Ангажированность абсурдом

Большинство литераторов, с которыми я обсуждал фильм Джима Джармуша «Патерсон», сами выросли в провинции и уверяли меня, что повседневная жизнь поэта в маленьком городке именно такая и есть – тихая, однообразная, полная незаметных, трудно фиксируемых поэтичных мелочей. Будто созданная для таких неторопливых «наблюдателей жизни», как придуманный Джармушем поэт Патерсон.

Автор использованных в фильме стихов Рон Паджетт тоже родился в сравнительно небольшом городе Талса в штате Оклахома. В 50-е годы в Талсе особо активного поэтического андеграунда не было: настоящая жизнь в то время происходила в нью-йоркских джаз-клубах и квартирах, где вращались воспетые Гинзбергом «лучшие умы поколения». Однако в 1959 году Паджетт, одолжив пишущую машинку IBM Presidential у одноклассника и 20 долларов у матери, основал вместе с другом и единомышленником из соседнего дома Диком Гэллапом журнал авангардной литературы White Dove Review.

Это местное издание, скорее всего, не получило бы известности, если бы не смелая тактика, которую избрал Паджетт: не обращая внимания на агентов, издателей и прочие реалии медиабизнеса, он пригласил к участию в журнале таких звезд поколения битников, как Аллен Гинзберг, Джек Керуак, Э. Э. Каммингс и другие. Удивительным образом большая часть поэтов, к которым он обратился, откликнулась на приглашение, и сейчас все пять номеров White Dove Review с подписями авторов и создателей хранятся в Университете Талсы в числе ценнейших книг библиотеки.

В 1960 году группа молодых поэтов из Талсы, в том числе и Паджетт, переселилась в Нью-Йорк. Там они стали частью крупнейшего неформального объединения литераторов и художников, знаменитой в то время Нью-Йоркской школы, но и в ней их считали зачинателями особого «стиля Талсы». При всей несовместимости богемного хаоса Гринвич-Виллидж с тем, как живут и говорят в Талсе, Патерсоне или любом другом мелком городе, в стихах Паджетта и теперь, после более чем двадцати сборников, сохранилась тональность, к которой хочется применить такие обозначения, как «простота», «рассудительность» и «покой».

Особенно ярко это проявляется в собранных Паджеттом коротких инструкциях «Как быть совершенным». Вот важнейшие из них:

Высыпайся.

Не давай советов.

Заботься о зубах и деснах.

Каждый день учи что-то новое (Dzien dobre!).

Не злись больше недели, но не забывай, что тебя разозлило. Подержи свою злобу на расстоянии вытянутой руки и посмотри на нее, как на стеклянный шар. А потом положи к другим своим стеклянным шарам.

Носи удобную обувь.

Не проводи слишком много времени среди людей.

Если кто-то убьет твоего ребенка, возьми дробовик и разнеси ему голову.

Планируй свой день так, чтобы никуда не спешить.

При любой возможности используй деревянные вещи вместо пластиковых и металлических.

Не думай, что прогресс есть. Его нет.

Не занимайся каннибализмом.

Не ходи по вокзалам, бормоча: «Мы все умрем!»

К концу жизни стань мистиком.

Читай и перечитывай книги.

Выкопай яму лопатой.

Пей побольше воды. Если спросят, что ты будешь пить, отвечай: «Воду, пожалуйста».

Рыгай и перди, но негромко.

Ходи в кукольный театр теней и представляй себя одним из героев. Или всеми сразу.

Если на улице стреляют, не подходи к окнам.

Свен Кузминс

Заранее прошу меня простить за то, что некоторые мои вопросы будут совершенно идиотическими.

Могу только заранее извиниться за идиотизм некоторых своих ответов.

Как вы отличаете прозу от поэзии?

Никак.

Никак?

Их необязательно различать. Иногда никакой разницы нет.

Как так получается, что все их различают, а вы – нет?

