старательно сводил его на нет: «Так, ерунда, яйца выеденного не стоит, ничего такого», и чем дольше он рассуждал, тем меньше оно становилось, под конец оно стало казаться мне готовой исчезнуть навсегда мерцающей точкой на старом телеэкране. Увы, это так-себе-а-не-условие, эта мелочь, эта скромная идейка мало-помалу начала приобретать монструозные размеры. Как и раньше, у нас были две женщины и мужчина. Мужчина, объяснил мне Тигр, спал с обеими, причем они обе знали о существовании другой и не сильно расстраивались в связи с такой договоренностью о совместном пользовании. Женщины были двоюродными сестрами, родившимися в один день. «Под одним знаком Зодиака, так что они как сестры», – сказал Тигр. «Ну это-то еще можно устроить», – подумала я. Но тут он с явным удовольствием пустился в долгие рассуждения о том, насколько близкими могут быть сестры, что близнецы чувствуют, когда второму больно, что они способны едва ли не к телесному перевоплощению друг в друга.

– Это практически один человек, а не два, – сказал Тигр.

– Ага, – ответила я.

Было любопытно, к чему он клонит, я пыталась найти какую-то подсказку. К тому, что последовало, я была совершенно не готова.

– Так вот, – сказал он, сжимая и разжимая руки в замок, постепенно подбираясь к pièce de résistance, – когда у одной происходит оргамыз, другая тоже переживает оргамыз.

– Как-как? – переспросила я. У меня не было сомнений, что я чего-то не уловила. Перебрав возможные варианты, я наконец решилась. – Речь идет об одновременном оргазме?

– Именно! – проворковал он, явно довольный своим высшим пилотажем. – Одновременные оргамызы. Ты все поняла! Браво!

Но я поняла далеко не все. Во всяком случае, не до конца. Насколько я знала, одновременный оргазм имеет место – если он вообще имеет место – между двумя основными действующими лицами, если можно так выразиться. Нельзя передать его по желанию третьему лицу, даже если это третье лицо – твоя любимая двоюродная сестра.

– И как вы это себе представляете? – спросила я будничным тоном. Создавалось впечатление, что мы обсуждаем новый бизнес-план или схему распределения доходов. – Мужчина ласкает обеих, и им удается кончить одновременно?

Неправильный вопрос. Тигр схватился за голову, жест однозначно читался как «боже, избавь меня от этих дебилов».

– Дорогаааая, ты не понимаешь!

Он был прав. Я не понимала. Сказывался замкнутый образ жизни.

– Женщины вообще не вместе! Между ними тысячи километров!

Теперь он уже кричал. Он всегда кричал, когда идиоты не улавливали суть.

– Боюсь, – сказала я (и на этот раз мне и вправду стало боязно), – что вам придется объяснить еще раз. Я не совсем понимаю.

Он встал из-за стола и принялся ходить по комнате, и тело его выражалось красноречивее, чем он сам. Обхватив себя руками, он покачивался из стороны в сторону – наверное, так и ведет себя человек, запертый в комнате с мягкими стенами, пытаясь справиться с бушующей внутри яростью. Он устремил на меня взгляд, который говорил: «Ну как можно быть такой темной?» Объяснение, когда оно все-таки последовало, было дано в раздраженном тоне, de haut en bas. Суть в том, что женщины живут в таком согласии друг с другом, настолько настроены друг на друга, что даже когда они физически не вместе, даже когда между ними океаны и континенты, они все равно способны одновременно оказаться на верху блаженства. По ходу объяснения он заметно воодушевился, тигриные глаза засияли, все тело пришло в движение: он махал флажками, как семафорщик, он крутил фуэте, как в балете. И раз уж я оказалась такой тупицей, слов он не подбирал. Он стал выражаться прямее. Во избежание каких-либо сомнений, он еще раз разъяснил все на пальцах:

– Все же просто! Если одна из них, например, в Лондоне, а другая в это время в Нью-Йорке, то когда он ебет ту, которая в Лондоне, та, которая в Нью-Йорке, тоже кончает! Теперь понятно? – спросил он уже спокойнее.

– Понятно, – ответила я.

Я уединилась в студии, пытаясь понять, что делать, с чего начать. Сам факт того, что нужно писать еще один роман, сам по себе был ударом – особенно, что его надо писать почти сразу после первого. Я чувствовала странную опустошенность, полное отсутствие воли повторять эти упражнения. Если браться за еще один роман, нужно уходить от того, что мне представлялось плоским, двухмерным, бездушным полотном. На этот раз он должен был стать многослойным, полным игры воображения, близким моему сердцу.

