Тайная жизнь соседей малых

Без имени Андрея Пояркова, сотрудника Института проблем экологии и эволюции им. А. Н. Северцова, не обходится ни одна публикация, посвященная московским бродячим собакам. Изучать их Поярков начал еще во время учебы в МГУ в 1979 году. Другой легендарный исследователь животных (волков главным образом), Ясон Бадридзе, характеризует Пояркова как «того единственного человека, который не только хорошо знает проблему бродячих собак, но и прекрасно знаком с их поведением».

С первых публикаций Пояркова о московских бродячих собаках, которые научились жить в метро и кататься в вагонах, прошло всего каких-нибудь десять лет, но за это время объект вдохновения и научного интереса Пояркова – собака московских окраин и улиц – в лихорадочной метрополии почти полностью изведен.

У. Т.

Я бывал в советское время в Москве, но бездомных собак почти не замечал. Это, впрочем, не значит, что их не было. Когда, собственно, собаки начали жить в городах самостоятельно, а не как домашние животные?

Это достаточно сложный вопрос. Думаю, что одна из векторных точек – это Вторая мировая война и осада Москвы. Понятно, что в то время был голод и всех собак съели. Точно так же, как в Питере, где ели не только собак, но и ворон, крыс, кошек и так далее.

Здесь тоже ели собак?

Да, конечно, все было очень сурово.

В 1941 году?

Да. Если до того здесь была популяция собак (а она наверняка была), то после войны она практически исчезла. Потом она постепенно возрождалась, об этом есть кое-какие сведения, документация. В частности, мой отец, который работал на cанэпидемстанции врачом, в конце 1960-х годов уже наблюдал бездомных собак в Измайловском парке и других местах. Но, видимо, их тогда все-таки было не так много. А вот к концу 1970-х, к 1980 году численность собак в Москве уже была очень высокой, около 20 тысяч на город, причем это без учета. В 1996 году мы провели корректный учет, и у нас получилось 21–22 тысячи собак – это с доверительными интервалами, с ошибкой измерения и так далее. Мы их считали дважды, зимой и летом. Площадь России – 17 миллионов квадратных километров, а площадь Москвы – 870 квадратных километров. Причем мы считали только внутри МКАДа, без всяких аппендиксов, где тоже много собак живет. МКАД – это определенного рода преграда, и мы выбрали эту кольцевую как хороший репер, как основное внешнее кольцо. И вот мы получили эту цифру. На самом деле это грандиозная численность для 870 квадратных километров, особенно учитывая, что большую часть площади вырезают дома, в которых бездомные собаки не живут. Реальная плотность еще выше. Такая колоссальная плотность – само по себе очень интересное явление, потому что плотность во всех популяционных параметрах очень важный фактор, который сильно модифицирует поведение животных и экологию.

А если сравнивать с крысами?

Крыс, конечно, больше. Но крысы сами по себе несоизмеримо меньше. Чем меньше зверь, тем относительно больше для него пространство.

Когда вы начали заниматься этими собаками, это не считалось антисоветским занятием? Ну вы знаете: какие бездомные собаки могут быть в Советском Союзе?

Нет, не считалось. Меня как раз очень поддерживали в моем институте. Я работал и работаю в Академическом институте имени Северцова – академик Северцов был очень известный российский эволюционист, морфолог, сравнительный анатом. Раньше это был Институт морфологии, экологии и животных. Сейчас он является институтом проблем экологии и эволюции. В то время в Советском Союзе основная стратегия контроля и регулирования численности собак была такая: их отлавливали и через какое-то время уничтожали. Отлавливали в основном по звонкам кого могли.

То есть кто-то позвонил, сообщил...

Да, вот тут собаки, приезжайте. Была такая государственная служба. Хотя в общем довольно могучая советская система, как ни парадоксально, с популяцией бездомных собак совершенно не справлялась.

Почему?

Тут несколько моментов. Вы помните, в 1980 году в Москве была летняя Олимпиада?

Конечно. Умер Высоцкий.

Совершенно верно. Соответственно, перед Олимпиадой было принято решение максимально очистить город, в том числе и от бездомных собак.

Чтобы красиво было?

Ну да, якобы чтобы было красиво. Они использовали разные способы – в основном отравленные приманки, которые давали собакам лично. Варварство, конечно, полнейшее, но тем не менее они очень много собак выдолбили – думаю, где-то треть популяции была утрачена. Но прошло полгода, и к середине 1981-го популяция практически полностью восстановилась – по крайней мере, на моем модельном участке точно. Отчасти это был приток иммигрантов, отчасти – гораздо более высокий процент выживания щенков. Дело в том, что в размножающихся группах – в наполненной популяции, которая находится около верхнего предела по отношению к ресурсам, – принципиально важны не столько пищевые ресурсы, сколько места, в которых можно жить. Эти укрытные места принципиально важны. И популяция восстановилась. За счет чего? Дело в том, что в очень плотной популяции щенки практически не остаются, они уходят из своих родительских групп на какие-то другие территории и в большинстве случаев погибают. Молодые щенки – это такое пушечное мясо. Там очень жесткий механизм отбора, и те единицы, которые прорываются, – это настоящие бездомные собаки, которые очень хорошо адаптированы к улице. Они прекрасно знают улицу, а на улице очень много шансов погибнуть от разных причин – быть сбитыми на дороге, оказаться в конфликтной ситуации со взрослыми собаками, умереть от голода, от холода и так далее. Хотя надо сказать, что холод – далеко не самый важный фактор. У меня рождались щенки даже в двадцатиградусный мороз. Я наблюдал щенков, которые прекрасно жили на улице...

Что значит «у вас рождались»?

Рождались у собак, но на моем участке. Я этих собак воспринимаю как своих.

Это какой участок?

Это участок в районе МГУ. Я окончил биофак и довольно долго жил в главном здании МГУ, на Ленинских горах, там за Ломоносовским проспектом парк и промзона. Сейчас она уже уничтожена, но тогда это была большая промзона. Я начинал наблюдать за собаками именно там, это был мой модельный участок. И я понял, что, несмотря на якобы колоссальную систему давления и управления популяцией, на самом деле ничего не происходит. Они сами живут и сами себя регулируют. Потом отчасти под давлением зоозащитников была принята другая стратегия – я сам в этом принял достаточно большое участие, писал, как плохо собак ловить и уничтожать. Новая стратегия заключалась в том, что бездомных самок отлавливали, стерилизовали и выпускали на том же месте. Это было реализовано во времена Лужкова в 2002 или 2003 году. Существовала эта стратегия лет восемь, наверное. В 2006 году, то есть ровно через десять лет после первого учета, мы провели второй учет. Оказалось, что численность собак немножко возросла. Стерилизация не сработала. В реализации программы были допущены грубейшие ошибки, и люди, которые все это делали, то есть московские городские власти, были... ну, мягко говоря, не очень добросовестны в ее реализации. Они думали, что можно точно так же, как при отлове, приезжать по вызову и стерилизовать. Часто собак просто халтурно стерилизовали, то есть делали надрез, ничего не выкидывали и отпускали. Но даже если бы они хотели все сделать правильно, при таком распылении по городу это предприятие было абсолютно обречено. Что нужно было делать? Нужно было – раз мы уже вспомнили Вторую мировую войну – создавать специальные участки, где достигалось бы не менее 85–90% стерилизованных самок.

