Регистрируйтесь, чтобы читать цифровую версию журнала, а также быстро и удобно оформить подписку на Rīgas Laiks (русское издание).
Канченджанга – третий по высоте горный пик мира. Выше нее только Эверест и гора Чогори, известная в Европе как К-2. Канченджанга находится в восточной части Гималаев, на границе Непала и индийского штата Сикким. Если верить тем, кто ее видел, а также тем, кто пытался на нее подняться, это не только одна из самых высоких гор в мире, но и одна из самых опасных.
Народ лепча, живущий у ее подножия, верит, что прародители человечества были сотворены из снега с вершины Канченджанги. Именно поэтому лепча называют себя Детьми Снежных Вершин. С тибетского название горы переводится как «Пять сокровищ великих снегов», по-тому что горный массив включает в себя пять вершин. Под сокровищами же понимаются соль, золото, драгоценные камни, священные манускрипты и непобедимое оружие. Они достанутся благоверным, только когда мир окажется в опасности. Из уважения к духам, обитающим на вершине Канченджанги, те, кто восходит на нее, останавливаются перед самым пиком. Непосредственно на вершине никто никогда не был. Приблизиться смогли человек двести. Погибли около четверти тех, кто попытался это сделать.
В 1963 году тибетский монах по имени Тулшук Лингпа повел на Канченджангу экспедицию из двенадцати человек. Они искали вход, расщелину в реальности, через которую можно было проникнуть в тайную страну вечного блаженства. Его накрыла лавина. В 1992 году Канченджангу попыталась покорить польская альпинистка Ванда Руткевич. Она рассчитывала стать первой женщиной – обладательницей «Короны Гималаев», покорив все 14 восьмитысячников мира. Вниз она не вернулась, тело так и не нашли. Считается, что она замерзла на подходах к пику.
Мой отец очень любил горы, и в детстве я постоянно слушал его истории о так называемой Польской школе – группе выдающихся альпинистов, которые начиная с конца 50-х произвели революцию в альпинизме, превратив его в спорт на выносливость и выживание. Отец брал меня с собой в походы в Татры – в тех же горах тренировались и легенды польского альпинизма. Мы фантазировали о походах, которые совершим в будущем. Покорим Эверест. Взойдем на гору Уитни. Проедем на велосипедах по Каракорумскому шоссе – одной из самых высокогорных асфальтированных дорог в мире (в National Geographic о ней была целая статья, из-за чего этот план казался особенно привлекательным) – стоит мне закрыть глаза, и передо мной встают все эти маршруты. Прошло уже почти двадцать лет, но я и сейчас вслепую поднялся бы на вершину Рысы, сойдя с поезда в Закопане.
На восьмитысячник я подниматься не собираюсь. Пожалуй, даже и приближаться к ним не буду. Я курю. На большой высоте у меня начинает болеть голова. Самая высокая гора, на которую я регулярно поднимаюсь, не достигает и 1200 метров. Но над диваном у меня в гостиной висит карта северо-восточного Непала. Это красивая старая карта, немецкая, 50-х годов. На ней хорошо видны четыре из четырнадцати восьмитысячников: Эверест, Лхоцзе, Чо-Ойю и Макалу. Отмечены все ледники, снежники, ледяные барьеры и морены. Долины на этой карте коричневые, вершины – голубые.
Сначала можно было считать, что восхождения углубляют наши познания в географии и расширяют горизонты возможного. В предисловии к «Аннапурне» Мориса Эрцога – пожалуй, самой популярной книге про альпинистов – Люсьен Деви пишет: «Альпинизм – это средство выражения человеческих чувств. Он находит свое оправдание в людях, которых он создает, в своих героях». Поднимаясь на вершины, продолжает он, «в борьбе с вершиной, в стремлении к необъятному человек побеждает, обретает и утверждает прежде всего самого себя».
