Тайная жизнь соседей малых

Без имени Андрея Пояркова, сотрудника Института проблем экологии и эволюции им. А. Н. Северцова, не обходится ни одна публикация, посвященная московским бродячим собакам. Изучать их Поярков начал еще во время учебы в МГУ в 1979 году. Другой легендарный исследователь животных (волков главным образом), Ясон Бадридзе, характеризует Пояркова как «того единственного человека, который не только хорошо знает проблему бродячих собак, но и прекрасно знаком с их поведением».

С первых публикаций Пояркова о московских бродячих собаках, которые научились жить в метро и кататься в вагонах, прошло всего каких-нибудь десять лет, но за это время объект вдохновения и научного интереса Пояркова – собака московских окраин и улиц – в лихорадочной метрополии почти полностью изведен.

У. Т.

Я бывал в советское время в Москве, но бездомных собак почти не замечал. Это, впрочем, не значит, что их не было. Когда, собственно, собаки начали жить в городах самостоятельно, а не как домашние животные?

Это достаточно сложный вопрос. Думаю, что одна из векторных точек – это Вторая мировая война и осада Москвы. Понятно, что в то время был голод и всех собак съели. Точно так же, как в Питере, где ели не только собак, но и ворон, крыс, кошек и так далее.

Здесь тоже ели собак?

Да, конечно, все было очень сурово.

В 1941 году?

Да. Если до того здесь была популяция собак (а она наверняка была), то после войны она практически исчезла. Потом она постепенно возрождалась, об этом есть кое-какие сведения, документация. В частности, мой отец, который работал на cанэпидемстанции врачом, в конце 1960-х годов уже наблюдал бездомных собак в Измайловском парке и других местах. Но, видимо, их тогда все-таки было не так много. А вот к концу 1970-х, к 1980 году численность собак в Москве уже была очень высокой, около 20 тысяч на город, причем это без учета. В 1996 году мы провели корректный учет, и у нас получилось 21–22 тысячи собак – это с доверительными интервалами, с ошибкой измерения и так далее. Мы их считали дважды, зимой и летом. Площадь России – 17 миллионов квадратных километров, а площадь Москвы – 870 квадратных километров. Причем мы считали только внутри МКАДа, без всяких аппендиксов, где тоже много собак живет. МКАД – это определенного рода преграда, и мы выбрали эту кольцевую как хороший репер, как основное внешнее кольцо. И вот мы получили эту цифру. На самом деле это грандиозная численность для 870 квадратных километров, особенно учитывая, что большую часть площади вырезают дома, в которых бездомные собаки не живут. Реальная плотность еще выше. Такая колоссальная плотность – само по себе очень интересное явление, потому что плотность во всех популяционных параметрах очень важный фактор, который сильно модифицирует поведение животных и экологию.

А если сравнивать с крысами?

Крыс, конечно, больше. Но крысы сами по себе несоизмеримо меньше. Чем меньше зверь, тем относительно больше для него пространство.

Когда вы начали заниматься этими собаками, это не считалось антисоветским занятием? Ну вы знаете: какие бездомные собаки могут быть в Советском Союзе?

Нет, не считалось. Меня как раз очень поддерживали в моем институте. Я работал и работаю в Академическом институте имени Северцова – академик Северцов был очень известный российский эволюционист, морфолог, сравнительный анатом. Раньше это был Институт морфологии, экологии и животных. Сейчас он является институтом проблем экологии и эволюции. В то время в Советском Союзе основная стратегия контроля и регулирования численности собак была такая: их отлавливали и через какое-то время уничтожали. Отлавливали в основном по звонкам кого могли.

То есть кто-то позвонил, сообщил...

Да, вот тут собаки, приезжайте. Была такая государственная служба. Хотя в общем довольно могучая советская система, как ни парадоксально, с популяцией бездомных собак совершенно не справлялась.

Почему?

Тут несколько моментов. Вы помните, в 1980 году в Москве была летняя Олимпиада?

Конечно. Умер Высоцкий.

Совершенно верно. Соответственно, перед Олимпиадой было принято решение максимально очистить город, в том числе и от бездомных собак.

Чтобы красиво было?

Ну да, якобы чтобы было красиво. Они использовали разные способы – в основном отравленные приманки, которые давали собакам лично. Варварство, конечно, полнейшее, но тем не менее они очень много собак выдолбили – думаю, где-то треть популяции была утрачена. Но прошло полгода, и к середине 1981-го популяция практически полностью восстановилась – по крайней мере, на моем модельном участке точно. Отчасти это был приток иммигрантов, отчасти – гораздо более высокий процент выживания щенков. Дело в том, что в размножающихся группах – в наполненной популяции, которая находится около верхнего предела по отношению к ресурсам, – принципиально важны не столько пищевые ресурсы, сколько места, в которых можно жить. Эти укрытные места принципиально важны. И популяция восстановилась. За счет чего? Дело в том, что в очень плотной популяции щенки практически не остаются, они уходят из своих родительских групп на какие-то другие территории и в большинстве случаев погибают. Молодые щенки – это такое пушечное мясо. Там очень жесткий механизм отбора, и те единицы, которые прорываются, – это настоящие бездомные собаки, которые очень хорошо адаптированы к улице. Они прекрасно знают улицу, а на улице очень много шансов погибнуть от разных причин – быть сбитыми на дороге, оказаться в конфликтной ситуации со взрослыми собаками, умереть от голода, от холода и так далее. Хотя надо сказать, что холод – далеко не самый важный фактор. У меня рождались щенки даже в двадцатиградусный мороз. Я наблюдал щенков, которые прекрасно жили на улице...