Это почему?

Потому что если у вас, например, есть группа из трех сук, двух вы стерилизовали, а одну пропустили, значит вы не сделали ничего.

Она просто будет больше рожать и больше щенков будут выживать?

Да. Более того, другие не будут ей мешать. А потенциал размножения – пять-шесть щенков. Этого хватает за глаза. Поэтому нужно было создавать зоны очень высокого процента стерилизации, но этого не сделали. Как только стерилизацию распылили, это, по сути дела, была просто система отмывки денег, с точки зрения популяционного ответа это был ноль. Популяция даже чуть-чуть возросла. Но интересно, что возросла всего на четыре тысячи – средней цифрой стало 26 тысяч. Это еще раз говорит о том, что популяция в основном находится на своем верхнем пределе и сама себя регулирует. И еще там был один очень интересный фокус. Дело в том, что во всех плотных, крупных псовых популяциях, к которым относятся волки, собаки и койоты, при высокой численности всегда преобладают самцы. Московская популяция в этом смысле была абсолютно классической. Во время первых учетов соотношение самцов и самок было не менее чем два к одной – на два самца одна самка. А когда началась программа стерилизации, мы обратили внимание, что формально процентное соотношение сдвинулось в сторону самок. Я думал: «Как же так? Численность растет, а самок становится больше?» А потом понял, что в принципе, если посчитать самок – а мы в ряде случаев смогли их отметить – и выкинуть из соотношения стерилизованных, нефертильных, то соотношение абсолютно точно опять получается два к одному. То есть размножающихся самок опять было в два раза меньше, чем вот этих взрослых, дурацких буферных животных в виде самцов и неразмножающихся самок. Популяция очень четко сохранила status quo. И я думал, что с ней вообще ничего нельзя сделать. Но оказалось, что можно. Сейчас в Москве собак практически нет.

Да, я заметил.

Они накрылись. Их уничтожили. И это сам по себе очень интересный феномен, потому что в самом конце Лужкова – к началу Собянина опять изменилась стратегия регулирования и контроля. Изменилась идеологически. Город решил так: мы будем строить за городом большие приюты и вывозить собак туда. И они действительно строили приюты и вывозили туда собак. Много вывезли – там порядка 16 тысяч сидят. Я считаю, что это совершенно негуманно по отношению к собакам.

В чем же негуманность?

Они там очень плотно сидят, друг у друга на голове. Представьте: 16 тысяч собак на 9 или 11 приютов.

Туда попадают и домашние, которые сбежали?

Редко. Попадаются, но в основном целевая группа – именно бездомные собаки. Почему-то удалось дать под дых этой популяции так, что она не оправилась. Я думаю, что на самом деле это довольно хитрая игра. В то время очень развилось массовое движение догхантеров – это молодые люди, подонки, которые травят и уничтожают собак специальным человеческим лекарством от туберкулеза. Дают большую дозу, и у собаки легкие выходят вместе с кровавой пеной.

Зачем они это делают?

Они ненавидят собак и считают, что очищают город.

То есть это идеологическое движение?

Да. И его внедрил человек, который себя позиционировал как зоозащитника. Он был очень важным идеологом догхантерства. И что интересно, власти с этим не очень борются.

Потому что они как бы очищают город?

Да. Плюс под эту марку можно и самим очищать город. Когда власти решили, что на улицах не должно быть бездомных собак, они просто стали... Есть единичные примеры того, как работники этих служб по очистке города просто разбрасывали отравленные приманки и травили. Или вот такое словосочетание – «выхватывание в приюты»... Понятно, что собаки в них живут пожизненно, но недолго. Поэтому поток в приюты идет постоянно. Плюс догхантерство. И второй важный фактор – собаки в процессе стерилизации и отсутствия отбора, а также давления со стороны человека потеряли резистентность к отлову. Ведь у советских собак правила поведения, чтобы не быть пойманными, были очень хорошо отработаны.

Почему они потеряли эти навыки?

Потому что их опять выпускали. Их ловили, но не убивали. Это была совсем другая ситуация. Собаку поймали, прооперировали и выпустили. Понимаете, если собаки просто пропадают, они как-то это очень хорошо чувствуют. Я думаю, что таким образом резистентность отчасти была потеряна. Потому что раньше давление на популяцию было честное: если мы тебя поймали, то ты, по сути дела, пропал. А тут ты через какое-то время возвращаешься. И главное, что в самой системе стерилизации было гораздо меньше отлова. Они в основном работали через так называемых опекунов. Люди прикармливали собак, забирали, оперировали и выпускали, и собаки этого не пугались. Настоящего отлова при Лужкове практически не было. В общем, они так дали популяции под дых, что сейчас ее практически нет. Поэтому мы говорим о феномене, который в прошлом. В подавляющем большинстве. Собаки есть, но очень мало.

Что город при этом потерял и что выиграл?

Это очень сложный вопрос. Если уж совсем на современном уровне, то корректных исследований по влиянию собак на экологию не было. Но, по моим впечатлениям, раньше, особенно в советский период, который в этом смысле был самый честный, и собаки были более интересны. Они, например, давили на популяцию крыс. Когда появляются опекуны. Ведь опекуны – это кто? Это люди, которые кормят собак. Они приходят и дают собакам много еды – сухого корма, каких-нибудь жилок или еще чего-то. Люди делают это от доброго сердца, с самыми лучшими намерениями: покормить собак, чтобы они не голодали. Но для города это очень плохое влияние. Они (а) концентрируют собак в одном вместе, (б) приносят ресурс сами. В результате собаки отучаются работать как чистильщики города, потому что они точно знают, что есть такой ресурс и он будет принесен. Около таких собак как раз часто возникают колонии крыс, которых обычно все нормальные собиратели и хищники давят. Потому что эти собаки ленивые, они знают, что в двенадцать часов у них будет кусок хлеба. А если не в двенадцать, то в два точно. Ну или в крайнем случае в пять вечера. Но он будет сегодня, в этом месте. И это очень плохо. Такая предсказуемость собирает собак в большой концентрации, особенно когда их кормит один знакомый человек. Такая собака всегда более смелая. Соответственно – гораздо больше конфликтов. Они пугают прохожих, иногда даже кусают и так далее.