Сегодня немногие альпинисты рискнули бы охарактеризовать свое хобби столь же высокопарно, особенно если учитывать, какой вред оно наносит окружающей среде, какой неистребимый налет колонизаторства оно на себе несет и какое пренебрежение к человеческой жизни оно внушает. И тем не менее Деви, пожалуй, ухватил нечто важное. В восхождении на высочайшие вершины мира есть некий экзистенциализм. Мне кажется, это связано с хрупким равновесием между тренированностью, готовностью рискнуть, претензиями эго и чистой случайностью, характерными для любой экспедиции. И пожалуй, еще важнее, если уж быть честным, постоянная близость смерти. В восхождении на высочайшие и самые опасные вершины мира кроется простая, но мощная в своей изначальности драма. Обычно она разворачивается так: гора грозит. Кто-то один хочет подняться. Всем остальным хочется спуститься. Принимается решение. Во всех великих книгах о горах – «В разреженном воздухе» Джона Кракауэра, «Касаясь пустоты» Джо Симпсона, «Паломничество на Нангапарбат» Германа Буля – есть такой момент. В «Аннапурне» он наступает непосредственно перед подъемом на пик. Экспедиция уже несколько месяцев пытается к нему приблизиться. Если им это удастся, они окажутся первыми, кто покорил вершину выше магического порога в восемь тысяч метров. К этому моменту от всей экспедиции остались двое: Эрцог – богатый, но не слишком опытный скалолаз, собственно и собравший партию, и Ляшеналь, проводник по Французским Альпам, человек, который куда больше умеет, но куда меньше имеет.
Эрцог поставил на это восхождение всю свою репутацию и поэтому готов все принести в жертву. Ляшеналь понимает, что восхождение на вершину чревато обморожением и утратой конечностей. Он спрашивает Эрцога: «Если я вернусь, что ты будешь делать?»
Эрцог отвечает: «Я пойду один».
Ляшеналь принимает решение: «Тогда я иду с тобой».
Вдвоем они поднялись на вершину Аннапурны. И поплатились за это. Эрцогу ампутировали обмороженные пальцы и частично стопы. Ляшеналь лишился пальцев ног. Это бессмысленно и дико. Но, как вступление в брак, война или подлинная ответственность за что-то, это всегда реальный выбор. Такое случается редко. А когда на кону оказываются жизнь и смерть, это завораживает.
В 80-е годы слава пришла к молодому поколению польских альпинистов. Именно они заняли ведущие позиции в трудном и крайне опасном деле покорения гималайских вершин – в 70-е главными в этом спорте были британцы, а в 90-е лидерство перейдет к словенцам и русским. В этом «волшебном поколении» выделялись три фигуры. Был Ежи Кукучка – низкорослый, нескладный человек, настоящий медведь, работавший в горах как паровой двигатель, неистощимый и несокрушимый. Он был вторым после Райнхольда Месснера человеком, покорившим все четырнадцать восьмитысячников, но к каждому восхождению он всегда добавлял что-то свое: шел новым маршрутом, покорял пики зимой и без кислорода, взошел на все четырнадцать в течение восьми лет. Был Войцех Куртыка, «альпинист-мыслитель», худой красавец, которого в горах влекла не столько высота, сколько желание найти самые красивые очертания и самые трудные маршруты. Его победы стали возможными благодаря сочетанию отточенной до немыслимого совершенства техники и стиля: Башни Транго, Сияющая стена горы Гашербрум IV, западный склон Чогори. И наконец, была Ванда. Технически она была слабее остальных, но выносливостью превосходила всех – неутомимая Ванда, стальная женщина.
Она первой из поляков покорила Эверест. Внизу недавно избранный папа Иоанн Павел II поздравил ее такими словами: «Должно быть, на то была воля Божья, что мы в один день вознеслись так высоко». Ванда начала свою альпинистскую карьеру с освоения самых сложных маршрутов в Татрах, где находятся высочайшие точки Польши. После этого она освоила Альпы и попробовала себя в горах Норвегии и Советского Союза. В конце концов она принялась за Гималаи.
Ее называли перфекционисткой, рассказывали, что она манипулирует людьми. Решительная, упрямая, отважная, требовательная, холодная, амбициозная, непреклонная, дотошная, замкнутая, расчетливая, напористая, говорили о ней. И с железной волей – что бы ни происходило.