Что значит «у вас рождались»?

Рождались у собак, но на моем участке. Я этих собак воспринимаю как своих.

Это какой участок?

Это участок в районе МГУ. Я окончил биофак и довольно долго жил в главном здании МГУ, на Ленинских горах, там за Ломоносовским проспектом парк и промзона. Сейчас она уже уничтожена, но тогда это была большая промзона. Я начинал наблюдать за собаками именно там, это был мой модельный участок. И я понял, что, несмотря на якобы колоссальную систему давления и управления популяцией, на самом деле ничего не происходит. Они сами живут и сами себя регулируют. Потом отчасти под давлением зоозащитников была принята другая стратегия – я сам в этом принял достаточно большое участие, писал, как плохо собак ловить и уничтожать. Новая стратегия заключалась в том, что бездомных самок отлавливали, стерилизовали и выпускали на том же месте. Это было реализовано во времена Лужкова в 2002 или 2003 году. Существовала эта стратегия лет восемь, наверное. В 2006 году, то есть ровно через десять лет после первого учета, мы провели второй учет. Оказалось, что численность собак немножко возросла. Стерилизация не сработала. В реализации программы были допущены грубейшие ошибки, и люди, которые все это делали, то есть московские городские власти, были... ну, мягко говоря, не очень добросовестны в ее реализации. Они думали, что можно точно так же, как при отлове, приезжать по вызову и стерилизовать. Часто собак просто халтурно стерилизовали, то есть делали надрез, ничего не выкидывали и отпускали. Но даже если бы они хотели все сделать правильно, при таком распылении по городу это предприятие было абсолютно обречено. Что нужно было делать? Нужно было – раз мы уже вспомнили Вторую мировую войну – создавать специальные участки, где достигалось бы не менее 85–90% стерилизованных самок.

Это почему?

Потому что если у вас, например, есть группа из трех сук, двух вы стерилизовали, а одну пропустили, значит вы не сделали ничего.

Она просто будет больше рожать и больше щенков будут выживать?

Да. Более того, другие не будут ей мешать. А потенциал размножения – пять-шесть щенков. Этого хватает за глаза. Поэтому нужно было создавать зоны очень высокого процента стерилизации, но этого не сделали. Как только стерилизацию распылили, это, по сути дела, была просто система отмывки денег, с точки зрения популяционного ответа это был ноль. Популяция даже чуть-чуть возросла. Но интересно, что возросла всего на четыре тысячи – средней цифрой стало 26 тысяч. Это еще раз говорит о том, что популяция в основном находится на своем верхнем пределе и сама себя регулирует. И еще там был один очень интересный фокус. Дело в том, что во всех плотных, крупных псовых популяциях, к которым относятся волки, собаки и койоты, при высокой численности всегда преобладают самцы. Московская популяция в этом смысле была абсолютно классической. Во время первых учетов соотношение самцов и самок было не менее чем два к одной – на два самца одна самка. А когда началась программа стерилизации, мы обратили внимание, что формально процентное соотношение сдвинулось в сторону самок. Я думал: «Как же так? Численность растет, а самок становится больше?» А потом понял, что в принципе, если посчитать самок – а мы в ряде случаев смогли их отметить – и выкинуть из соотношения стерилизованных, нефертильных, то соотношение абсолютно точно опять получается два к одному. То есть размножающихся самок опять было в два раза меньше, чем вот этих взрослых, дурацких буферных животных в виде самцов и неразмножающихся самок. Популяция очень четко сохранила status quo. И я думал, что с ней вообще ничего нельзя сделать. Но оказалось, что можно. Сейчас в Москве собак практически нет.

Да, я заметил.

Они накрылись. Их уничтожили. И это сам по себе очень интересный феномен, потому что в самом конце Лужкова – к началу Собянина опять изменилась стратегия регулирования и контроля. Изменилась идеологически. Город решил так: мы будем строить за городом большие приюты и вывозить собак туда. И они действительно строили приюты и вывозили туда собак. Много вывезли – там порядка 16 тысяч сидят. Я считаю, что это совершенно негуманно по отношению к собакам.

В чем же негуманность?

Они там очень плотно сидят, друг у друга на голове. Представьте: 16 тысяч собак на 9 или 11 приютов.