Как это связано с агрессивностью собаки?

Совершенно напрямую. Любая собака знает, что когда их несколько, когда рядом друзья, можно себя чувствовать гораздо более уверенно. Я много раз наблюдал собак на свадьбах. Это такой очень напряженный социальный момент интенсивной борьбы между кобелями. Молодые кобели, как правило, знают, что я за ними наблюдаю, подходят ко мне, стоят около меня. И начинают движение вперед, в сторону свадьбы. Они демонстрируют, что идут со мной. Это позволяет им внедриться в свадьбу так, как в одиночку они бы не смогли. Я много раз проделывал этот фокус. Подставлял собаке еду, а потом двигался назад – она оглядывается, что я там делаю, и сразу возвращается. Собаки эти вещи очень точно знают. Бездомные собаки вообще знают человека гораздо лучше, чем человек бездомных собак. Они переходят улицу по пешеходным переходам, в основном на светофоры, если это умные собаки. Часто ждут человека, чтобы перейти, и так далее. Это такой классический пример. И вот эта концентрация собак – это автоматическое повышение самосознания, сила: «Нас много, мы – группа».

Но вы сказали, что ленивые собаки становятся агрессивными.

Ну, они не совсем ленивые. Конечно, лень и агрессивность – это противоположные вещи. Они просто тупые по сравнению с собаками, которые дальше ходят и исследуют большие территории. И гораздо более скучные. У них нет этой пластики и сложности поведения, многогранности отработки. Только черное или белое.

На самом деле, когда мы говорим о бездомной собаке в городе, мы говорим не об одном экологическом типе, а как минимум о четырех, может быть, даже больше. Это совершенно разные стратегии жизни в городе. И две основные важнейшие оси в этих стратегиях – это стратегия того, как собака добывает корм – стратегия фуражирования, как это называется, – и степень одичания, то есть отход от социализации на человека. Это важнейшие параметры, по которым собаки распределяются на несколько типов. Соответственно, складывается мозаика с несколькими возможными оптимальными вариантами.

Давайте начнем с такого примитивного сравнения собак, которые были в советский период, их было достаточно много. Это собаки, живущие на определенной территории и в основном получающие корм от людей, которые им его приносят. Как правило, в советский период это были работники, скажем, гаража, какой-нибудь автобазы или строительного управления. Там, например, дядя Ваня или тетя Маня работает сторожем. Собаки им помогают сторожить, а они им за это приносят свои остатки еды, кости, иногда даже что-нибудь покупают. Собаки знают этих людей и относятся к ним отчасти как к хозяевам. Они не привязаны, они не живут в квартире, но человек может управлять их поведением. Они слушают его команды, то есть он для них является лидером.

До какой степени они его слушаются?

Конечно, меньше, чем любая домашняя собака. Ну, например, «Васька, прекрати!» они понимают. Свистни – собака придет. Иногда ее можно даже запереть, но в принципе они этого не любят. Такая примитивная, но тем не менее система управления. Она работает. Эти собаки, помимо двух важнейших осей, характеризуются маленьким участком обитания и достаточно примитивной схемой отношения к другим собакам: на нашей территории – пошли все вон, а на чужую, в общем-то, мы и сами не пойдем. И к чужим людям тоже достаточно агрессивное отношение, потому что они своих охраняют.

Речь идет о маленьких территориях, которые они посредством людей для себя обустроили?

Да, именно посредством людей, и они людям платят тем, что эти территории охраняют. В ночное время, когда не было камер наблюдения, это был очень важный фактор.

Следующая стадия – это собаки-попрошайки, очень интересный феномен. Это собаки, которые специализируются на людях, и для них совершенно не важно, кто вы. Им важно выпросить у вас пищу. Это не персональные связи, в отличие от первых собак, у которых связи сугубо персональные и личные, а фильтрование толпы. Они прекрасные психологи, великолепно знают, у кого можно попросить, как выпросить и так далее. Разные приемы используются, специальное поведение.

Какие, например, приемы?

Например, они поджимают ушки, на чинают улыбаться, растягивают морду, виляют хвостом и идут к бабке, у которой сосиски в сумке. Бабка сердобольно достает сосиски, кидает собаке. Это приемы очень выраженные. И это особое поведение направлено на создание собственной экологической ниши по отношению к кормодобыванию.

Это делают маленькие собаки?

Как правило, маленькие и, как правило, слабые. Они происходят из подчиненных собак. В стае собак, как и у волков, очень сложная социальная структура, и среди них есть подчиненные, а приветствие подчиненного зверя именно так и выглядит. И эта специфика очень легко переносится на человека, чтобы выпросить у него корм. Они узнают людей, на которых это поведение потенциально сработает. У жесткого мужика такая собака почти никогда не будет просить. Она глянет на него, посмотрит: «Нет, безнадежно» – и уйдет. Их рабочая группа – дети, пожилые женщины, молоденькие девушки, парни с девушками, особенно на начальной стадии ухаживания. Вот эти вполне годятся. Это совершенно целенаправленное поведение.

А есть, например, одинокие люди, которые...

Да, могут и домой взять. Это как раз та группа, которую нужно брать с улицы. Это собаки, которым дома будет хорошо. Но что происходит на улице? Эти собаки уходят из группы. Они сепарируются и начинают жить отдельно. Они как бы подчиненные, но над ними уже никого нет, они ушли. Они выбирают места максимального скопления народа: около станций, около метро, около магазинов.

Среди них есть какая-то конкуренция?

Есть, конечно, но у меня по ним не так много поведенческого материала. Да, они отгоняют конкурентов, но вообще они, как правило, друг к другу довольно толерантны и никогда не образуют больших, сложно организованных стай. Как цыгане – один работает на рынке, другой еще где-то, и обсуждают: «Ну, сколько ты сегодня набрал? А я набрал столько...»

Как они этому обучаются? Через наблюдение за людьми, по интуиции или глядя на других собак?

Отчасти, конечно, через наблюдение. Но были же и собаки, которые первыми это изобрели. Это как раз были подчиненные собаки, которым очень хотелось есть и которые научились обращаться к человеку с определенными поведенческими актами. А дальше, конечно, у щенков этих собак обучение в огромной степени происходит через наблюдение. Мало того, обратите внимание: эти собаки добывают ресурс, не заложенный в городе. Это поведение образует дополнительный, достаточно большой источник корма. Его нет в городе.

Но люди же покупают сосиски в городе.