Ванда ушла от первого мужа, потом от второго. Детей у нее не было. «Не хотелось отказываться от гор, поэтому я выбрала одиночество», – сказала она однажды. Ее любовник, который, как она надеялась, станет ее третьим мужем, во время подъема на Броуд-Пик сорвался вниз прямо у нее на глазах. Когда она нашла его на четыреста метров ниже, он был мертв. Вернувшись в Польшу, Ванда зашла к подруге, журналистке по имени Ева, и та спросила, сможет ли она теперь заниматься альпинизмом. «Знаешь, меня уже ничего не держит, и вот теперь-то я полностью реализую свой план».
У Ванды в жизни не было ничего, кроме гор, и это, по словам одного польского альпиниста, было ее «ошибкой». «Она ушла от мужа, бросила семью, не общалась с друзьями. Ей не к кому было возвращаться. Ни профессии, ни работы, ни сада, ни каких-то других интересов у нее не было. Ей некуда было отступать. У нее не было ничего. Она была совершенно одинока, помощи и добрых советов ждать было не от кого». И не он один полагал, что честолюбие ожесточило Ванду. Но как ей было не ожесточиться, если она пробивала себе дорогу в деле, где тон задавали мужчины, часто сомневавшиеся в ее способностях и крайне неохотно бравшие ее на восхождения?
Ванда назвала свой план «Караваном мечтаний». Ей было 49 лет. Она была в форме, но при этом знала, что времени у нее немного. Восемь из четырнадцати восьмитысячников она уже покорила. Теперь нужно было покорить остальные. Она собиралась сделать то же, что Месснер и Кукучка, но по-своему.
Ванда объявила, что взойдет на оставшиеся шесть вершин чуть больше, чем за год. «Ни одной женщине такого еще не удавалось, – писала она в пресс-релизе. – Я буду первой». Ванде оставалось покорить Дхаулагири (8167 м), Манаслу (8163 м), Макалу (8485 м), Лхоцзе (8516 м), Броуд-Пик (8051 м) и Канченджангу (8586 м).
Начать предстояло с Канченджанги.
Пик Канченджанги был для Ванды вершиной мечтаний; тибетцы, жившие в его тени, воспринимали Гималаи как ступень в совсем других исканиях: там люди погружаются в мистические глубины, а не взбираются на неприступные высоты. Согласно учению местных последователей школы тибетского буддизма Ньингма, на склонах гор можно найти тайные долины, беюлы. Местоположение этих труднодоступных мест необычайной красоты держится в сек-рете. Рассыпавший их по склонам гор Падмасамбхава – великий йогин, первым принесший буддизм в Тибет, – поставил на страже беюлов метели, туманы, леопардов и чудотворных ангелов.
После 1949 года, когда войска коммунистического Китая впервые вошли в Тибет, и особенно после 1956 года, когда китайская армия жестоко подавила восстание в провинции Кам, разграбив монастыри и заточив монахов, группа религиозных лидеров – высшие ламы, а также искатели тайных долин тертоны – устроили подпольный съезд. Им нужно было решить, кому суждено найти убежище, в котором они укроются от всего того, что с каждым днем все вернее казалось им концом света. Когда они совершили все полагавшиеся по такому поводу ритуалы, им было видение. В нем раскрывались пять признаков, по которым можно узнать человека, предназначенного к тому, чтобы обнаружить тайную долину.
Человек этот должен был происходить из Кама, на востоке Тибета. Помимо этого, он должен быть высоким, с длинными, заплетенными в косичку волосами и с глазами, как у тигра; плюс ко всему он должен был быть мьонпа – безумцем. Несколько месяцев спустя один из присутствовавших при видении очутился в горах на севере Индии, куда он бежал от китайской оккупации. Он дробил щебенку с бригадой дорожных рабочих, когда ему сообщили, что в горах прямо над их лагерем живет в пещере великий лама. Он отправился на поиски. В пещере обнаружился высокий человек с длинными, заплетенными в косичку волосами; родом он был из Кама. Люди говорили, что он безумец и глаза у него сверкают, как у тигра. Человека звали Тулшук Лингпа.