Ну, на самом деле я тоже, конечно, различаю, просто меня это не интересует. Не интересуют определения. Необязательно же об этом думать. Думать-то я, конечно, думал, но мне кажется, что это пустая трата времени.

Это относится к определениям вообще? Ко всем определениям?

Нет, речь идет именно о том, как определить разницу между прозой и поэзией. Понятно, что если вы читаете газету, то это проза, а если Шекспира, то поэзия. Но в какой-то точке они встречаются – скажем, в стихотворении в прозе, по которому не поймешь, проза это или поэзия. Либо и то, и другое, либо ни то, ни другое. Я об этой разнице особенно не думаю. Конечно, я ее чувствую, когда пишу, но…

По каким признакам вы эту разницу распознаете?

По тому, как поток слов заставляет менять синтаксис или обрывать строку, например. В прозе никаких обрывов строки не предполагается – там есть абзацы. А стихи чаще всего разбиты именно на строчки. Цели тут могут быть какие угодно, но на теоретическом уровне я этого не воспринимаю, могу только обсуждать конкретные случаи. Так вот, когда я пишу, если вдруг что-то мне подсказывает, что надо оборвать строку, я ее обрываю. А если нет такого побуждения, то не обрываю.

Но деление на строки – лишь один из способов создания поэзии.

Это способ создания текста, который выглядит как поэзия, да.

Но если взять, скажем, список правил в вашем стихотворении «Как быть совершенным» – почему это не просто список правил, а стихотворение?

Хороший вопрос. Если вы будете настаивать, что это просто список правил, я спорить не стану.

Но он же задумывался как стихотворение.

Нет.

Нет?

(Оба смеются.)

Нет, просто нечто такое написалось.

То есть самого себя вы воспринимаете скорее как писателя, нежели как поэта?

Если бы мне было нужно выбирать, поэтом себя назвать или писателем, я бы предпочел второе, потому что я пишу слова. Часть этих слов превращается в стихотворения, а часть – нет.

В вашей жизни был период, когда вы преподавали писательское мастерство. И поэтическое тоже.

Да.

Но чтобы этим заниматься, вам наверняка нужно было если не сформулировать определение, то хотя бы иметь четкое представление о том, что делает поэзию поэзией.

Как раз теоретизированием я вообще не занимался! Я работал в основном с детьмиот пяти лет до 18. Надеялся научить их писать с удовольствием – с удовольствием от того, что они что-то придумывают, от того, что могут писать обо всем, о чем им хочется. Я давал им какую-то отправную точку, назовем это так.

Какую-то тему или картинку?

Скажем, я приходил в класс и говорил: «Сегодня утром со мной произошло нечто странное. Проснулся и обнаружил, что ботинок нет. Потом гляжу – и брюки куда-то делись. С вами такого никогда не было?» Они отвечают: «Нет, никогда». А я продолжаю: «А потом выяснилось, что книг тоже нет, ни одной не осталось. И жена исчезла. Опускаю глаза и понимаю, что рук у меня тоже нет». Тут они мне уже не верят: «Нет, не может быть!» Я говорю: «Правильно, потому что в том, что я вам рассказал, нет ни слова правды. Но зато весело было все это придумывать, мне понравилось. Если бы вам нужно было придумать самую лживую ложь в мире, что бы вы сказали?» В ответ кто-то один предлагает свой вариант: «У меня голова из мороженого, а вместо ног – океаны!» Я говорю: «Молодец, отличная идея», и тут начинается! Они обнаруживают, что придумывать всякую блажь и врать – очень веселое занятие. Все приходят в восторг, и тут я им говорю, что задумки у них одна другой лучше, а теперь надо просто сесть и все их записать. И они садятся и начинают писать свои стихотворения. То есть я не приходил к ним со словами: «Дети, сегодня мы будем писать стихотворение, и делается это следующим образом». Это были чисто практические вещи, все объяснялось в процессе создания, когда они сами что-то делали. Естественно, за всем этим стоит какая-то теория, но я о ней думал в последнюю очередь. Иначе говоря, подход к обучению этих малышей у меня был чисто инстинктивный, я старался занять их тем, что, как мне казалось, им будет приятнее всего делать. Потому что мне нужно было преодолеть их нежелание писать! Потому что когда ты что-то пишешь в школе, то это обязательно какой-нибудь тест или работа на оценку, в которой кто-то будет исправлять ошибки… Обычно в школе детям писать не нравится. Мне нужно было освободить их из этой школьной тюрьмы, причем сделать это прямо в школе. Понятно, что я имею в виду?

