Квантовая волна без носа

Если судить о какой-то религиозной традиции исключительно по образу мышления и речам нескольких ее адептов, в итоге в лучшем случае получится уродливое пугало, способное погасить любой жгущий сердце или разум импульс. Сейчас, когда к религиозным традициям относятся как к сырам в супермаркете, среди которых можно выбрать тот, что больше нравится, с трудом воспринимается сама мысль, что вокруг тебя может быть не что-то одно, а как минимум два или три феномена. Счастливым образом разум не позволяет сравнивать между собой разные религиозные традиции – буддизм, христианство, ислам, даосизм, – ибо каждая из них подчиняет осознанию себя всё. Всю жизнь. Или по меньшей мере ее сознательную часть. И нет ни одного момента, как нет и ни одного места, из которого эти пути осознания и преображения можно было бы сравнить и оценить. Как нельзя сравнивать две вселенных, находясь в одной из них, или оценить неверность или верность некоего пути, этому пути не следуя.

Стремительное вторжение буддизма в западный мир мало чем отличается от его не столь бурного – но время, как известно, текло тогда медленнее – распространения в Азии и исчезновения в Индии. И как бы банально сегодня ни звучали выражения «калифорнийский буддизм» или «нью-йоркская школа буддистов», для большого колеса истории, или самсары, их связь с Буддой Шакьямуни ни в чем не уступает вариациям буддизма в Бирме или автономной Калмыкии. Разумеется, обитатели вершины мира, Тибета, уже многие столетия убеждены, что настоящая буддадхарма, подлинное понимание учения и пути Будды, в своем истинном облике сохранилось именно там. Поэтому ничуть не удивляет, что именно в Тибете свои духовные корни нашли интеллектуально развитые молодые люди, разочаровавшиеся в казавшихся им двуличными и лицемерными западном материализме и христианстве; именно туда они устремились в середине XX века за неиссякающими потоками истины, перетекающими из вечности в вечность, когда им стало мало слонобога Ганеши, синеватого Кришны и дарованного гашишем духовного наполнения.

Одним из самых последовательных в своих интеллектуальных амбициях искателем был Роберт Турман (род. 1941), первый человек с Запада, принявший обеты монаха школы гелугпа от Его Святейшества Далай-ламы. Ничего, что вскоре он сбросил монашеское облачение, влюбился в первую жену исследователя ЛСД Тимоти Лири, популярную модель 50-х шведскую аристократку Нену фон Шлебрюгге, и родил с ней четверых детей: Ганден, Дэчена, Мипам и Уму Каруну, знаменитую актрису, воплотившую ребяческие садомазохистские фантазии Квентина Тарантино. Теперь уже никто не отменит того, что Роберт (а теперь еще и Тенцинг) Турман первым из американцев стал тибетским монахом. Как никто не может отменить и того, что Турман с Ричардом Гиром основал в 1987 году в Нью-Йорке Тибетский дом, стал его президентом и занимается сохранением тибетского духовного наследия и популяризацией идеи независимости Тибета в США и во всем мире. Он называет себя близким другом XIV Далай-ламы и уже более десяти лет занимает одну из наиболее престижных и высокооплачиваемых профессорских должностей в своей области – заведует в Колумбийском университете в Нью-Йорке кафедрой исследований индо-тибетского буддизма имени Чже Цонкапы. В последнее время он, правда, увлекся производством популяризирующей буддизм духовной литературы (см., например, его книгу «Внутренняя революция»), хотя в свое время из-под его пера вышел такой солидный во всех отношениях труд, как «Философия Центрального Тибета», посвященный тибетскому Фоме Аквинскому, крупнейшему систематизатору всего предшествующего наследия Цонкапе, жившему в XIV–XV вв. Кроме того, в сельском доме Роберта Тенцинга Турмана в Вудстоке хранится крупнейшее в Соединенных Штатах собрание тибетских рукописей. Оно попало к нему вместе с пожеланием, чтобы под его руководством весь канон тибетских буддистов, с трудом вмещающийся в 500 внушительных томов, был переведен на английский язык.