Взяв с собой несколько учеников, Тулшук совершил поход в предгорья горы Канченджанга. Это была своего рода духовная разведка, нацеленная на то, чтобы найти в горах подходящее место, где можно было бы попытаться открыть тайную долину и обнаружить препятствия, которые могут чинить местные божества.
Тем временем слухи о ламе, который, согласно пророчеству, откроет вход в тайную долину, распространились по всему высокогорью; люди во всем королевстве стали откладывать продукты, готовясь к скорому восхождению на гору. Все это не на шутку встревожило короля и его министров. Король переживал за судьбу своих подданных. А кроме того, он, вероятно, опасался, что если вход в тайную долину действительно удастся открыть, он довольно быстро станет королем без королевства. К Тулшуку отправили гонца. Тот объяснил, что ламе придется отправиться в столицу и совершить там чудо, чтобы подтвердить, что он не шарлатан.
Тулшук немедленно согласился. Только чудо он совершит не в королевском дворце, а прямо здесь, в окружении сторонников. Чудо свершится в восемь утра, а какого числа, будет объявлено позже. В назначенный день толпа собралась в предвкушении чуда задолго до рассвета. Тулшук проводил королевского гонца и его свиту к почетным местам в первом ряду. Пора было начинать.
Что произошло дальше, рассказывает американский писатель Томас Шор:
Поскольку никто не знал, какую форму примет разрыв реальности и что за чудо должно произойти, некоторые пристально смотрели на Тулшука Лингпа, некоторые смотрели на небо в ожидании, что знамение появится там, а некоторые обратились к горе Канченджанга, потому что именно там им предстояло открыть вход в тайную страну. Один из присутствовавших рассказывал мне, что смотрел вниз – туда, где на крутом склоне стоит монастырь Ташидинг, потому что Ташидинг – самое святое место.
Дочитав текст, Тулшук Лингпа замер в театральной позе, подняв правую ступню над левой. Там, где никто не ожидал чуда, прямо на камне, красовался отпечаток его ступни. Толпа ахнула. Королевский гонец был потрясен. Проблема разрешилась.
Два часа спустя прискакал на коне полицейский. Настоящим посланником короля был именно он, и он все пропустил. Проблема так никуда и не делась.
Тибетский буддизм – огромный, скрытый от чужих глаз континент мысли; извне можно различить разве что общие его очертания. Стоящий на фундаменте классических санскритских тек-стов, разросшийся за счет многовековой экзегезы, отточенный столетиями теологических споров и дополненный бесчисленными откровениями, как частными, так и публичными, он изобилует тончайшими философскими дистинкциями и онтологическими спекуляциями. Из всей этой необъятной системы мысли в западный мейнстрим попали всего две вещи: молитвенный флажок и медитация ясного ума. Все остальное, как вершина Канченджанги, остается скрытым.
Оказавшись загнанным в угол многолетней депрессией и будучи оторванным от какой-либо родной религиозной традиции (если не считать марксизма-ленинизма – единственного, во что хотя бы отдаленно веровали в нашей семье), я попытался хоть немного разобраться в тибетском буддизме. Но раз за разом у меня опускались руки, меня сбивала с толку уже сама необъятность этого учения, я спотыкался о непостижимые различия между разными колесницами состояний Будды и формами реальности и нереальности. И тем не менее время от времени какой-нибудь пассаж заставлял меня замереть от внезапного чувства узнавания. Такой, например, как из «Тибетской цивилизации» Рольфа Штайна:
Хитрое решение состояло в том, чтобы постулировать два типа истины. Первая «реально истинна», и с этой точки зрения «вещи», то есть феноменальный мир целиком, попросту не существуют. Такая истина соответствует Абсолюту, который не поддается определению и находится за пределами понимания: «молчание святых». Другая истина «истинна относительно», это общепринятая истина, относительная реальность видимости. С этой точки зрения «вещи» существуют. Другими словами, составляющие нашего мира лишены собственной реальности, они иллюзорны; но сама по себе иллюзия существует, она вполне реальна – по крайней мере пока ты не достиг Абсолюта. Наш мир существует в той же мере, в какой существует галлюцинация.