Туда попадают и домашние, которые сбежали?

Редко. Попадаются, но в основном целевая группа – именно бездомные собаки. Почему-то удалось дать под дых этой популяции так, что она не оправилась. Я думаю, что на самом деле это довольно хитрая игра. В то время очень развилось массовое движение догхантеров – это молодые люди, подонки, которые травят и уничтожают собак специальным человеческим лекарством от туберкулеза. Дают большую дозу, и у собаки легкие выходят вместе с кровавой пеной.

Зачем они это делают?

Они ненавидят собак и считают, что очищают город.

То есть это идеологическое движение?

Да. И его внедрил человек, который себя позиционировал как зоозащитника. Он был очень важным идеологом догхантерства. И что интересно, власти с этим не очень борются.

Потому что они как бы очищают город?

Да. Плюс под эту марку можно и самим очищать город. Когда власти решили, что на улицах не должно быть бездомных собак, они просто стали... Есть единичные примеры того, как работники этих служб по очистке города просто разбрасывали отравленные приманки и травили. Или вот такое словосочетание – «выхватывание в приюты»... Понятно, что собаки в них живут пожизненно, но недолго. Поэтому поток в приюты идет постоянно. Плюс догхантерство. И второй важный фактор – собаки в процессе стерилизации и отсутствия отбора, а также давления со стороны человека потеряли резистентность к отлову. Ведь у советских собак правила поведения, чтобы не быть пойманными, были очень хорошо отработаны.

Почему они потеряли эти навыки?

Потому что их опять выпускали. Их ловили, но не убивали. Это была совсем другая ситуация. Собаку поймали, прооперировали и выпустили. Понимаете, если собаки просто пропадают, они как-то это очень хорошо чувствуют. Я думаю, что таким образом резистентность отчасти была потеряна. Потому что раньше давление на популяцию было честное: если мы тебя поймали, то ты, по сути дела, пропал. А тут ты через какое-то время возвращаешься. И главное, что в самой системе стерилизации было гораздо меньше отлова. Они в основном работали через так называемых опекунов. Люди прикармливали собак, забирали, оперировали и выпускали, и собаки этого не пугались. Настоящего отлова при Лужкове практически не было. В общем, они так дали популяции под дых, что сейчас ее практически нет. Поэтому мы говорим о феномене, который в прошлом. В подавляющем большинстве. Собаки есть, но очень мало.

Что город при этом потерял и что выиграл?

Это очень сложный вопрос. Если уж совсем на современном уровне, то корректных исследований по влиянию собак на экологию не было. Но, по моим впечатлениям, раньше, особенно в советский период, который в этом смысле был самый честный, и собаки были более интересны. Они, например, давили на популяцию крыс. Когда появляются опекуны. Ведь опекуны – это кто? Это люди, которые кормят собак. Они приходят и дают собакам много еды – сухого корма, каких-нибудь жилок или еще чего-то. Люди делают это от доброго сердца, с самыми лучшими намерениями: покормить собак, чтобы они не голодали. Но для города это очень плохое влияние. Они (а) концентрируют собак в одном вместе, (б) приносят ресурс сами. В результате собаки отучаются работать как чистильщики города, потому что они точно знают, что есть такой ресурс и он будет принесен. Около таких собак как раз часто возникают колонии крыс, которых обычно все нормальные собиратели и хищники давят. Потому что эти собаки ленивые, они знают, что в двенадцать часов у них будет кусок хлеба. А если не в двенадцать, то в два точно. Ну или в крайнем случае в пять вечера. Но он будет сегодня, в этом месте. И это очень плохо. Такая предсказуемость собирает собак в большой концентрации, особенно когда их кормит один знакомый человек. Такая собака всегда более смелая. Соответственно – гораздо больше конфликтов. Они пугают прохожих, иногда даже кусают и так далее.

Как это связано с агрессивностью собаки?

Совершенно напрямую. Любая собака знает, что когда их несколько, когда рядом друзья, можно себя чувствовать гораздо более уверенно. Я много раз наблюдал собак на свадьбах. Это такой очень напряженный социальный момент интенсивной борьбы между кобелями. Молодые кобели, как правило, знают, что я за ними наблюдаю, подходят ко мне, стоят около меня. И начинают движение вперед, в сторону свадьбы. Они демонстрируют, что идут со мной. Это позволяет им внедриться в свадьбу так, как в одиночку они бы не смогли. Я много раз проделывал этот фокус. Подставлял собаке еду, а потом двигался назад – она оглядывается, что я там делаю, и сразу возвращается. Собаки эти вещи очень точно знают. Бездомные собаки вообще знают человека гораздо лучше, чем человек бездомных собак. Они переходят улицу по пешеходным переходам, в основном на светофоры, если это умные собаки. Часто ждут человека, чтобы перейти, и так далее. Это такой классический пример. И вот эта концентрация собак – это автоматическое повышение самосознания, сила: «Нас много, мы – группа».