Здесь он отдыхает вместе с женой Неной и двумя собаками, тут же неподалеку обитает и его любимая дочь Ума. Хаотично спланированный самим профессором дом наполнен не только тибетскими рукописями, но и невероятным множеством разных тибетских мелочей. В ходе нашего разговора его супруга, все это время занимавшаяся в основном поисками своей сумочки, выразила безапелляционную уверенность в том, что со мной что-то не так. Сам же герой этого разговора, прощаясь, высказался прямо и просто: «Свидимся в будущей жизни». «Или не свидимся», – подумал я.

А. Р.

     Вы буддист?

Угу. Хотя что это значит? Я бы сказал, что да, я буддист, имея в виду, что Будда пережил просветление, а значит, ему было дано учение, отражающее истинное положение дел. Сейчас мое определение буддизма сводится к тому, что буддизм – это реализм, но только реальный, а не фальшивый реализм. Будда на самом деле не был религиозен в том смысле, в каком в наше время определяют религию – как предмет веры. Будда никогда не говорил, что вера есть путь к спасению – он говорил, что нужно понять мир, чтобы освободиться от страдания. Что делает его путь и его учение не религиозным, а скорее научным: что является реальным? кто я такой? что есть мир? Когда ты действительно это знаешь, знаешь по-настоящему, непосредственно, ты освобождаешься от страданий – вот суть его учения. Я в этом не уверен, поэтому буддист я никчемный; никогда не знаешь, был ли он прав, пока сам не станешь Буддой, а я им пока не стал. Однако есть кое-какие свидетельства в пользу того, что он был прав, – соответственно, у нас, то есть у нас всех, есть возможность глубоко понять мир, и если мы это сделаем, мы освободимся от страданий. Получается, что наше дело – не верить в какие-то банальности, а изучать мир, изучать самих себя, чтобы действительно все это понять.

     Откуда вы знаете, что принц Гаутама пережил просветление?

Потому что он говорит осмысленные вещи; людям, последовавшим его учению, они помогли хотя бы частично избавиться от страданий и глубже понять жизнь. Те малые успехи на этом пути, которые мне удалось сделать, сильно облегчили мне жизнь. Скажем, я знаю теперь, как обуздать свой дурной характер, а он у меня действительно дурной. (Смеется.) Мои родственники – сплошь генералы армии и флота, такое семейство кшатриев. Мой отец был другой, но в остальном они образцовые реднеки, а у мужчин-реднеков всегда дурной нрав, обычно они умирают в пятьдесят-шестьдесят лет от сердечного приступа, потому что вечно на кого-то злятся, у них тяжелая физическая работа или они служат в армии. Я родился именно с таким темпераментом, и он принес массу несчастий – и мне, и моим близким. Буддистский метод понимания помог мне справиться с этим.

     Что вы подразумеваете под буддистским методом?

По сути, он состоит в том, чтобы тщательно анализировать мир, опираясь на разум. Как только разум начинает работать, как только ты вырабатываешь критическое отношение, все распадается. Ты начинаешь этим заниматься, и ты видишь, как под воздействием анализа все растворяется. Столкнувшись с этим феноменом, утвердившись на пути разумного анализа, ты начинаешь сочетать его с медитацией и развиваешь способность к концентрации, не давая себе отвлекаться, после чего получаешь опыт пространства, пустоты, опыт ничтожения, утраты себя – все это можно пережить. Это медленный процесс, а вовсе не внезапное озарение, о котором многие любят рассказывать; мед­ленный процесс растворения негативной привычки к самоабсолютизации, которая и является ключом ко всем страданиям.

     Под самоабсолютизацией вы имеете в виду...

Я имею в виду декартовское «я мыслю, следовательно, я существую»: что я существую в абсолютном смысле, я в этом уверен. Потому что именно за этот крючок цепляются гнев, одержимость, растерянность; когда люди срываются с катушек, именно это «я» они пытаются уничтожить – люди совершают самоубийство, звереют и убивают других, потому что им кажется, что внутри у них некий абсолют, ни с чем другим не связанный. Поэтому когда в обычной жизни люди ощущают исходящий от этого абсолюта импульс, они попросту набрасываются на родственников, не обращают никакого внимания на собственное тело и т.д., то есть ведут себя как смертники, как фанатики.