Но, опять же, чьему сердцу? Можно ли писать от чужого сердца? Не уверена. Все можно связать со всем, только куда двигаться дальше? Главный источник, из которого люди пишут, – это, по сути, личный опыт, включая воображение и то, чем оно питается. А личный опыт – вещь весьма специфическая, у каждого свой уникальный взгляд на мир. Нельзя писать на основе чужого опыта – только на основе своего собственного. Попытаться, конечно, можно, но результат всегда будет слабее в том или ином отношении. Сомнений нет: в том, чтобы писать роман за другого человека, есть какое-то внутреннее противоречие. Художественный текст можно сфабриковать, но трудно представить, как этот текст может оказаться осмысленным или убедительным. Писать нужно изнутри себя самого, иначе ты обречен на бесконечную психологическую борьбу. Это все равно что прикидываться искренним.

Необходимость сделать работу во что бы то ни стало заставляет полностью сосредоточиться на технических проблемах, думать об истинном смысле произведения попросту некогда. Каждый день ты приходишь на работу в надежде написать намеченное число страниц. Думаешь об общем устройстве книги, ее драматической структуре, о персонажах, об интонации автора. Проблема в том, что этой интонации ты не веришь, героям не вполне доверяешь – и уж точно им не сочувствуешь. На этот раз я хотела, чтобы все было не так. Мне хотелось нечто живое по самой своей сути, чисто технические упражнения меня больше не устраивали. Мне хотелось, чтобы новый роман питался моей собственной энергией. Нужно было писать о чем-то, что трогает лично меня.

В 1987 году я прочитала роман Иэна Макьюэна «Дитя во времени» – леденящую кровь историю, которая начинается с того, что во время самого обычного похода с отцом в супермаркет исчезает маленькая девочка Кейт. Предполагается, что ее похитили, но нет ни улик, ни вообще каких-либо зацепок, выкупа никто не просит. Тело тоже не найдено. Когда я читала эту книгу, моей дочери Кейт было всего семь лет – разумеется, из-за этого мне было проще отождествить себя с ее героями. «Дитя во времени» затрагивает и более широкие политические и общественные вопросы, но со временем я о них забыла. Зацепила и продолжает держать меня именно личная история о горе и мучениях. Меня поразило, с какой легкостью счастье может мгновенно обернуться абсолютной чернотой. Осторожная проза Макьюэна идеально ухватывает суть отчаяния и сопутствующий ему распад обычной жизни. Печаль он передает безукоризненно, и это, пожалуй, самая горькая из всех печалей. Мне казалось, что это горе попросту невозможно пережить. Книга потрясла меня до глубины души, воспоминания о ней преследовали меня годами.

Твоего ребенка похитили – как это можно вынести? Как после этого жить? Что можно сделать, чтобы пережить такого масштаба потерю? В то время, в 1987 году, вскоре после того, как развалился мой собственный брак, я чувствовала себя абсолютно опустошенной, я была встревоженным зверем, вставшим на защиту своих детенышей. Было трудно отделаться от подспудного ожидания грядущих бедствий. Я с ума сходила от мыслей о возможных трагедиях. Воображение преподносило мне их беспорядочно, никакой силы воли не хватало на то, чтобы положить этому конец. Чем-то это напоминало затянувшийся приступ рвоты: тебя выворачивает снова и снова, хотя ты давно решил, что все уже прошло.

Восемь лет спустя я сидела в освещенной голубоватым светом студии среди холмов Дордони и, вглядываясь куда-то поверх деревьев, далеко в прошлое, ловила первые вспышки возвращающегося ко мне страха. Он утратил свою остроту, но я знала, что он по-прежнему распространяет свой смрадный дух в окопах моей памяти. Второй роман Тигра начнется с исчезновения ребенка, а дальше посмотрим, к чему это приведет. Я открыла лежавший на столе ноутбук и набрала первый абзац:

Тот летний вечер навсегда запечатлелся в сердцах всех присутствовавших – как будто случившееся вырезали осколком стекла прямо по живому. Память удостоверялась болью и резкими звуками, надвое расколовшими это идеальное воскресенье. Как будто сломали карандаш и торчащие по обе стороны зазубрины только и ждут, чтобы поранить любого, кто окажется рядом.