Понятно, но пример, который вы привели, относится скорее к высвобождению и пробуждению творческих способностей и воображения, а не к поэзии как таковой.

Это правда. Но это и есть путь к поэзии. И порой у них действительно получались отличные стихотворения! Без дураков. А если бы я пришел и сказал: «Дети, сегодня мы будем сочинять стихи», они бы наверняка отреагировали вяло: «А может, не будем?»

Вы никогда не пытались составить сборник этих гениальных творений?

Таких сборников много. Потому что в конце 60-х и в 70-е годы у нас было целое движение «Поэты в школах», в рамках которого настоящие поэты ходили по школам…

Это было как-то связано с учителямипоэтами?

Да, изначально это была совместная инициатива учителей и писателей, в которой большую роль сыграл великий первопроходец, поэт-учитель Кеннет Кох.

У которого вы учились в Колумбийском университете.

Да, именно он увлек меня этой идеей учительствования. Но еще в 60-е годы был создан Национальный фонд искусств, и в области литературы у них была специальная программа, в рамках которой каждый штат получал деньги, чтобы приглашать поэтов преподавать в школах. Отличная была программа. Можно было преподавать раз в неделю или каждый день в течение двух недель, что-то такое. В результате появилась куча антологий детской поэзии.

Если сейчас оглянуться на ваш опыт преподавания, что, как вам кажется, дети вынесли из ваших занятий? Поэтами же они не стали.

Трудно сказать. Единственное, что могу сказать точно, – это то, что большинству моих учеников – а я учительствовал много и в самых разных уголках США – эти уроки очень нравились, они получали массу удовольствия. И другие учителя мне потом говорили, что им стало больше нравиться в школе, исчезло какое-то неприятие. На самом деле проводилось даже исследование, из которого выяснилось, что в школах, где преподавали поэты, посещаемость была выше, чем в школах, где их не было. И что дети будто бы говорили: «Сегодня будет поэт, нельзя пропускать школу». И я сам имел дело с учениками, про которых мне сразу же сообщали, что они ничего делать не будут, что они двоечники, никогда не реагируют на то, что им предлагает учитель, и так далее, но которые после моих уроков полностью преображались, включались в процесс, радовались вместе со всеми. Было видно, что им вся эта деятельность по душе. Помню одного конкретного мальчика, одиннадцати примерно лет, который был главным плохишом в классе. Крупный, задиристый, вспыльчивый, всегда готовый подраться; на уроках он никогда не работал, домашних заданий не делал. Я преподавал в его классе раз в неделю на протяжении учебного года. Он ни слова у меня не написал: просто отказывался – и все! Когда я вернулся в тот же класс на следующий год, я снова с ним столкнулся, а у меня тогда появилось желание попробовать поработать с совсем маленькими детьми, с пятилетками, которые тоже приходили в эту школу. Писать они толком еще не умели, поэтому мне нужно было самому за ними записывать. Но у меня не было никакой возможности подойти к каждому из двадцати детей и записать.

И вы взяли с собой этого плохиша?