     И как преодолеть это заблуждение?

Люди – животные-реалисты, поэтому когда мы понимаем, что ощущение себя любимого, ощущение себя как абсолюта иллюзорно, это «я» начинает уменьшаться. Однако это длительный процесс, постепенный, медленный процесс растворения. В конце концов ты доходишь до точки, в которой ощущаешь огромную потребность во что-то верить, однако вместо этого ты начинаешь ставить самого себя под вопрос, начинаешь внимательнее относиться к людям, начинаешь думать о других, становишься менее эгоистичным. Ты понимаешь, что твое «я» относительно, а не абсолютно, постепенно ты убеждаешься в этом на собственном опыте, и как только ты убедился в том, что твое «я» относительно… Но давайте отвлечемся. Вот у вас есть нос?

     Есть.

У вас есть нос. И вы чувствуете, что он действительно у вас есть. Я называю это узором на капоте – знаете, такая американская привычка разрисовывать машины… Ну да, мы все думаем, что у нас есть нос, но на самом деле эта штука, которую можно потрогать, нашим носом не является. Нос состоит из частей, ни одна из которых не есть нос.

     «Нос» – это понятие.

Именно! Это идеальный конструкт, произвольно назначенный для обозначения какой-то части плоти, – ведь нет никаких реальных границ между носом и щекой, между кожей и костью, то есть нет ничего, что делало бы нос именно носом! Когда мы это знаем, мы получаем возможность сформировать иное отношение. Если мы считаем себя обладателями абсолютного носа, мы думаем, что наше понятие, говоря объективно, действительно есть, и когда нашему носу наносится какой-то урон, мы слетаем с катушек, потому что считаем его объективно существующим. Как существуют для нас и самости разных вещей: например, у стола есть самость, у атома есть самость. Будда возражал философам своего времени, заявляя, что атом бесконечно делим. Другими словами, никакого атома нет, нет ничего неделимого, все делимо до бесконечности, все растворяется под воздействием анализа. Он говорил об этом тысячи лет назад, до всякой квантовой физики. Объекты являются в каком-то смысле всего лишь умственными конструкциями, продуктами взаимодействий относительного ума.

     Давайте вернемся к просветлению, к его содержанию. Есть ли там что-то еще, кроме этого ухода от самости?

Все они ясно говорят: что бы ты ни сказал о просветлении, до просветления это не дотягивает. Если ты думаешь, что у тебя есть описывающая его формула, то она точно ошибочна. Дальше следует множество разговоров, тысячи, даже миллионы страниц анализа, после чего появляется идея трех тел Будды – сущностного тела, тела реального и феноменального или материального тела, в котором, в свою очередь, различаются тело блаженства, или божественное тело, и тело, проявляющее себя в обыденном мире. Идея в том, что сущностное тело бессодержательно, это уход от самости и пустота, или область дхармы, как они выражаются, потому что это момент, в который ты ощущаешь себя как всё, иными словами, ты чувствуешь, что ты – это вся вселенная. В обычной жизни, когда мы сидим и разговариваем, мы не ощущаем даже собственную задницу на стуле или ноги на полу. Если вернуться к себе и провести нечто вроде инвентаризации, мы себя ощутим, однако мы не почувствуем, что стул – это тоже мы, стул будет ощущаться как нечто другое. Но когда достигаешь дхармакайи, ты чувствуешь, что всё – это ты, ты становишься неразличимым со всем. Большинство мистиков полагают, что пустота – это состояние, в котором всё переживается как ничто, что пустота – почти ничтожение, но это совершенно не так, это было бы слишком легко. На самом деле это состояние, в котором ты становишься всем, ты даже осознаешь все контуры всего, все различия внутри этого всего. То есть это не дуальность, как если бы вы были Арнисом, но в то же время осознавали себя Бобом; вы осознаете каждый элемент Боба, но в то же время ощущаете себя самим собой, нигде конкретно не локализуемым, никакому месту не принадлежащим. Так это определяется. Далее, вы чувствуете, что ощущаете также и то, что чувствует Боб; скажем, у него кашель, он устал, нервы его на пределе, он хочет пить и так далее, тем не менее на каком-то другом уровне вы понимаете: я на самом деле – существо блаженное, я на самом деле ничем не отличаюсь от того, как вы себя ощущаете, я на самом деле такой же, только я умственно поставил себя в эволюционную ситуацию, в которой ощущаю себя отчужденным от вселенной, в которой психую, в которой мне кажется, что весь мир настроен против меня или что мне чего-то недостается– неважно чего. Вы осознаете одновременно оба уровня моего бытия, и вам не нравится, что я не получаю никакого удовольствия от того, что является источником удовольствия для вас, потому что вы – везде, вы – энергия, энергия блаженства. Когда приходишь к такого рода объединительному опыту, он включает в себя все – поэтому состояние будды включает в себя сострадание и мудрость. Оно остается связанным со всеми индивидуализированными, дифференцированными существами, которые сами, естественно, пребывают во власти иллюзии, ощущая себя отделенными от мира, вследствие чего и страдают. А Будда об этом не думает. Он знает, что это иллюзия, но в то же время она реальна, поскольку другие переживают ее как реальность; он знает, что они страдают, заставляют страдать других – это он чувствует. Я могу обжечь руку и сострадать обожженной руке, я должен что-то для нее сделать, потому что я ее чувствую. Так и Будда ощущает все чувства каждого существа. Будда никогда не учил, что мир нереален, потому что относительная реальность достаточно реальна, чтобы заставить какие-то существа страдать, а какие-то переживать счастье.