Покупают, но не для собак. В прямом смысле – как и для крыс и ворон – этого ресурса нет. Он не лежит на улице, он в сумках. А они его вытащили из сумок и положили на улицу. Это большая часть общего ресурса.

Следующая группа – это собаки-собиратели. Это, как правило, собаки с достаточно большим участком, который они очень хорошо знают: здесь у нас гастроном, здесь студенческая столовая, здесь у нас кафе, и около них можно что-то найти. Здесь вареные кости, здесь студенты рыбу не доели, там вон жилки после обработки мяса и так дaлее. У них большой участок, и они его очень хорошо знают. В смысле обращения с пространством и с другими собаками эти собаки наиболее интересны. По стратегии кормодобывания они собиратели, а по степени соци-ализации – собаки, которые, как правило, имеют несколько знакомых людей. Есть персональные связи. Люди их подкармливают, но не являются для них лидерами, хозяевами: «Захочу – возьму у тебя еды, не захочу – уйду, да и ты тоже пошел куда-нибудь...»

То есть они находятся в таком достатке, что могут выбирать?

Да, совершенно верно. Если прижмет, то попросят, а так – сами по себе.

Почему они совершают такой выбор? Ведь, казалось бы, гораздо легче взять у человека. Или они так не считают?

Они так не считают.

Интересно почему?

Думаю, тут дело именно в степени социализации. Наверное, здесь степень социализации выходит на первое место даже по отношению к стратегии фуражирования.

И наконец, самые трудные для наблюдения – это собаки, которые вообще не социализированы на человека. Они знают, что человек живет в городе, они прекрасно знают людей, но это для них скорее отрицательный фактор. У них нет никакой положительной связи с человеком.

Где они добывают пищу?

Это исключительно собиратели или хищники. Ловят в первую очередь крыс и мышей, иногда мелких кошек.

И других собак тоже?

Вот таких я в Москве не видел, но вообще они есть.

Я просто подумал, что, может быть, было бы экологически правильно их развести, чтобы они съедали других?

Кстати, в 1960-е годы в Воронцовском парке прямо в центре Москвы жили волки. Потом Василий Михайлович Песков – помните такого журналиста? – устроил травлю и истерику, и их всех перестреляли. Так вот, они жили за счет бездомных собак. Но вообще среди собак есть и убийцы, хотя редко. Может быть, у них волчья кровь. Волко-собачьи гибриды тоже очень охотно убивают других собак.

В общем, дикие собаки – очень интересный феномен. Они всегда появляются ночью, днем их практически никогда не видно. У них очень большие участки, совершенно свободное перемещение. Они очень умные, очень внимательные, буквально ловят тебя своим блестящим взглядом.

Они в основном живут на окраинах города?

Нет, вот около университета жили.

Они опасны для человека?

Вообще-то не опасны. Они боятся человека и очень не любят внимание. Но они не дружественные. Я думаю, что преследовать их не имеет смысла. Когда мы делали учеты, у нас было много ребят, которые в этом участвовали. Мы наблюдали собак на определенных площадках, раскиданных по всему городу. Смотрели на их поведение в разных типах городской экологической среды и так далее. Так вот, у ребят, которые хорошо работали, почти всегда отмечались так называемые stealth-собаки – те, которых очень трудно увидеть. Это как раз и были те самые одичавшие собаки, появляющиеся только ночью. В основном-то учетчики днем работают. Это проще, да и девочек в Москве одних ночью не кинешь, особенно раньше. Но некоторые ребята или очень увлеченные девчонки приходили и по ночам, и они, как правило, находили таких собак на каждой площадке. Их никогда не бывает много – одна, максимум две группы.

Как они их находили?

Чисто визуально. Удивительно, что когда вы не смотрите на собак и не думаете о них, вы их и не видите. А когда вы начинаете об этом думать и смотреть, оказывается, что они повсюду, по крайней мере раньше. Сейчас, конечно, их действительно трудно увидеть.

Если рассматривать мир как биологическую и прочую совокупность вещей, то оказывается, что в нем есть всякие насекомые, все что угодно, но мы не совсем понимаем, зачем это все. Но какая-то мудрость в этом есть.

Да, очень даже большая.

Эти собаки для вас тоже являются частью такого мудрого мира?

Конечно, конечно. Для меня это вообще самое главное. Надо сказать, что когда ты начинаешь заниматься бездомными собаками и наблюдать за их жизнью, за взаимоотношениями, за борьбой различных групп и так далее, это настолько захватывающее зрелище, что по сравнению с ним любой театр и кино – бледная немощь и отстой. Это настолько интересные процессы! Меня ведь никто не выгонял ночью в мороз на улицу, чтобы за ними наблюдать. Просто дико интересно, как это все происходит, как они живут.

Можете привести какой-то пример?

Пожалуй, самый простой и выигрышный пример – это когда начинаются войны между собачьими стаями. Это долгосрочный, самоподдерживающийся конфликт, то есть, по сути, настоящая война.

По причине?

По разным причинам. Во-первых, должны быть условия. В эти войны никогда не вступают животные со слабой психикой. И одиночки не вступают, хотя они могут быть очень сильные. Это всегда амбициозные группы. Похожие на человека на самом деле, только гораздо меньше в масштабе, поэтому многие вещи видны ярче и отчетливее. Человек очень сложный, а здесь все проще. Чтобы началась война, должны быть поводы. Часто это течка в соседней стае. Ну, амурные дела – они всегда... У человека тоже Троянская война началась по этому поводу...

(Смеется.)

Могут быть территориальные экспансии, когда «мы захватываем вашу территорию».

Зачем?

А вот нужна нам эта территория. Нам по кайфу здесь быть. Нам своей не хватает. Не потому, что укрытия нет, а потому, что амбиции высокие: нам нужно больше. Это тоже один из пусковых механизмов. А дальше происходит невероятно интересная вещь. Эти группы в конфликте цепляются друг за друга. Они могут в каком-то месте оказаться случайно, но как только они туда попали, там начинает происходить основная жизнь. Они начинают концентрироваться в этом месте. Например, одна группа подходит со стороны Первого гуманитарного корпуса, обходит его и заходит в узкий проход между Трехзальным и Гуманитарным. Вторая ждет на другой стороне. Они в этом узком проходе встречаются. И как правило, проигравшая группа выходит первой. Потому что собакам важно посидеть на этом месте и как бы подпитаться этим духом. Становится понятно, как возникают крепости. Потому что крепость – это не просто закрытое сооружение, крепость еще и в голове. Поэтому так важно ее взять. И собаки точно такие же. Они ничего не могут построить, но им очень важно зацепиться за стартовую площадку в конфликте. Более того, обычное боевое направление – друг против друга. Они успешно противостоят давлению. Но если враг идет в обход и заходит с непривычной стороны, эти же собаки мгновенно сдвигаются на другую стартовую площадку, на другой рубеж, с которого снова начинают обороняться. Там масса интересного, там потрясающе интересное сигнальное биологическое поле – это концепция, предложенная Николаем Павловичем Наумовым, завкафедрой и деканом биофака МГУ, который рассматривал все сигналы, живущие в природе, как определенную матрицу, как очень сложное поле, которое не только создается животными, но и руководит ими.

