Чем вы занимаетесь?

Интервью было опубликовано в 1926 году в еженедельнике Die Literarische Welt.

Я не прав, видя в вас одновременно лирика и драматурга?

Лирика моя – скорее частного характера. Она идет под аккомпанемент банджо и фортепиано и требует мимического исполнения. В драме же я выдаю не свое частное настроение, а, так сказать, мировой настрой. Другими словами, объективный взгляд на вещь, в отличие от настроения в обыденном и поэтическом смысле.

По постановкам ваших вещей это не всегда можно понять.

А иначе и быть не могло. В большинстве случаев их играли абсолютно неверно. Ставили лирика, которого ошибочно во мне видели, – нечто такое, чем я являюсь лишь внешне, но уж точно не внутри моих драм.

Вы также отвергаете лирическое участие автора в персонажах, событиях и во всем том, что вообще может найти выражение в драме?

Я не даю своему чувству сливаться с драматическим решением. Это искажало бы мир. Я стремлюсь, насколько это возможно, к изложению классическому, холодному, идущему главным образом от разума. Я же пишу не для того отребья, которое ценит лишь то, что ему по душе.

А для кого вы пишете?

Для тех, кто приходит исключительно ради собственного удовольствия и даже не думает снимать в театре шляпу.

Но эти-то как раз чаще всего жаждут чувств и страстей.

Если публика и заслуживает какогото почтения, то оно сводится исключительно к тому, чтобы считать ее максимально разумной. Считать людей наивными в корне неправильно, после 17 лет все уже взрослые. Я апеллирую к разуму.

Мне в ваших сюжетах порой не хватает как раз разумности. События в вашей подаче становятся непрозрачными.

Я представляю голые события, чтобы дать публике возможность думать самостоятельно. Для этого нужна публика проницательная, умеющая наблюдать и стремящаяся дать волю собственному интеллекту.

Вам не хочется облегчить стоящую перед зрителем задачу?

Зрителю следовало бы быть в достаточной мере психологом, чтобы самому проникнуть в материал, который я ему предлагаю. Я ручаюсь только за абсолютную подлинность и точность того, что в моих драмах происходит, – готов поспорить, что в людях я разбираюсь. Но я оставляю пространство для интерпретаций. Внутри моих драм есть смысл. Нужно его только найти.

И все же ничто не мешает художнику не следовать вашему методу, а сразу сделать содержание понятным.

Есть писатели, которые дают только события. К ним я и принадлежу. Сюжеты у меня понятные. Они мне нужны отнюдь не для того, чтобы просто их прояснить. Далее, есть писатели, которые наряду с событиями – но, по существу, в отрыве от них – дают теорию. В этом случае теорию можно будет подтвердить или опровергнуть самими этими событиями. И наконец, есть еще третий метод работы, который ставит своей целью взаимопроникновение понятийного анализа и живого материала. Я считаю, что понятию драмы в полной мере отвечает только первый метод.

Конечно. Но в определенных случаях он может сбить зрителя с толку: он уже не ориентируется в сюжете.

Когда такое происходит, это вина нынешнего театра, который все, в чем следовало бы разобраться, оставляет неясным, выезжая на мистике.

Вы хотите сказать, что прояснять ход событий в драме должен не автор, а режиссер?

Если речь идет о том, чтобы объяснить его той эпохе, в которой вещь играется, то да. Настоящие драматические произведения вообще понятны только в постановке. Но с господствующей неопределенностью нужно порвать – и с монументальной неопределенностью тоже. Самое неопределенное, что бывает на свете, – это плохие плакаты. Я выступаю за эпический театр! Режиссура должна выстраивать сюжетные события трезво и объективно. В большинстве случаев смысл произведения сегодня размыт как раз потому, что актерская игра устремлена к сердцу зрителя. Персонажи, которых представляет актер, навязываются зрителю и тем самым искажаются. А их нужно было бы, вопреки сложившемуся обыкновению, представлять зрителю в холодной, объективной, чисто классической манере. Тогда они перестанут быть объектом вчувствования, тогда их уже нужно будет понимать. Чувство – штука приватная и ограниченная. А разум более-менее всеохватен и, как правило, не подводит.

Это твердый интеллектуализм. На мой взгляд, не поддаваться антиинтеллектуальным поветриям недавнего прошлого – большое дело.

Возможно. Во всяком случае, я не столь ужасающе хаотичен, как обо мне иногда думают. Пусть я и ограничиваюсь в драмах чистым сюжетом, но я представляю только типичное, я выбираю – а это уже порядок. И если какой-нибудь мой персонаж впадает в противоречия, то только потому, что человек в разные моменты никогда не бывает одним и тем же. Меняющиеся внешние условия подталкивают его к внутренней перегруппировке. Постоянство «я» – это миф. Человек – это беспрестанно распадающийся и заново выстраивающий себя атом. Важно показать то, что есть.

Но того, чтобы вообще разумным образом принять хаос, царящий в действительности, вы добиваетесь…

…исключительно и только головой. Да и сам по себе хаос есть только потому, что голова наша далека от совершенства. То, до чего она дойти не может, мы называем иррациональным.

Вы знаете, что я не отпущу вас, не спросив, над чем вы работаете в данный момент.

Я занят двумя вещами. Во-первых, биографией Самсона-Кёрнера¹.

Что вас на это сподвигло?

Самсон-Кёрнер – тип замечательный и очень значительный. Мне хотелось сохранить его для себя. Проще всего это было сделать, получив от него разрешение рассказать его биографию. Я много думаю о действительности, о фактах. Тем не менее такие факты, как Самсон-Кёрнер, можно пересчитать по пальцам: счастливые случайности. Прежде всего меня в Самсоне поразило то, что он, как мне показалось, занимается боксом, исходя из чуждого для немцев принципа. Он ведет себя на ринге очень деловито. У него огромное пластическое обаяние. Он, скажем, убирает себе в карман обыкновенный билет – и это неподражаемо. Поэтому он и стал совершенно выдающимся киноактером.

Как продвигается эта работа?

Это скорее даже развлечение. Я много его расспрашиваю, причем важнее всего для меня его воззрения и убеждения. Человеческие воззрения вообще интересуют меня больше, чем чувства. Чувства чаще всего определяются взглядами, идут вслед за ними. Решающее значение имеют как раз взгляды. Первичнее иногда бывает только опыт. Но мы знаем, что далеко не все убеждения имеют своим источником опыт.

А это уже отъявленный интеллектуализм!

Любое действие берет свое начало в знании. Импульсивных поступков в собственном смысле не бывает. Даже за ними скрывается разум.

Над чем еще вы работаете?

Над комедией «Человек есть человек»². Там речь идет о технической переделке человека в нечто другое ради определенной цели.

И кто производит переделку?

Три инженера чувств.

Эксперимент удался?

Да, по этому поводу все вздохнули с облегчением.

И что, в результате возник идеальный человек?

Да нет, не то чтобы...