     Вы упомянули несколько жизней. Кто или что живет этими жизнями?

Кто или что приехал сегодня утром из Нью-Йорка в Вудсток?

     Иллюзия, в плену которой я нахожусь, подсказывает мне, что это были мы с Улдисом.

Правильно, это не иллюзия, это иллюзорное… Но вы сходны с иллюзией в том смысле, что если мы захотим точно определить, кто это, мы не сможем ничего найти: нельзя обнаружить Адама и Еву, целостность Арниса появляется и исчезает. Это как квантовый мир. Не понятно, волны там или частицы. Наше понимание, не поспевающее за этими процессами, не способно понять их колеблющуюся природу – она открывается нам лишь в определенных состояниях, нормальным образом мы на это не способны. Квантовая теория сокрушила саму идею того, что нечто можно считать постоянным и цельным, – все это ерунда. Будда говорил об этом тысячелетия назад. Ваш мозг подобен нейронам и фотонам, на самом тонком уровне в нем мельтешат элементарные частицы. Сейчас я вижу микрофон, вижу Арниса, чай и мед, все это так, но на самом деле я невероятно сильно структурирую все это. Но если бы я был йогином, если бы я по-настоящему притормозил свое сознание, я стал бы господином своих концептуализаций, а не их жертвой. Все мы атомы, все мы элементарные энергии, квантовые волны, так что почему бы нам самим этого не ощутить, если углубить самосознание до определенного уровня?

     Я не понял, почему меня должно беспокоить будущее моей целостности?

По той причине, что вам никогда от нее не избавиться, – первый закон термодинамики гласит, что энергия не исчезает, а лишь преобразуется. Мы считаем, что сможем так или иначе сбежать только потому, что все мировые религии учат нас какой-то абсолютной ерунде. Религии говорят: по ту сторону есть некто, от всего этого свободный, кто это все сотворил и навязал нам, однако если любить Яхве или кого бы там ни было, он нас отсюда выдернет и пересадит на небо или куда-то еще; только чтобы это произошло, надо ходить в церковь или в храм. Так вот, все это совершенно иррационально.

     А что плохого в иррациональном?