Дальше Штайн объясняет, что в тибетском буддизме то, что мы называем реальностью, есть умственный феномен, иллюзия. Но даже и такая иллюзия может оказаться вредоносной. Она превосходит мощью и затмевает подлинное состояние вещей, превращая жизнь в сон наяву. Мне это особенно знакомо. Все, кто страдал от депрессии или сумасшествия, знают, что умственные феномены обладают собственной реальностью: накрыть они могут не хуже любой лавины.
Любая экспедиция в Гималаи – предприятие изнурительное и тяжкое, но поляки первыми освоили стиль восхождения, по сравнению с которым даже экстремальные перегрузки кажутся чем-то обыденным. Если к вершине уже вел испытанный маршрут, они обязательно прокладывали новый. Если скала казалась неприступной, они по ней взбирались. Вместо того чтобы осаждать вершины большими группами, разбивая многочисленные лагеря, они покоряли их, как альпийские – молниеносными атаками. Когда все остальные совершали восхождения летом, они научились покорять вершины зимой. В Гималаях это значит лезть прямиком в реактивный поток, где температура падает ниже –40 °C, а скорость ветра достигает 76 метров в секунду; человеку приходится выдерживать холод, полностью истощающий все резервы организма, и пробиваться через снег, сквозь который ничего не видно.
Куртыка назвал свой альпинистский стиль «искусством страдания». Отчасти это объяснялось временем и обстоятельствами. Поляки поздно оказались в Гималаях. В 50–60-е годы ограничения на выезд, действовавшие за железным занавесом, мало кому позволяли отлучаться слишком далеко от дома. К тому времени, когда их отменили, немцы, французы и англичане уже покорили все величайшие пики. Полякам, располагавшим лишь скудными средствами и устаревшим снаряжением, приходилось пробивать собственный путь. Отчасти они брали одной только трудностью маршрута и высоким стилем альпинизма. Но частично это объяснялось и тем, что они приносили в горы из дома.
По мнению одного американского альпиниста, польские восхождения – это «утонченное» страдание, переносить которое приходится ради достижения «высокогорной трансцендентности». Другие авторы возводили все это к традициям польского мессианства, националистическому культу мученичества, вековой борьбе за независимость и трудному детству. Сами альпинисты искали вдохновения в разных источниках, и стили у них тоже вырабатывались индивидуальные. Для Куртыки, этого горного эстета, всегда искавшего прямую линию, такими источниками были дзен, самурайский кодекс Бусидо и человеческие страдания Христа. Для Кукучки, который не был непревзойденным мастером, однако обладал напором и выносливостью, перед которыми трепетал даже Райнхольд Месснер, источником был глубокий кладезь католицизма.
Бернадетт Макдональд, автор исчерпывающего исторического исследования о золотом поколении польских альпинистов «Восхождение за свободу», пишет, насколько разрушительным было влияние этих экстремальных практик, даже когда они не влекли за собой гибель спортсмена:
Чтобы выжить на сильном морозе, с ограниченным запасом еды или воды на фоне максимальных физических нагрузок и постоянного страха за собственную жизнь, требуется дичайшая эмоциональная устойчивость. В гималайских экспедициях это качество считается обязательным. О нем говорят с восхищением; быть непоколебимым хорошо. Внутренняя сила – вещь замечательная, но как все это воспринимается со стороны? Чаще всего как эгоизм и бесчувственность. Проще сосредоточиться на собственной борьбе с истощением и страхом, чем посочувствовать выбившемуся из сил напарнику. Печальным, но, увы, нередким побочным эффектом практики выживания в горах становятся своего рода внутренняя глухота, помрачение видения, даже бессердечность.