Неделю-две спустя основные элементы были на месте. Определилось место действия, главные герои, авторская интонация, хотя и там, и там, и там мне пришлось хоть в чем-то, но уступить. Я начала писать от первого лица в надежде добиться той непосредственности и убедительности, какие возможны только при личном взгляде на вещи. Но в этом оказалось столько личного, столько интимного, что я отказалась от первого лица в пользу третьего. Местом действия я планировала сделать Шотландию, но в этом тоже был какой-то лишний субъективизм, да и Тигру это бы не понравилось. Притом что он чуть не клялся в любви к Шотландии, любовь эта оставалась чистой абстракцией, Шотландия была для него странной и чуждой, почти непостижимой, это была в большей степени «заграница», чем гораздо более отдаленные места. Соответственно, я перенесла действие в сонную деревушку в Оксфордшире – типичная Англия, типичный средний класс. Это чужие мне места, но они давали мне возможность сделать одного из героев преподавателем Оксфорда (в то время у меня там училась дочь, и я знала какие-то местные реалии), а также придумать драматичную сцену в Музее Эшмола (где я впервые увидела картины Пастернака). Я составила список основных персонажей: две семейные пары, их двое оставшихся после похищения детей, сосед-священник и его многострадальная жена.

Одна из самых настоятельных проблем этой книги состояла в том, что у меня не было уверенности, что я смогу выполнить оргазмическое условие Тигра. Я намекнула ему, что с литературной подачей могут быть некоторые сложности, но он продолжал настаивать, что это sine qua non всего сюжета в целом. Я продолжала работать, исходя из того, что идея Тигра – попросту мужская сексуальная фантазия. Мужчины любят воображать третьего человека в постели – ну или женщины так думают. Впрочем, небольшое первичное исследование темы показало, что абсолютно стандартной мужской фантазией это назвать нельзя, однако я решила, что в романе это все равно лучше оставить фантазией. Эту линию аргументации я развивала с крайней осторожностью, но Тигр и слышать ничего не хотел.

– Что за бред! – сказал он.

– Но иначе этого никак не сделать, – заметила я. – Иначе все это будет неправдоподобно.

– Как можно добиться правдоподобия, если он этого не делает? Правдоподобие будет, только когда он это сделает. Как ты не понимаешь? Нужно, чтобы он это делал.

На кону было многое. Мне приходилось отстаивать свою позицию.

– Гораздо убедительнее будет, если он просто об этом думает, – сказала я, – если это остается исключительно у него в голове. У людей бывают всякие фантазии. Воображение – странное место. На таком уровне, мне кажется, мы вполне могли бы справиться.

– Но кого ты собираешься убеждать, если это все исключительно у него в голове? Это будет убедительным для него одного! И какой в этом толк? Он должен это делать! Это должно происходить в реальности! Чтобы люди поверили, это должно произойти! Разве нет? Что с тобой не так? Откуда весь этот бред?

Он явно поставил это своей целью. Без этого книга будет сплошным обманом, «Гамлетом» без принца Гамлета. Мне казалось, что хотя бы отчасти его настойчивость объяснялась тем, что он отождествлял себя с главным героем. Как и в первый раз, он проецировал себя на главную роль.

Каждый день, когда я возвращалась из рабочего кабинета, он спрашивал, как идут дела. «Оргамызы уже были?» – допытывался он с удручающей регулярностью, хотя следует отдать ему должное: этот вечный вопрос никогда не соскальзывал в непристойность или даже грубость. Скорее, это напоминало ситуацию, когда ребенок то и дело спрашивает с заднего сиденья машины: «Мы уже близко?» Стоило мне только намекнуть на возможные сложности, как он приходил в уныние, а потом начинал забрасывать меня вопросами, каждый из которых начинался с «но» – так он требовал, чтобы его успокоили: «Но они же несерьезные, эти сложности?», «Но мы же в состоянии их преодолеть, или нет?», «Но мы же не отказываемся от первоначального плана?», «Но мы же уже скоро закончим, да?»

Тигру явно хотелось чего-то невиданного – наш герой, и только он один, способен дарить эти удивительные синхронные ощущения двум женщинам, находящимся в разных концах планеты. Конечно, иллюзия должна выглядеть по-настоящему, но как перестать сомневаться в ее правдоподобности? Я подумала, что единый сестринский оргазм обусловлен исключительной близостью этих двух женщин, поэтому если они не девственницы или не имели неудачного сексуального опыта, то им и раньше доводилось испытывать оргазм одновременно. С кем-то еще. Не с нашим героем. А если нет, то почему нет? Логика повествования то и дело рассыпалась, и мешал мне не столько страх перед провалом, сколько уважение к здравому смыслу. Встроенный датчик чуши все время мешает женщине, которая пытается воплотить подобную мужскую фантазию. Но воплощать было нужно, и я продолжала думать. В «Пелене» герой Джона Бэнвилла говорит: «Я не верю ни единому слову, которое сам произношу», и я чувствовала что-то подобное.