Когда вы будете уходить, я могу спросить вас: почему вы выходите в дверь, а не пытаетесь пройти сквозь стену? Когда я говорю «иррациональный», я не имею в виду какую-то абсолютную систему рациональности, я имею в виду рациональность практическую, повседневную. Если бы мы не усматривали в иррациональном ничего плохого, мы бы все время бились об стены. А мы вместо этого соображаем, что можем выйти через дверь, потому что у нас уже был такой опыт, мы его помним. Мы разумно проживаем жизнь, не лезем в трясины и топи, не кидаемся под грузовик… Рационально говоря, вам следует заботиться о своей целостности в том же смысле, в каком вас заботит то, что случится с вами в промежутке между нынешним днем и моментом вашей смерти.

     Но вы ведь подразумеваете, что я должен заботиться еще и о том, в каком состоянии я буду пребывать после смерти.

Именно. Если у вас, конечно, нет гарантий и полной уверенности, что после смерти ваше существование прекратится. Религии предлагают бога, небеса и все такое прочее, даже некоторые разновидности буддизма предложат вам нирвану, а ученые предлагают ничто, которое столь же иррационально и безумно, как и бог – ничем не лучше, то же безумие. Как некто может стать ничем? Это маразм. Ничто – это ничто, нет такого места, как ничто, стать ничем нельзя, попросту невозможно. Ваше сознание само по себе – род энергии, так почему эта энергия должна вдруг прерваться?

     Но даже если она не прерывается, то раз я не помню, что случилось со мной в предыдущей жизни…

Но это ваша проблема – могли бы и помнить. Многие помнят.

     А вы помните?

Немного. Но я ленивый, поэтому всех подробностей я не помню. Но какие-то вспышки у меня, конечно, есть. У меня сколько угодно знакомых, которые помнят довольно много. Моя жена ясно помнит как минимум три или четыре предыдущие жизни, и этому много подтверждений. Когда кого-то вешают по обвинению в убийстве или когда Джордж Буш сажает человека на электрический стул где-нибудь в Техасе, у него ведь тоже нет абсолютно неопровержимого доказательства вины, но есть убедительные свидетельства. Что свидетельствует в пользу того, что вы можете превратиться в ничто? Никогда таких свидетельств не будет, поэтому разумно предположить, что после смерти будет какое-то продолжение, и разумно пытаться понять причины, от которых зависит, насколько позитивным будет этот посмертный опыт. И если эти причины коренятся в качестве вашего сознания, то разумно будет посвятить жизнь повышению качества этого сознания.

     Почему вы называете себя ленивым буддистом?

Потому что я все еще излишне материалистичен. Мы все так или иначе включены в эту материалистическую культуру. В глубине себя я не особо рвусь к тому, чтобы достичь состояния будды, потому что я на самом деле не осознаю невероятного блаженства, сопряженного с этим состоянием.

     Но при этом вы рассказываете нам об этом состоянии.

Да, рассказываю, и у меня есть определенные убеждения. Я буддист, но я ленивый буддист, этим все сказано. Я все такой же, каким видел меня мой старый учитель, проучивший меня десять лет. Однажды он зашел ко мне, когда я медитировал, и сказал: «Чего ради продолжать? У тебя все равно ничего не получится. Чтобы достичь просветления, нужен ум, а ты все еще убежден, что у тебя его нет, потому что ты американец и по-прежнему принадлежишь своей культуре». Это было тридцать лет назад, но к тому времени я уже десять лет практиковал буддизм, и до сих пор у меня остались какие-то рудименты этого состояния.

     Какие упражнения помогают сменить привычки мышления?