Что вы имеете в виду под сигналами? Метки?

Да, запаховые метки, фекалии, мочу. Это память о том, что вот здесь мы играли, а здесь один из наших лежал. Опять-таки это все в голове. Это то, что они помнят как свое поле. Есть такая концепция ментальных карт – она по отношению к волкам хорошо развита, но и к собакам, безусловно, тоже.

Есть и звуковые сигналы?

И звуковые, и запаховые, и визуальные – даже когда собака просто сидит, она тоже о многом говорит. Мы можем смотреть на это как на определенного рода сигнализацию в поле, а можем смотреть как на коммуникативные сигналы. Но это более сложная концепция. И когда ты видишь эти войны, становится понятно, насколько там важна сплоченность группы. Войны могут быть разной интенсивности. Бывает, что одна группа просто проигрывает. Она может уйти или сместиться, потерять территорию или какую-то ее часть. А бывают войны, когда они просто непосредственно друг друга убивают. И вот тогда кругом валяются оторванные башки, щенки и суки, разорванные в клочья. Во время такой войны абсолютно не важно, кто ты – взрослый кобель, сука или щенок. Там уже никакие табу не работают, под горячую руку летит все.

Как они определяют, что одна группа проиграла?

В некоторых случаях они расходятся. В некоторых случаях война заканчивается, относительно мало что изменив – ну, повоевали, чуть-чуть изменились границы, но на самом деле у них зоны перекрытия очень высокие. Это скорее не границы, а сферы влияния. У них нет жесткой границы: вот пограничный столб, ты туда не ходи. Да плевать я хотел на этот столб – понюхал и дальше пошел.

Кстати, у волков тоже очень большое перекрытие участков. Это так называемая буферная зона – внахлест перекрывающиеся волчьи территории. Эту концепцию предложил Дэвид Меч, а Ясон Бадридзе развивал. Но увидеть войну волков крайне трудно. Это редчайшее явление и невероятная удача, если ты ее увидел. Даже снимают их редко. Люди просто не понимают, что видят. А на собаках это видно очень хорошо, потому что там совершенно другая интенсивность взаимодействия.

Бывают ли ситуации, когда всего хватает, территория нормальная, с суками тоже все в порядке, но по какой-то непонятной причине они все-таки выходят на войну?

Нет, таких ситуаций не бывает. Обязательно что-то должно случиться. Если они живут достаточно далеко друг от друга, у них все благополучно и нету никаких триггеров, которые запускают…

Даже если это сильные группы, которые между собой переплетаются?

Нет. Ведь почему у волков это происходит несоизмеримо реже? Волки в основном так и живут, у них дальше границы.

Я где-то читал, что большие и маленькие обезьяны вполне нормально живут на общей территории, друг друга не трогают, но потом вдруг большие обезьяны набрасываются на одну маленькую и съедают ее. Причем это своего рода игра, они их в принципе не едят, но как бы делят между собой.

Да, шимпанзе и колобусы. Это характерная вещь, но это просто хищничество, охота. Но есть у шимпанзе и совсем другой феномен – у них тоже есть войны, когда одно стадо шимпанзе нападает на другое. И это уже совсем близко к человеку. Вообще эти механизмы заложены гораздо глубже и дальше человеческой сущности. Собаки точно так же могут воевать. И точно так же могут воевать львиные прайды и прайды гиен, стаи волков. Просто у собак это лучше видно.

Но скажите, если мы благодаря какой-то мифологии привыкли считать волка... Ну, я бы не сказал, что благородным животным, но во всяком случае...

Ну конечно, это благородное животное.

По сравнению с таким представлением как бы вы охарактеризовали собак?

Они гораздо более разнообразны. Есть такие, которые приближаются к волкам. Есть очень благородные собаки, есть гораздо более простые, более компромиссные в своем поведении, не столь уверенные, не с такой высокой самооценкой – очень много среди собак таких.

Вы говорите не о домашних собаках?

Да, это не домашние собаки. Я говорю о бездомных собаках, которые живут в своей популяции.

Кстати, это совершенно неполиткорректный вопрос, но можно ли бездомных собак в каком-то смысле сравнить с бездомными людьми?

В общем, да. Там все может быть довольно сходно. Они образуют очень сложное совместное сообщество.

Например, собаки и бездомные люди у вокзалов могут работать вместе?

Да, а могут и по отдельности.

А на свалках?

Свалки – это вообще особая история, еще более сложная, более интересная. Это концентрация практически бесконечного ресурса для небольшого количества групп на очень маленьком пространстве. Интересно, что вроде бы этот ресурс надо как-то завоевать, но при этом его совершенно невозможно охранять – надпочечники вылетят от стресса. Потому что очень многие будут хотеть этот ресурс, и ты не сможешь его монополизировать – это глупость. Собаки никогда этого не делают. У них может быть разделение по времени и так далее, но они не охраняют этот ресурс. Они его посещают, очень активно его метят, оставляют сигналы для других, каким-то образом регулируют свой режим, когда сталкиваются с другими собаками, но они практически никогда не пытаются его монополизировать. И это очень правильно. Этого не надо делать.

Зачем же они его метят? Мне казалось, что они это делают именно для того, чтобы предостеречь.

Нет, это очень примитивный взгляд на маркировку, который существовал лет сорок назад. От него уже давно отошли. Метка – это не территориальный столб. Это гораздо более многообразное явление. В некоторых случаях она может работать и как территориальный столб, но во многих отношениях это просто средство коммуникации. Это обмен информацией, причем очень большим количеством информации. Они по запахам читают очень много. Мы этого даже представить себе не можем, но какие-то алгоритмы и тесты выполнялись. Например, они могут отличить, есть ли у вас сексуальный опыт или нет. Они читают социальный статус – сильный доминант или субдоминант или вообще подчиненный. Это все прекрасно читается по запаху. Не говоря уже о физиологическом состоянии самок или самцов. Болезни читают.

Если бы я был слабым самцом, я бы не оставлял таких знаков о своей слабости.

