Акела должен промахнуться

Как влияет на будущую судьбу то, что твой учитель – гениальный Георгий Товстоногов, создавший легенду из Большого драматического театра в Ленинграде?

БДТ Товстоногова – это театр, в котором идеология приобретала качества мифа, а проблемы маленького человека вырастали до глобальных проблем общественного мироустройства. Товстоногов руководил театром в символические сроки – с 1956 по 1989 год, с постсталинизма в начале и до полного крушения советской системы в конце. Товстоногов – режиссер большого стиля и формы в советском театре. Его ученик, Лев Эренбург, родился в год смерти Сталина в Сталинске (ныне Новокузнецк) и до начала 80-х совмещал учебу и работу, кочуя по разным сибирским городам. Ленинград появился в его жизни в 1982 году – тоже символичном: это год смерти Брежнева, год начала конца всевластия КПСС. Он поступает в ЛГИТМиК, учится у самого знаменитого в тот период режиссера страны Георгия Александровича Товстоногова и оканчивает с отличием в 1987 году, когда перемены в стране уже стали реальностью.

Девяностые годы – годы странного существования театра в России, когда первые попытки выхода на международные фестивали сочетались с отсутствием публики в некогда битком набитых театральных залах. Тогда же появляются новые пьесы и открывается доступ к любым переводным авторам: это десятилетие поисков новых текстов и новых форм. В конце этого десятилетия Лев Эренбург начинает собственное театральное дело в Петербурге вместе со своими учениками – этот курс до сих пор почти полностью с ним остается. Студенческие принципы сообщества перешли в правила жизни театра НДТ: все знают друг друга много лет, помогают в творчестве и обыденной жизни. Театральная группа Эренбурга живет просто, почти коммуной, все вместе и всё вместе. И тон выбранному образу жизни задает Мастер. Главное в театре – это дело, сцена, спектакль. Эренбургу удалось начать вместе с новым веком строительство новой собственной системы ценностей в театре и жизни и удержать ее в период массового увлечения благополучием, не предавая свои принципы.

Театр Эренбурга – в противовес легендарной громадине БДТ – называется Небольшой драматический театр, и в нем делаются спектакли, где у маленького человека большие чувства и захлестывающие эмоции, где любовь – так до гробовой доски, а верность – навсегда.

«Оркестр» Жана Ануя стал спектаклем, определившим становление НДТ. После выпускного спектакля «В Мадрид, в Мадрид!» у театра появились постоянные зрители, полюбившие «театральные “американские горки”, выделывающие бесконечные “мертвые петли” на протяжении трех часов. Едва у зрителя зарождается сопереживание и он готов пожалеть героев спектакля, как действие совершает очередной запланированный кульбит и весь “серьез” оборачивается фарсовым розыгрышем. И наоборот — ждет незатейливой шутки, а шутка превращается в драму» («Петербургский театральный журнал»). Гастрольный «Оркестр» в Москве в самом начале 2000-х был первым спектаклем Небольшого драматического театра, который я увидела, – надо признать, в Москве такого театра не было. Это был театр, в котором буффонада оборачивалась трагедией, а проникновенные сцены тут же становились жестоким розыгрышем. Спектакль шокировал легкостью переходов из одного состояния в другое, особенным звучанием без попыток скрыть истеричные ноты в голосе или же откровенно притворный шепот. Потом была великая роль Марины Голуб в «Вассе Железновой» в МХТ, где Васса казалась слишком живой, женщиной с горячей кровью, а не расчетливой, холодной судовладелицей. И актриса театра имени Маяковского Полина Лазарева сыграла у Эренбурга бесприданницу Ларису Огудалову как открывшую для себя чувственность и страсть совсем юную женщину, которая уже никогда не откажется от найденного.

Эренбург ставит нечасто, оставляя себе время для преподавания. Но выбор его спектаклей – словно постоянная, протяженная в долгом времени дискуссия с Товстоноговым: Чехов, Горький, Достоевский. Только Лев Эренбург в своем разговоре о человеке выбирает не возвышенный тон служения великим идеалам, а почти бытовой уровень конфликтов и страстей, задевая мысли и эмоции актеров и зрителей на чувственном поле, закручивая между сценой и зрительным залом электрическую спираль сопереживания.

Евгения Шерменёва

Почему вам не нравится Достоевский?

Ну если округлять, то мне не нравится, что все является неправдой.

А что именно?

Да все!

Так не бывает. Тогда уже нет разницы между правдой и неправдой.