Если ты переходишь к бесконечной жизни, которую можно представить себе как нечто вроде долгого интервью, ты переходишь к добродетелям, к щедрости. Почему именно щедрость является основным качеством для бодхисатвы? Первое упражнение – это понимание бодхисатвы, то, что называется обетом бодхисатвы и что я перевожу как мессианское решение, потому что суть именно в этом, только мессианское оно не в смысле «ах, как же я всех люблю, я всех сейчас спасу» – в каком-то смысле это вынужденное решение, потому что от людей никуда не деться, я и есть все эти люди, я связан с каждым, поэтому все должны быть счастливы, иначе невозможно мое собственное счастье. То есть это реалистичное ощущение полноты твоей взаимосвязанности со всеми. Ты просто решаешь оптимизировать эту связь. В этом смысле фильм «День сурка» – отличное учение дхармы. Главный герой – мерзкий телевизионщик, который едет в какой-то городок в Пенсильвании, где сурок вылезает из норы, потому что люди думают, что по тому, как он вылезает из норы, можно предсказать, какое будет лето, какая погода, насколько ранняя будет весна, то есть глупости всякие. Главный герой едет туда делать репортаж про этого сурка, там со всеми ссорится, всем хамит – в общем, сплошные неприятности. И когда он просыпается на следующее утро, он понимает, что следующий день не наступил: на дворе все тот же день, и он опять должен идти смотреть на этого сурка, который еще не вылез из норы. Тут он совсем слетает с катушек и становится еще невыносимее, потому что думает, что сходит с ума. Вечером этого страшного дня он ложится спать и утром опять просыпается в тот же самый день, и это повторяется снова и снова. В конце концов он решает, что, черт с ним, постараюсь относиться ко всем по-человечески. Когда застреваешь в бесконечном повторении того же самого, в итоге приходишь к тому, что начинаешь поступать правильно. Ницше превращает категорический императив в эстетическое переживание, утверждая, что делать следует только те вещи, которые ты готов делать бесконечно. Может, они взяли это у Ницше, а не у Будды, но Ницше тоже учился у Будды. Изначально его книжка называлась «Так говорил Будда», это потом он заменил Будду на Заратустру, да и то только потому, что он знал лишь хинаяну, а махаяну не знал, хинаяна же казалась ему слишком уж пессимистичной. Но поскольку начала у мира нет, мы уже записали это интервью бесконечное число раз, но каждый раз оно было чуть иным. В какие-то разы я был человеком, приехавшим из Латвии, чтобы записать интервью с вами, и мы его записали, но что-то там было не так, потому что мы по-прежнему его записываем. Мы уже много раз встречались в прошлых жизнях; поскольку нечто из ничто не возникает, то следует полагать, что у нас не только еще будет бесконечное число разговоров, но их уже и было столько же. Поскольку вселенная не имеет начала, мы не можем утверждать, что мы никогда не делали чего-то конкретного, потому что бесконечность означает и бесконечное число возможностей. Поэтому буддисты в медитации размышляют о том, что все – твоя мать, это очень важный способ взаимосвязи. Эта медитация помогает преодолеть расизм, национализм, сексизм, потому что ты приходишь к такому состоянию сознания, в котором начинаешь в каждом существе видеть материнство – даже в Гитлере, даже в Сталине, даже в Джордже Буше, убийцах и чудовищах. Первое, в чем следует упражняться, – в духе просветления, в бодхичитте, и в том, что ум – это ум, который признает бесконечную взаимосвязанность с другими существами. Медитация – лишь общий инструмент, медитация – это не буддизм, йоги тоже медитируют, у христиан тоже есть медитации. Медитация – всего лишь способ углубления понимания, которое у тебя уже есть. Если ты начинаешь медитировать в состоянии замешательства, ты только углубишь свое замешательство, как пить дать. Когда учителя медитации – вроде тех, что популяризировали на Западе дзен, – утверждают, что буддизм просто освобождает ум: «Не думай ни о чем, приведи себя в состояние, в котором ты не слышишь собственных мыслей, или подави эти мысли, и тогда ты достигнешь просветления», – они несут чушь, это глухой тупик. Тогда ты переродишься в животное, потому что теряешь способность мыслить, становишься тупым. Поэтому первое, что необходимо, – это понимание; важнейшее упражнение – смена ориентации, когда ты начинаешь критическую работу по отношению к привычке воспринимать собственное «я» как нечто отдельное.

     Когда вы говорите о критической работе, вы имеете в виду, что человек должен просто сидеть и продумывать мысль о том, что он не является отдельным существом?