Некоторые этого и не делают, на чужой территории стараются не метить. Но все равно в этом сложном собачьем социуме в основном все метят. Была даже такая схема, очень упорная, что метят в основном доминанты, но на самом деле это не так. Даже очень крупные ученые об этом писали. Но ни фига, мы сами видели, как прекрасненько метят и молодые щенки, и все прочие. Если у волков это так, то про собак вообще говорить не о чем. Причем метят таким высокоранговым знаком.

Ясон Бадридзе рассказывал о поразительном эксперименте, где волк по сигналу лампочки должен усвоить, где появится корм. Выяснилось, что обычно на десятый раз они выполняют задачу безошибочно. Но если такого наученного волка оставить наедине с новым, тот освоит задачу в два раза быстрее. И, как Ясон утверждал, объяснения этому нет никакого.

Да, я тоже в это верю. Более того, у меня были опыты с волками, которые мы как раз вместе с Ясоном проводили. В общем, да, такое бывает. Это абсолютно не научно, в это поверить невозможно, но тем не менее волки могут читать мысли.

А собаки?

Хорошие собаки, наверное, могут.

И попрошайки?

Попрошайки вообще очень заточены на это, они как раз вполне могут. Но это абсолютно вне пределов дискуссии. Это сложный феномен, но он есть. Мы очень мало знаем на самом деле.

У вас ведь тоже есть собака?

Да, у меня сейчас пять.

Если сравнить бездомных собак с домашними, как бы вы охарактеризовали отличия?

Они очень разные. Во-первых, я очень люблю слушать лай бездомных собак. Лай домашних собак абсолютно бессмысленный. Лай бездомных собак наполнен каким-то тайным смыслом. Конечно, во многих отношениях это зависит от того, какие у вас собаки, какой породы. Бездомные собаки, конечно, гораздо шире по норме.

По норме чего?

По норме реакции, чувствительности к человеку, дружелюбности, агрессивности. Вы можете выстроить ряд огромных бездомных собак от такого размера до такого – это очень большая группа. Все домашние породы вместе займут примерно такой же объем. Вот где-нибудь здесь будут кавказские овчарки, среднеазиатские овчарки...

А чихуахуа?

Они как раз страшно агрессивные.

В самом деле?

Жуткие. (Смеются.) Много покусов, да. Я очень люблю бездомных собак, когда они на улице. Они мне кажутся очень интересными, и мне их страшно не хватает. Но это моя абсолютно эгоистическая точка зрения как исследователя. Я не настаиваю на том, что она в какой-то степени претендует на полноту, ни в коем случае. Я не могу сказать, что всем надо брать бездомных собак с улицы, хотя очень многие зоозащитники стремятся это сделать – всячески ограничить разведение породистых собак, чтобы люди брали бездомных. Это, на мой взгляд, величайшая глупость.

Почему?

Потому что это совершенно разные животные. Когда вы берете породистую собаку, вы более-менее представляете, на что рассчитывать. Когда вы берете бездомную собаку, надо быть очень хорошим экспертом и понимать ее поведение, чтобы знать, что вы получите. Она может быть милейшей собакой до тех пор, пока не щелкнет, например, какой-нибудь свисток на определенной частоте. Или, я не знаю, заскрипят какие-нибудь провода, и вдруг ее заклинит. Мало ли что у нее в жизни были за истории! Вы ее не знаете, вы никогда не сможете этого отследить. И то, что у породистой собаки в норме закрепляются и отсекаются эти случаи, – это очень хорошо, в том числе и для человека, заводящего собаку. Это гораздо проще. Но бывают совершенно выдающиеся бездомные собаки, абсолютно. Может быть, даже больше, чем среди любых других собак. Есть потрясающие умницы. Вот попрошаек надо брать с улицы. А если вы берете какого-нибудь доминирующего кобеля, который жил на своей улице, в своей стае, и думаете, что кусочком хлеба его обеспечите, или даже мясом, котлетами, лучшим сухим кормом... На самом деле вы посадили его в тюрьму, ему скучно. Он там бегал, дрался, ходил, знал кучу вещей, постоянно с кем-то взаимодействовал. А вы его сажаете в тюрьму, в которой сами живете, – в эту квартиру, откуда выходите гулять как на работу. Он был свободным. А сейчас что? Среди бездомных собак гораздо больше тех, которым не нужно сидеть ни в приюте, ни в клетке, ни дома. У них гораздо более интересная жизнь, гораздо более полноценная.

Прямо как у Тома Сойера.

Да, так и есть. Ну как живут эти несчастные домашние собаки? Они сидят в этом тепле, жрут, не дай бог, какойнибудь скучнейший сухой корм, пусть он и калорийный. С ними два раза в день ходят гулять. Если три, считай – повезло. Что они вообще видят? Ничего. Ну хорошо, если они любят хозяев, это уже очень много. Для хорошей породистой собаки любовь к адекватному хозяину – это тоже целый мир, которого у бродячих собак никогда не будет. Это нечто особое. Скажем, у меня среднеазиатские борзые, такие аборигенные собаки. Они тоже полудикие, поэтому интересные. Для них счастье – бегать по полям. Когда ты выходишь с ними в поле, они счастливы. А сидя в квартире на диване...

Скажите, вот вы много лет работали на своей территории. Значит, наиболее развитые собаки наверняка могли вас приметить и в своих играх пользоваться вашим присутствием.

Поэтому я всегда старался быть максимально нейтральным. Мне нужно было, чтобы они меня не боялись, но и ни в коем случае меня не социализировали. Оптимальным отношением для меня было: «А, этот дурак, ну и ладно».

А как вы добивались, чтобы они так думали? Они же хитрые.

Они очень хитрые. Ну как? Ты своим поведением точно так же регулируешь. Когда они начинали меня активно избегать и бояться, я был вынужден их немножко подкармливать, но тут же прекращал. Нужно следить за расстоянием. Нельзя с ними разговаривать, иначе ты начинаешь вступать с ними в социальные взаимодействия. Если ты начинаешь с ними «сю-сю, ля-ля», они точно так же, как волки, мгновенно на тебя социализируются.

Волки тоже так делают?

Да. Волчата маленькие – просто мгновенно. Когда с ними разговаривают и играют, они тут же тебя включают в социальную систему. Поэтому если вы хотите волков готовить к выпуску на природу, это надо ограничивать очень жестко.