Я обратился к своему старому классу: «Вы все знаете, как мы работаем, поэтому приглашаю вас к себе в ассистенты. Кто готов мне помочь?» И вижу, что этот мальчик, задира, тянет руку. Я подумал: «Вот это да…» Приходим к малышам, и выясняется, что он лучше всех справляется со своей задачей. Он вел себя как настоящий учитель. Сел за стол и говорит: «Так, дети, подходим сюда по одному, дурака не валять и не шуметь!» Из угнетаемого он превратился в уважаемого человека и после этого сразу же стал вести себя по-другому и у себя в классе. Потом его классный руководитель спросил меня: «Что вы с ним сделали?» И я ответил: «Не знаю, он сам все сделал!»

Все ваши примеры показывают, что, столкнувшись с поэтической работой, дети менялись. Некоторые из них преобразились. Как бы вы возразили мне, если бы я распространил ваш опыт преподавания на поэзию в целом и сказал бы, что функция поэзии – и для взрослых тоже – в том и состоит, что она преображает людей, меняет их мышление и образ жизни?

Я бы ничего не стал возражать!

Вы бы подписались под этим утверждением?

Я думаю, это вполне возможно. Можно найти массу примеров, когда, скажем, люди, оказавшись в тюрьме, начинают читать поэзию и внезапно становятся другими. Поэзия заставляет их иначе воспринять себя или иначе посмотреть на мир. Я слышал не одну такую историю. То есть да, конечно! Меня самого поэзия изменила, когда я с ней столкнулся, – вернее, когда я ее по-настоящему полюбил.

Как именно она вас изменила?

Она заставила меня осознать, что в жизни гораздо больше возможностей, чем я себе до этого представлял. Я вырос в провинции. Мои родители, мои бабушка с дедушкой, да и вообще все мои родственники были рабочие люди, которые выросли с чувством, что у них не так много возможностей в этом мире. И я в каком-то смысле унаследовал от них это отношение и лет до 15 его придерживался, пока не обнаружил в себе любовь к поэзии – такой поэзии, в которой ощущался оптимизм и открывались возможности, а именно к поэзии Уолта Уитмена. Не поручусь, что я пережил эту трансформацию только благодаря поэзии – к тому же любое такое «преображение» случается отнюдь не мгновенно, – но поэзия, уверен, этому способствовала, именно благодаря ей у меня возникло ощущение, что нужно просто распахнуть дверь и обнаружить что-то очень интересное уже за дверью. Потому что до этого я даже не понимал, что есть какая-то дверь: перед собой я видел только стену.

Из вашего примера следует, что поэтическое творчество, сочинение стихов, может преобразить их автора. Можно ли сказать то же самое и об опыте чтения поэзии?

Конечно! Я говорил именно о чтении, не о сочинительстве. Когда я сам начал писать, это, наверное, тоже меня изменило. Но об этом гораздо сложнее думать: как влияет на тебя писательство? Упрощенный ответ – может быть, даже слишком простой – в том, что порой в процессе письма автор сам себе удивляется, обнаруживая, что он пишет такие вещи, которые он и представить себе не мог, что напишет. Наверное, поэтическое творчество порой дает тебе возможность понять, что в мире и внутри самого себя еще можно что-то обнаружить.

Попробуем задержаться на этом уровне обобщения и посмотреть, какие еще функции можно было бы приписать поэзии.

Я не знаю, Арнис, честно, не знаю… Я просто пишу стихи – я не надеюсь изменить мир или спасти чьи-то души…

Тогда зачем вы их пишете?

Понятия не имею! (Смеется.) Если бы я знал, я бы, может, их и не писал.

Значит ли это, что на самом деле их пишет нечто внутри вас?

Порой это занятие мне доставляет очевидное удовольствие – это явно одна из причин. Порой мне совсем не нравится это делать, но…

Но вы все равно пишете.

Да. Отчасти потому, что я уже старый человек, я столько лет этим занимаюсь, что мне ничего не остается делать, как продолжать этим заниматься. Это для меня все равно что дышать – ты всегда это делал, и нет никаких причин прекращать.