На самом деле нет, потому что тогда ты начинаешь склоняться к нигилистической мысли, что на самом деле ты вообще не существуешь. Как прекрасно сказал один мой знакомый лама, мы настолько привыкли к абсолютизированному «я», мы настолько смешиваем его с нашим относительным «я», что когда мы видим через призму привычки к абсолютизированному «я», что относительное «я» исчезает, мы рискуем абсолютизировать этот опыт, начиная думать, что ощутили исчезновение своего реального «я». То есть дело не в том, чтобы культивировать в себе мысль «никакого “я” у меня нет, никакого “я” у меня нет». Я мог бы логически разъяснить, что здесь нет никакого абсолютного Боба Турмана, а потом в комнату войдет человек, даст мне пинка, и я отреагирую на это как на абсолютное оскорбление, потому что ощущение присутствия моего реального «я» никуда не делось, оно все равно здесь. А вот если бы я действительно тщательно все это продумал, если бы я избавился от того, что называется привычкой инстинктивного «я», равно как и от привычки интеллектуального a«я», насаждая вместо этих привычек интеллектуальное понимание самоотверженности, лишенности всякого «я», тогда я в конце концов пришел бы к инстинктивному опыту отсутствия «я», в рамках которого «я» начало бы таять, и мне пришлось бы проявлять особую осторожность, чтобы не овеществлять это ощущение пребывания в безбрежном пространстве, пребывания нигде или ощущение исчезновения – нельзя опредмечивать этот опыт, возводя его в статус какого-то абсолютного состояния. А именно к этому будут побуждать меня мои умственные привычки, поэтому я должен буду критически относиться к себе, практикуя то, что называют пустотой пустоты. Ты чувствуешь, что входишь в пустоту, в которой все растворяется, но тут-то тебе как раз и следует начать искать пустоту, и когда ты ее не найдешь и она как бы растворится, ты достигнешь того этапа, когда она перестанет тебе мешать – как зеркало не мешает видеть вещи в комнате, а на самом деле открывает их. Пустота превращается в зеркальную поверхность. Ключом к пониманию является это чувство взаимосвязи, поэтому упражнения начинаются не с медитации, а с культивирования щедрости. Как только я пойму, что я тесно связан со всем, и что на самом деле ощущение избранности, ощущение пребывания внутри себя самого, а не где-либо еще совершенно ошибочно, и что в этом смысле я только усиливаю это чувство привилегированной сосредоточенности на себе самом тем, что я ощущаю себя владельцем этой скатерти, этого стола, этой ноги и т.д., тогда щедрость превращается в практику, где выгоду на самом деле получает дающий. Ты все больше освобождаешься от укоренения этого чувства отдельного «я» в собственности, и, конечно же, самый большой дар – это дар понимания, дар внимательности, умение воспринять вещи с точки зрения другого, а не со своей собственной. Второй шаг – это уже этика, мораль, я даже перевел бы это как «справедливость» – в древнем значении этого слова: вот мы сидим, и Улдис, например, хочет пить, поэтому я отрываюсь от своих мыслей и говорю: принести вам воды? Это участливое отношение к другому, исключающее убийство, отъем имущества, разрушительные сексуальные действия…

     Что в этом смысле считается разрушительным?

Ну, скажем, сделать женщине ребенка, а потом о нем не заботиться. Иметь случайные сексуальные связи. Или разрушить семью. Или создать ситуацию (это относится к мусульманским странам), в которой женщину закидают камнями или убьют. Здесь нет каких-то абсолютных правил, дело не просто в измене, есть и другие вещи. Существуют три рода физических, четыре рода словесных, три рода умственных неправедных деяний. В умственной сфере главное – не придерживаться никаких фанатических воззрений, потому что любой предмет фанатичной веры всегда оказывается ложным. Реалистический взгляд – это взгляд, принимающий во внимание при­чинность, последствия, взаимосвязь разных вещей; ясно, что негативные вещи приводят к негативным последствиям, которые, в свою очередь, создают благодатную почву для гнева, ненависти, злых умыслов, мести… В основе морали лежит понимание того, что другой – точно такое же живое существо, как и ты, другой – такой же центр, как и ты сам, поэтому жизнь другого имеет ровно такую же ценность, как и твоя собственная. Важно упражняться в терпении, не реагировать и не гневаться, когда другой совершает какой-то дурной поступок, потому что это просто включает тебя в круговорот гнева. Терпение значит обуздание собственного гнева; нельзя перепрыгнуть от гнева к сочувствию и состраданию, сначала надо научиться терпению. Можно применить силу, чтобы не дать другому причинить вред тебе самому или кому-то другому, но нельзя применять силу из-за того, что ты разгневан.