Но во время свадеб это просто цирк, как собаки тебя используют, особенно проходя мимо чужих собак. Классический пример: здесь стоит сильная группа, а вот этому рыжему очень хочется туда пойти. Он смотрит, что я иду, пристраивается с другой стороны от них и идет со мной как хорошо дрессированная собака по команде «рядом»: голова чуть-чуть вперед, плечо как раз у ноги. Он знает, что, во-первых, так его видно гораздо меньше, а во-вторых, если он выскочит вперед, то может получить атаку. Причем если я замедляюсь, он тоже замедляется очень четко. На человека, как правило, они не попрут, хотя разные бывали ситуации. Бывали реальные покусы в Москве. Правда, у меня никогда не было ни одной конфликтной ситуации с собаками, хотя много раз, конечно, меня атаковали и на меня кидались. Ну просто надо вести себя правильно.

Что значит правильно?

Во-первых, нельзя бояться. Если уж совсем припрут, надо делать вид, что берешь камень с земли. Причем даже не обязательно, чтобы этот камень был. Конечно, если есть, то очень хорошо. Но даже этот решительный жест останавливает подавляющее большинство бродячих собак.

Кажется, это слишком просто.

Да, просто, но эффективно, потому что никто не хочет получить булыжником по голове. Надо очень хорошо понимать, что происходит. Еще важный момент – не подпускать собаку вплотную. Вообще лучше всегда играть немножко на опережение. Конечно, необходимо умение читать... Собаки ведь тоже очень хорошо чуют запах страха. Когда мы боимся, мы выделяем определенные вещества.

Значит, можно допустить, что у самих собак тоже есть запах страха?

Да, наверно. Собаки вообще читают по запаху невероятное количество вещей. Я вот не помню объем обонятельной выстилки у человека и у собаки, но они отличаются в сорок раз, если не больше. И соответственно, иннервация в мозгу. Поэтому для них это не только возможность развлечения, но и определенного рода мир, в котором они живут и думают.

То есть вы считаете, что по отношению к собакам можно говорить, что они думают?

Конечно. Постоянно. Я не знаю, мыслят ли они, это другое дело. Но, опять же, мыслит ли человек...

Mожно сказать, например, что у меланхоличных собак бывают грустные мысли? Или что они видят сны?

Да, конечно. То, что видят сны, это известно. В типичной фазе быстрого сна.

Очень интересно... Мне нравится думать, что все, о чем вы рассказываете, это не столько в головах собак, сколько в социальной группе и в территории, на которой они живут.

Совершенно правильно, очень приятно, что вы это уловили. Но надо сказать, что в их головах тоже очень много. На самом деле это просто удивительная картина, как устроен их мир. Ведь у каждого из нас в голове целый мир со всем его сигнальным полем и так далее. Интересно, ведь этот вот стул – он ведь стул не потому, что он стул, а потому, что я про него думаю, что он стул. Я использую его как стул. И собаки тоже в каком-то смысле.

Я хотел еще спросить, как волки оберегают территории.

Буферные зоны?

Да. Вот вы говорили про свалки как территории, которые они не захватывают, поскольку и так понятно, что слишком много желающих. Для волков буферная зона – это еще и место, где может появиться...

…олень. Буферная зона как резерват оленя. Они туда не любят ходить, потому что там велика вероятность межстайных конфликтов, которые впоследствии могут вызвать войну. В нормальной ситуации они туда заходят, почти не охотятся и быстренько выходят. Но это перекрытие существует и используется оленями как резерват. Там начинает возникать повышенная плотность оленя. И вот в определенный момент на основных территориях население оленя падает – то ли ситуация экологическая ухудшилась, то ли волков стало много, то ли бескормица, то ли холодная зима ударила по оленям. Что вынуждены делать волки, если на своей территории оленей мало? Они выходят в буферную зону и с очень высокой вероятностью встречаются и убивают друг друга. Это пространственный механизм, работающий в системе «хищник – жертва», который быстро приводит к сокращению численности хищников вслед за падением численности жертв. У собак, поскольку они не настоящие хищники... Хотя в дикой природе, кстати, есть собаки-хищники. Но есть ли у них буферные зоны? Я очень сильно сомневаюсь.

Ясон говорит, что у одичавших собак нет никаких зон. Они покрывают все сплошь и рядом и просто все съедают.

Да, они съедают больше. Но дело не в том, что у них нет буферной зоны, – дело в том, что собаки по сравнению с волками создают гораздо большую численность. Не только за счет разнообразия экологических типов, но и за счет того, как собаки складывались как вид. Ладно, будем называть их формой, хотя на самом деле я считаю, что это совершенно самостоятельный вид. Сейчас принято считать, что собака – это подвид волка, человеческое произведение, но, на мой взгляд, это просто невероятно. Так вот, собака как форма складывалась за счет уменьшения агрессии, и это прекрасно показал Беляев: что главный отбор предка, который стал собакой, заключался в том, что уменьшалась агрессия к человеку. Поэтому собаки более терпимы, чем волки. Волки жестче.

То есть уменьшение агрессивности у собак – это результат их отбора жизнью с человеком?

Да, причем многотысячелетнего.

Кстати, Ясон говорил, что когда собаки дичают, они постепенно становятся рыжими.

Не всегда. Он, наверное, говорил, в частности, на примере динго. Тогда конечно. Это одна из форм. Я бы сказал более аккуратно: когда они дичают, происходит жизнь в нескольких поколениях, и собаки собираются по определенному морфологическому типу. Их внешнее и психологическое разнообразие уменьшается. Потому что город в этом смысле – особая среда. А вот если отбор пожестче, особенно где-нибудь в природе, они собираются вокруг определенного типа. Он может быть рыжий, типа динго, а может быть серо-бурый, типа волка, только с висячими ушами, а может быть и со стоячими. В некоторых случаях это может быть черная форма, и очень редко – крупные белые собаки, пятнистые. Но, может быть, они как раз будут выпадать.

А морфологически городские собаки тоже меняются? Например, бывает ли среди городских собак что-то типа бульдогов?

Практически нет. Хотя бывают такие мордастые собаки с мощными головами, но у них не такая короткая челюсть. Они ведь жить не могут, эти бульдоги. Вы послушайте, как они ужасно храпят, все время чем-нибудь задыхаются. Пищеварение у них безобразное, родить сами не могут, только через кесарево сечение. Какие, к черту, бульдоги?

(Смеется.) Но у нас в постсоветское время появилось много собак, которые имеют нечто общее с бойцовскими.

Да, у нас то же самое. В Москве среди бездомных собак в определенное время, в первую очередь, после появления питбулей и американских стаффордширов, стали появляться такие помеси, где явно видно стаффордшира или питбуля. Но они очень понятны, потому что их заводили такие ребята, которые считают, что мальчик обязательно должен полюбиться. Они просто вытаскивали этих сук или подпускали своего кобеля во время течки. Понятно, что какой-нибудь хороший питбуль или стаффордшир зачморит всех собак. Я слышал даже, что были чуть ли не специальные собачьи проститутки для этих кобелей. Люди бывают абсолютные психи и идиоты. (Смеются.) Сейчас они опять вымываются, эти собаки. Им все-таки немножко труднее выживать на улице в силу своих конституционных способностей, а может, и за счет того, что агрессивность повыше. Хотя я видел несколько совершенно очаровательных, почти что чистых стаффордов на улице. Спокойных, очень самоуверенных и милых. Но это все не для того, чтобы щенков делать, а просто чтобы «парень получил удовольствие». Ну, люди по себе судили.