В этой экспедиции ее прозвали abuela – бабушкой. В группе было шесть человек: четверо мексиканцев, молодой поляк и Ванда. Ванда шла медленнее всех. Она подхватила какую-то легочную инфекцию и никак не могла акклиматизироваться. Уже на маршруте у нее опухли руки и ноги и заложило горло. Никто из ведущих польских альпинистов с ней не пошел: не хотелось совершать восхождение в ее тени. Почти сорок ее друзей погибли. С теми, кто остался в живых, у нее были натянутые отношения. Перед отъездом в Гималаи она написала в анонсе «Каравана желаний»: «Я не прочь умереть в горах. Для меня это будет легкая смерть. После всего пережитого мне кажется, что я с ней знакома. Да и большая часть моих друзей уже там, в горах. Они меня ждут».
Они начали восхождение, и Канченджанга, казалось, старалась их отпугнуть. Погода была ужасная. Два участника экспедиции получили сильные обморожения, за ними пришлось вызывать вертолет. Двое других слегли, объевшись консервированными манго. Под конец на ногах остались только Ванда и Карлос Карсолио, глава мексиканской группы. Из базового лагеря они перебрались в Лагерь II и потом в Лагерь III. Там снега было гораздо больше, что сильно замедлило продвижение. Лагерь IV представлял собой ледяную пещеру. 12 мая Ванда и Карлос проснулись в этой пещере в полчетвертого утра и начали готовиться к восхождению.
Для покорения вершины была спланирована молниеносная атака. Карлос добрался до пика к пяти вечера. Ванда отставала. Через три часа по пути вниз он увидел, что Ванда сидит скрючившись в пещере, которую она вырыла в снегу в надежде согреться. Они находились на отметке 8300 – всего 250 метров до вершины, но глубоко в мертвой зоне, на высоте, где холод такой дикий, а кислорода так мало, что альпинисты начинают страдать от головной боли, тошноты и галлюцинаций; кроме того, сильно повышается риск обморожений и отека головного мозга.
Карлос умолял Ванду спуститься вместе с ним в Лагерь IV. Она отказалась. Она собиралась переночевать прямо в снежной пещере и на следующий день попытаться покорить пик. Ни палатки, ни спальника, ни еды, ни печки, на которой можно было бы растопить снег, у нее не было. Она узнала у Карлоса все подробности восхождения, которое он только что совершил. Еще она попросила у него брюки. Он раздеваться не стал и ушел вниз.
Живой Ванду больше никто не видел.
Наступила весна. Высоко в горах таял снег. Тул-шук со своими ближайшими последователями прибыл в город у подножия горы. Город постепенно наполнялся приезжими, рассчитывавшими попасть в тайную долину. Пора было пробовать. Но для начала Тулшуку нужен был знак.
Он обратился к Йеше с просьбой погадать на зеркале – Йеше была одной из его хандро, женщин, которых искатели сокровищ берут с собой в качестве духовных наставниц. Йеше явились в зеркале три существа. Одно было абсолютно белым, два других – полностью красными. Тулшук решил, что это добрый знак. Так их приветствовали хранители горы. Он сказал своим последователям: «Время пришло. Время пришло. Время пришло». Они продолжат подъем, чтобы найти вход в беюл. Тулшук отобрал двадцать учеников, которые пойдут вместе с ним. Уходя в горы, они отказывались от всего: от денег, собственности, еды, семьи. От этого уровня существования. К этому отказу нужно было быть готовым, в него нужно было верить безоговорочно. Иначе ничего не получится.
Группа пересекла границу распространения леса и вышла на холодную, усеянную камнями пустыню, выше которой были уже только ледники. Ориентиры были известны: много лет назад Тулшуку было видение. Он знал, как должен выглядеть вход и какие знамения на него укажут, но он не знал, где этот вход. Но дело было не только в том, чтобы найти, где этот вход. Вопрос был в том, когда его следовало обнаружить. Чтобы попасть в тайную долину, нужно не только найти правильное место, но и оказаться там в правильное время. Видение, открывшееся Тулшуку во сне, не оставляло в этом сомнений – как и в том, чем обернется ошибка: «Когда в мире не останется счастья, откроется дверь в долину аскетов. Промедление будет чревато неприятностями, по большим и малым долинам прокатится красный огненный ветер, и на землю прольются ядовитые дожди».