Конечно, так не бывает, вы правы, но я имею в виду, что я бы присоединился к Успенскому. По-моему, Успенский говорил о Достоевском, что у него в междверном пространстве столько ужасов напихано. А может быть, я путаю, но кто-то из народников это говорил. И мне действительно кажется, что это так. И потом, меня это не задевает или задевает как-то очень опосредованно. Вот у Чехова меня задевает все – лично, чувственно задевает. Я понимаю, что его чувство драматизма жизни или трагедийности жизни сродни моему. Я похоже чувствую.

Вы высокого мнения о себе.

Нет, я же не говорю сейчас о мере одаренности. Конечно, тут мы не соревнуемся. Я чертовски скромен.

Именно чертовски. (Смеется.)

Да. Но ведь ты можешь ментально совпадать с человеком, вынося за скобки одаренность и даже способность думать. Ты можешь на чувственном уровне совпадать с человеком – в ощущении жизни. Вот мы совпадаем. Не в обиду ему будь сказано.

Скажите, как бы вы описали это мироощущение «В Москву, в Москву!»? Или там «Скучно, господа»… В чем вы совпадаете? Вы сказали, что в трагедийности.

И в драматизме жизни. Я понимаю, что если это расшифровывать, то может получиться глупо, но я попробую. Скажем, если говорить о «Вишневом саде», то вот приехала разрушенная Раневская к единственным любимым близким, всех погубила ради любви и уехала погибать сама. И все правда. Без нравственных оценок – так бывает с человеком.

Да, это верно. Однако единственный вывод, который я могу сделать из этого, – это то, что «так в жизни бывает».

А вы полагаете, что в результате прочтения или просмотра художественного произведения нужно непременно делать какой-то вывод?

Нет, не обязательно.

Я понимаю, что возникает проблема в результате прочтения или просмотра. Проблема предполагает неразрешимое противоречие. Но качество этого неразрешимого противоречия всегда разное. Вот тот же мой любимый Чехов, если взять рассказ «Спать хочется»: на одной чаше весов все так называемые цивилизационные завоевания человеческие, христианские. Главная героиня – девочка. Как известно, в христианской символике дети – это такой ангельский атрибут. Она, девочка, будущая мать, поставлена в ситуацию материнства, поскольку она баюкает ребенка. И возникает один из первородных инстинктов: спать хочется. А ребенок не дает спать. И под воздействием этого инстинкта она убивает ребенка, который ей доверен. И вот как бы контрапункт состоит в том, чего стоят цивилизационные завоевания по сравнению с первородными инстинктами. Это я огрубляю, конечно.

Если вы знаете, что у вас с Чеховым совпадает мироощущение, значит, вы ставите спектакли о том, что вам известно?

Конечно, конечно.

Значит, когда вы ставите, вы уже целенаправленно двигаетесь в определенную сторону?

Ну слово «целенаправленно» неточное. Потому что это же чувственный уровень, уровень чувства. Если сказать, что я это делаю целенаправленно, я сразу возникаю такой запланированный и запрограммированный, а это не так. Я беру какую-то ситуацию и начинаю ее разматывать. И разматываю ее с точки зрения того, что на меня чувственно воздействует, что мне интересно.

Но тут есть еще один момент. Вот Достоевский вас не трогает, а мне лично его читать интересно. Просто по сюжету: мне интересно, что там происходит. И я подумал: если я не разделяю его взглядов, особенно публицистических, но так внимательно слежу за сюжетом его прозы, значит, он сумел построить какую-то мыслительную «машину», которая на меня действует. Например, Фрейд, для того чтобы лечить барышень начала XX века, придумал определенную систему, в основу которой лег рассказ о происшедшем когда-то с пациенткой, а может быть, и не происшедшем. Рассказ этот вполне мог быть придуман пациенткой или внушен психоаналитиком. Но главное, что посредством этого рассказа можно углубиться в дебри неизвестного в нас. И мне показалось, что Достоевский создает именно такие рассказы, в которые можно погрузиться и понять, что же с нами происходит.

Когда вы делаете свои спектакли, хотите ли вы, чтобы со зрителем что-либо происходило? Если вы вообще ориентируетесь на зрителя.

Нет. Не ориентируюсь.

Тогда – на себя?

На себя, конечно.

А вы хотите чего-то достичь для себя, кроме чисто профессиональных…

Но ведь все, о чем вы сейчас говорите, тоже чувственный уровень. Я ощущаю свою работу – прошу прощения за громкие слова – как некую возможность исповедаться. Природа моя достаточно греховна. И когда я выражаю себя таким образом – а другим я не очень умею – и я получаю отклик, то у меня возникает ощущение, что я понят. Это сродни потребности в исповедании.

Понят – значит прощен? Ну если мы сравниваем с исповедью.

Ну в каком-то смысле да. В каком-то смысле.