(Смеются.) Еще бы казино построили для собак.

Да, могли бы. Только на выпивку их так просто не подсадишь. Хотя на самом деле они к этому очень склонны.

Серьезно?

У меня был среднеазиат, который болел кишечным энтеритом. И мне ребята посоветовали: дай ему водки. Действительно, я начал давать ему водку, и это очень хорошо подействовало. Она анестезирует, дезинфицирует немножко. В общем, я его вылечил водкой, но после этого он был крайне пристрастен к спиртным напиткам. (Смеются.) Потом отучился, но когда рядом открывали бутылку – гости же приходят часто, да и мы молодые были, – у него прямо слюни текли. Физиология-то на самом деле очень близкая на глубинных уровнях.

У меня была знакомая, которая взяла к себе домой маленькую дворняжку. Эта собачка заболела чумой, и у нее стали отниматься ноги. А там были три кошки, которые вдруг начали ее опекать. Иногда собаку выносили на улицу, она там лежала, а кошки ее грели, лежали вокруг нее, облизывали. В итоге собака вылечилась, но кошки ее не отпускали. Помню, я иду на троллейбусную остановку, знакомая меня провожает, рядом идет собачка, и вдруг все три кошки прыгают через забор и идут следом за ней.

Прекрасно.

Насколько такие взаимодействия возможны между собаками и другими видами, кроме людей?

С воронами у них хитрые взаимоотношения, они друг за другом следят, так же как волки и вороны. Есть целые серьезные работы на эту тему. Они постоянно друг друга зондируют. Эти следят за воронами, которые что-то нашли, а вороны следят за собаками, потому что собака может что-то достать из-под снега, например. Иногда вороны начинают собаку дразнить, с разных сторон ее окружают – она лежит, что-то жует, одна за хвост дернет, вторая еще что-нибудь сделает...

Зачем?

Интересно просто. Это такая игра, своего рода развлечение. Но это может привести и к тому, что собака потеряет корм. Но в первую очередь это просто интересно. Например, в одном районе у ворон была традиция выманивать собак на проезжую часть, чтобы их сбивали машины. И было доказано, что они сознательно это делали. Вороны же очень умные птицы. Собак сбивали, а они их потом доедали.

Традиция, выученная годами?

Да, выученная форма, передающаяся культурно, через научение. Мир един, он пронизан связями. Собака в этом смысле очень интересна. Это животное, которое уже изначально должно жить в двух системах социализации. Только очень немногие отказываются от одной из них. У большинства есть социализация и на человека, и на конспецифика, то есть на представителя своего вида. Дикие собаки отказались от социализации на человека и ушли от этого. Не сознательно, просто так получилось. Я не знаю почему, может быть ряд причин. А есть очень социализированные на человека собаки, для которых другие собаки мало что значат. Но в основном они все где-то посередине – и на человека, и на собаку. Они все время живут в системе двойной социализации. И мы, в общем, тоже, когда заводим собаку, становимся такими же.

Вы сказали, что собаки чуют запах страха. Ясон рассказывал о страхе смерти у волков и предполагал, что они испытывают страх, когда умирают.

Ну это тоже из области мистики, хотя, может, на самом деле и не мистика никакая. Но есть такое. Действительно, некоторые собаки уходят со своего участка, чтобы умереть.

Знаю историю про двух алабаев в Туркмении. Это огромные среднеазиатские овчарки, очень мощные, волкодавы – они могут эффективно противостоять волкам. У одного хозяина было два таких кобеля, и между ними возникли жесткие взаимоотношения – это собаки очень сильного характера. Просто порода специфичная, они охранители. И получилось так, что ни один не хотел уступать. Доминирование – относительная вещь: кто-то доминирует по отношению к кому-то, но не всегда можно подобрать того, кто будет сильнее вас. Так вот, мне чабаны рассказывали – конечно, они там все поэты, может быть, приукрасили, – но однажды эти собаки встали параллельно друг другу и ушли в степь. Ушли далеко, их потеряли из виду, а вернулся только один. Они ушли друг друга добивать. Но не на глазах у человека, не на глазах у сук. Они ушли вдвоем. Такой рыцарский поединок. И вернулся один – сильно подранный, хромой, но вернулся. Это по поводу чувства смерти: у них точно есть какие-то ощущения ужасной важности.

А по поводу лидерства и доминирования – это совершенно разные вещи. Доминирование – это когда вы можете иметь приоритетный доступ к какому-то ресурсу. Чаще всего это просто примитивная еда или сексуальное доминирование. А лидерство – это совсем другое, и это очень четко разделяется. В общем, у них никакого линейного доминирования нет. У них есть очень сложные социальные роли, они распределяют между собой разные функции в группе. Среди них очень часто разделяются доминант и лидер. Доминант – это такая таранная сила, а лидер – это тот, кто управляет движением во время поисков корма, на каких-то инициациях, в принципиальных активностях. Причем если группа более сложная, инициатором вообще может быть кто-то отдельный: тот, кто всегда всех заводит. Но его никто не слушает – он просто звонок; если лидер сделал по-другому, то будет так, как лидер делает.

А может быть, например, зверь, который отвечает за консолидацию группы. Он всех пытается сплотить, и за счет него группа живет как целое. Это тоже очень важная позиция, особенно во время конфликтов или когда просто хочется как-то сплотиться и почувствовать себя как единую группу, единую команду. Это выражается в специальной церемонии, когда они бегают друг вокруг друга, трутся, плечами толкаются, лижут друг друга в морду и в губы, всячески попискивают, как такой очень живой клубок. То же самое у волков перед охотой, они так настраиваются на какую-то общую волну. Я думаю, что в этом есть какая-то физиологическая подоплека на уровне флюидов – совершенно точно. А может быть, еще и на уровне передачи информации, настроя на общую волну, чтобы действовать похоже и логично. Не знаю. Но это очень важный феномен, и я видел его много раз. Более того, лидер в этом абсолютно не играет ключевой роли. Они все в одном, вне зависимости от статуса. Это как раз направлено на то, чтобы уравнять всех и почувствовать себя единым коллективом. Тут все границы должны быть разрушены. Прямо как гоплиты греческие...

Жутко интересно. Спасибо.