В этих обстоятельствах доводить героев романа до качественного оргазма было непросто. Поэтому пришлось пойти на компромисс, хотя недостатки его были очевидны, а выгоды сомнительны – во всяком случае, для Тигра, чьи высокие ожидания были безжалостно растоптаны. Идея, что будут две семьи, осталась, но я просто не могла использовать для своей задачи сексуально состоявшихся взрослых в здравом уме и твердой памяти. Реализма ради двоюродных сестер с их милыми шалостями пришлось сделать подростками.

Общая идея была такая: они были близки с детства, а после исчезновения брата одной из них связь между ними лишь укрепилась. Трагедия разрушила привычный ход жизни, дни слились в неразличимую массу. Взрослые были настолько погружены в свое горе, что девочки – теперь им по пятнадцать – остались наедине со своими переживаниями. Они заводят дружбу с соседским мальчишкой, сыном священника, утешавшего их родителей, и вместе они создают свой собственный мир – всех троих объединяет то, что взрослые о них забыли.

Тигр не скрывал разочарования. Оно было полным и всеобъемлющим.

– Но они же дети, – фыркнул он. – Почему мы пишем детскую книжку?

– Это никак не детская книга, – ответила я в легком ужасе. – Это взрослая книжка про детей, точнее, молодых взрослых.

– Но они же дети, – настаивал он. – Они и сексом-то никогда не занимались!

– В этом вся красота, – ухватилась я за соломинку. – С ними еще ничего не ясно.

– И к тому же они этим занимаются вместе, они вовсе не в разных частях света. Мы же договаривались, что между ними будут тысячи километров! А ты все превратила в какую-то оргию!

Какая странная стыдливость. Неожиданно.

– Ну какая же это оргия, – я пытаюсь его переубедить. – Просто у них родилось особенное чувство. Все это на самом деле довольно невинно. К тому же они любят друг друга.

Это уже был жест отчаяния с моей стороны.

Тигр был непримирим. С сердитым видом он снова прочитал мой отрывок. Появился еще один недочет, на который он не обратил внимания в первый раз.

– Мы даже не говорим, что они испытывают оргазм вместе. Одновременно. Почему мы этого не говорим? Как люди это поймут, если мы об этом не скажем? Мы должны это сказать.

Пришлось это сказать, но Тигр все равно чувствовал себя обманутым. Не о том он мечтал. Оргазмы были не трансатлантическими, а героем оказался шестнадцатилетний прыщавый юнец, совершенно не ассоциирующийся с личностью автора.

Я дописала книгу дома, в Шотландии, и с радостью поехала в Лондон, чтобы сдать рукопись. Когда через несколько дней я вернулась в Сент-Андрус, там меня уже ждала увесистая посылка. В сопроводительном письме говорилось, что автор посылает мне рукопись на редактуру и меня просят сделать ее как можно скорее.

Прием по случаю выхода книги даже мне показался несколько чересчур. Гости спрашивали, читала ли я уже книгу и что я о ней думаю. Иногда я отвечала: «Да», иногда: «Нет, но собираюсь». Мне было все равно, что говорить. Но в какой-то момент оказалось, что это не все равно: Тигр взял меня за руку и представил одному из гостей, известному (но не мне) литературному агенту.

– А это мой редактор, – сказал Тигр известному агенту.

– Но она же пять минут назад сказала мне, что не читала вашей книги! – воскликнул известный агент.

– Черт возьми, если она не читала, то у меня проблемы, – ответил Тигр.

Все неловко засмеялись. Наш союз был необычным, и нас связывали странные вещи.

Критики по большей части встретили роман благосклонно, а самую интересную и положительную рецензию опубликовала в «Литерари pевью» романистка Элис Томас Эллис:

[Автор] поразительно глубоко чувствует атмосферу утраты, ее воздействие на окружающих… он знает, как люди сбиваются «в маленькие группы, как хищники, почуявшие присутствие смерти. Они рассказывали друг другу, что они знали и чего не знали, и берегли чувства, чтобы сопереживать бедам других». Автор знает, что Кейт ходит «как в желтом тумане», знает о переполнившем ее «всплеске счастья», когда ей показалось, что она видит своего сына в группе школьников. «Никогда больше ее не посещало столь же сильное и непосредственное чувство». Ужасно грустно.

Тигр был в восхищении от этой рецензии и даже зачитал мне ее по телефону. Мне она тоже понравилась, но помимо этого я почувствовала угрызения совести. Я читала в газете, что двадцать лет назад у Элис Томас Эллис из-за несчастного случая погиб 19-летний сын. Внезапно мое выдуманное описание чувства утраты показалось мне дешевой подделкой. Всю свою взрослую жизнь я верила, что литература важна, что романы имеют смысл и что читатель должен иметь возможность доверять автору.

И теперь сама же запятнала эту веру.

© Granta, 13 мая 2010 г.