Они искали три недели. Погода стояла ужасная, снег сменяли непроглядные туманы. Бывали дни, когда экспедиция даже не могла выйти из пещеры, в которой они устроили лагерь. На двенадцатый день погода наконец переменилась. Склоны гор засверкали на солнце. На разведку вверх по склону Тулшук взял с собой ученика по имени Вангьял. Они поднялись к самому леднику. Внезапно послышался громкий треск: от ледника откололся кусок величиной с дом. Он съезжал прямо на них, разбрасывая вокруг валуны и гальку. Ученика охватил ужас, он был уверен, что обречен. Тулшук сохранял полное спокойствие. Он порылся в карманах овчинной шубы и достал оттуда кинжал, о котором у него еще в детстве было видение. Тулшук выставил его прямо перед собой, как фехтовальщик рапиру. Надвигавшаяся на них ледяная глыба раскололась надвое прямо перед ними, одна половина пролетела справа от них, другая – слева. Они пошли дальше.
В Гималаях все видят галлюцинации – вероятно, из-за недостатка кислорода в сочетании с колоссальными физическими нагрузками, которые приходится переносить во время восхождения. Люди рассказывали о возникающих непонятно откуда странных огнях и свистящих звуках. Райнхольд Месснер уверен, что видел в горах как минимум двух разных йети – одного с темно-рыжей, почти черной шерстью, другого светлого с длинными белыми волосами. Фрэнк Смайт, несколько раз пытавшийся покорить Эверест в 30-е годы, писал, что видел странные летающие объекты: у одного были крылья, у другого – клювовидные протуберанцы, похожие на носик заварочного чайника. Кроме того, один раз он почувствовал присутствие призрака; он хотел угостить привидение мятным печеньем, но когда обернулся, оно уже исчезло. Такие невидимые спутники встречаются в Гималаях особенно часто. Как правило, они благоволят альпинистам. Но не всегда. При восхождении на Гашербрум партнеру Войцеха Куртыки Роберту Шауэру показалось, что с ними идет третий альпинист и пытается столкнуть их со скалы.
Карлос Карсолио, последний напарник Ванды, тоже сталкивался в горах с потусторонними силами. В 1993 году, когда он спускался ночью в одиночку с К-2, он услышал, как гребни ледника спорят по его поводу: одни хотели, чтобы он шел дальше, другие – чтобы умер. Тут он ощутил чье-то присутствие – появился альпинист, погибший во время предыдущего восхождения на Макалу. Он и помог ему добраться до палатки.
Карсолио очень дорожит таким опытом. Он уверен, что эти видения подтверждают наличие канала для связи с потусторонним. «Я искал этих встреч, – говорил он. – Это было что-то вроде духовного наркотика». Ванда была настроена более скептически. В интервью она характеризовала себя как «сторонницу эмпиризма, логики и – в широком смысле – разума».
Мать Ванды думала иначе. Она была убеждена, что ее дочь попала в таинственную пещеру, находящуюся, по слухам, у подножия горы, и просто ждет удобного момента, чтобы вернуться. Мать утверждала, что Ванда всегда интересовалась восточными религиями и философией. «Тибетские монастыри ее завораживали. Спокойствие она обретала только в горах. Она просто пошла еще выше – в космос».
Проводив глазами ледяную глыбу, Тулшук и Вангьял продолжили подъем. Прямо посреди льдов они нашли искрящееся радугами и покрытое зеленью место; в воздухе стоял запах шафрана. До них донеслись звуки гьялинга – дудки, на которой ламы играют во время обрядов. «Это стражи беюла», – сказал Тулшук. Вангьял понимал, что они стоят прямо перед входом. Еще десять шагов, и ворота их примут. Но им пришлось повернуть назад. Пройти вдвоем, не взяв никого с собой, было бы с их стороны слишком эгоистично.
На следующий день Тулшук выбрал двенадцать учеников и решил трогаться. Они съели последние остатки еды, принесенной снизу, и побрели вверх по пояс в снегу. Тулшук держал перед собой священный текст, какие-то священные слоги он произносил нараспев вслух. Внезапно все вокруг исчезло, мир окутала белая мгла. Они не сразу поняли, что попали в лавину. Их сбило с ног и накрыло толстым слоем снега. Под ним Тулшук и исчез. Место, в котором его завалило, указал священный текст. Страницы рукописи, которую он нес, лежали на снегу аккуратной кучкой.
В 1957 году, всего несколько лет спустя после первого покорения Эвереста и за два года до того, как Анджей Завада совершил зимний переход через Татры, открыв тем самым новую эру в истории польского альпинизма, Вислава Шимборская напечатала стихотворение под названием «Заметки о неосуществленной экспедиции в Гималаи». Оно начинается описанием этих так и не увиденных гор, «летящих к Луне. / Момент старта запечатлен / на пугающем, разорванном полотне небес». Внезапно Шимборская переходит в другой регистр. Начинает беседовать со снежным человеком. Рассказывает ему «о среде, о хлебе, об алфавитах» и обо всем происходящем внизу. Она пытается вразумить снежного человека, хочет убедить его, чтобы он не ходил туда, куда он собрался идти, а вернулся бы (или дал ей вернуться?) в мир Шекспира, пасьянсов и скрипок. Но снежный человек не слушает. Или он просто исчез. В конце стихотворения она оказывается запертой в «четырех стенах лавины, утаптывая, чтобы согреться, вечный снег».
Шимборская включила это стихотворение в свой дебютный сборник. Почти сорок лет спустя она стала лауреатом Нобелевской премии по литературе. За все это время она ни разу не обсуждала смысл этого стихотворения. Некоторые думают, что снежный человек – это Сталин или сталинизм. Что исторически возможно, но никак не объясняет сам текст. В стихотворении снежный человек, похоже, просто сбежал от обы-денности в горы.
Именно так горы чаще всего и воспринимают – как побег. Но побег куда? Ничего, кроме смерти, там нет, скажет скептик. А может быть, есть что-то и помимо смерти, скажет энтузиаст. Британский альпинист Фрэнк Смайт, который при восхождении на Эверест видел два трепещущих существа, по форме напоминавших летучих мышей, пережил и то, и другое, когда в 30-е годы попытался покорить Канченджангу. Поход оказался неудачным, но горы произвели на него глубокое впечатление. Позже он напишет: «Легко понять предрассудки людей, живущих в тени Канченджанги. Их страхи и видения – не более чем внешнее выражение некоего первичного инстинкта, подсказывающего, что Канченджанга непостижима для человеческого разума; между горой и человеком – бездна, она похожа сразу и на рай, и на ад; она внушает благоговение и страх, ей хочется поклоняться».
В 2006 году Томасу Шору удалось побеседовать с одним из последних остававшихся в живых учеников Тулшука Лингпа, и тот объяснил ему, что люди в большинстве своем не понимают, что такое тайные долины. Это не райские уголки, где, говоря словами одного буддиста, можно «просто сесть и получать удовольствие, потому что все твои нужды уже удовлетворены». Смысл беюлов в том, что, избавляя от земных страданий, они дают возможность тем, кто в них вошел, непрерывно заниматься духовной практикой. «Весь мир только и делает, что укрепляет человеческое эго и его стремление ставить самого себя на первое место. Редко кто доходит до того, чтобы ставить на первое место других!»
Не думаю, что мы с отцом когда-нибудь проедем на велосипедах по Каракорумскому шоссе. Он состарился, у него тромбы в венах на ногах, и мы уже много лет не видимся и не общаемся из-за семейных ссор. Но, может, нам и не надо лезть в горы. Традиция терма, которой придерживался Тулшук, учит, что духовные сокровища разбросаны повсеместно. Какие-то спрятаны в камне, какие-то – в земле, какие-то – меж древесных волокон. Их можно найти в небе, а можно и в горах. Но есть клады, которые прячутся прямо в сознании. Много столетий назад их поместил туда великий Падмасамбхава, чтобы было чем защититься, когда наступят темные времена.
Впрочем, как учит школа Ньингма, все эти клады – всего лишь метафоры. Настоящее сокровище всегда одно и то же: это мудрость.
© The Point, выпуск № 14
Сотворение ничего
Ötzi, которого почти нашел Месснер