     Были ли такие случаи, когда другой причинял вам какой-то серьезный ущерб?

Конечно. Я обычно срываюсь с катушек. В последнее время реже: я стал более терпимым, однако до совершенства мне далеко.

     Однажды вы накричали на Дональда Лопеса…

Да, дико накричал, причем на публике.

     …потому что вас разгневала его книга о мифологизации Тибета на Западе. По меньшей мере со стороны казалось, что вы страшно разозлились.

Гнев там, может, и присутствовал, но на деле я был скорее слишком категоричен, чем по-настоящему зол. В любом случае после этого он перестал писать эти свои прокитайские мерзости, к чему я, собственно, и стремился. Это повлияло и на других американских ученых, которые в какой-то момент перестали поддерживать Тибет, решив, что лучше они перейдут на китайские позиции, потому что Китай никогда не освободит Тибет, Далай-лама – безумец, Турман – сумасшедший, никакой свободы Тибет никогда не увидит.

     Почему для вас так важен Тибет?

Во-первых, я там много раз бывал, во-вторых, Тибет – это место, где буддизм представляет собой реальную образовательную программу, а не какую-то безмозглую религию. Там буддизм – это реальные шаги, помогающие человеку стать бескорыстным, понять свою подлинную природу, реалистически оценить, как он живет. Буддизм – это не религия, это образовательная программа, которая заставляет человека преодолеть собственный эгоизм и отказаться от завиральных идей. Тибет – место, где эта традиция все еще по-настоящему жива, виртуальный Тибет по-прежнему существует. И вот увидите, Далай-лама еще приедет по этой железной дороге до Лхасы, которую они построили, чтобы научить китайцев, как себя вести! Тибет необычайно важен, потому что это одно из немногих мест на этой механизированной, загрязненной отходами производства, почти разрушенной планете, где жизнь ума все еще теплится. Люди, которые там живут, все еще видят, что разум мощнее материи и механизмов; машины они используют главным образом в молитвенных барабанах – ну, может быть, еще для перемолки зерна. У нас на Западе просто нет времени, мы все здесь рабы устройств, которые освобождают нас от труда. Тибет был первой полностью демилитаризованной страной, и это привело к полной демилитаризации Монголии, а ведь это огромное достижение – что еще нам нужно? Нам нужна демилитаризация, иначе мы обречены. Война не закончилась. Как говорил Ганди, мы победили Гитлера, но власть перешла к Сталину и ЦРУ, а они ничем не отличаются от Гитлера, это абсолютно то же самое. Тибет демонстрирует рациональный, гуманный, разумный, приятный, блаженный образ жизни. Это вовсе не племенной образ жизни, нацеленный исключительно на выживание, – это сложная, высокоорганизованная цивилизация, которая, тем не менее, не нуждается в армии и машинах и которая сосредоточена на образовании как основной цели жизни. Из ста пятидесяти тысяч тибетских беженцев в Индии тридцать-сорок тысяч монахов; это йоги-философы в собственном смысле слова! Они культивируют шесть совершенств-парамит: щедрость, этику, толерантность или терпение, усердие или то, что они называют свежей радостью усилия – по созданию лучшего мира, лучшего ума, лучшего «я», и медитацию. Шестое совершенство – это, естественно, мудрость, праджана, знание истинной природы реальности. Как они говорят, мудрость – это глаза всех других совершенств, поэтому она должна сочетаться с каждым из них.

     Вы были первым западным человеком, посвященным в монахи самим Далай-ламой. Почему вы отказались от монашества?

Я жил как монах с 1962 по 1964 год, потом был посвящен в монахи и оставался в монастыре до середины 1966-го, то есть прожил с ними примерно четыре с половиной года. Я тогда был молодой, все мои устремления были направлены на достижение просветления; еще до того, как я познакомился с буддизмом, я чувствовал, что есть какой-то способ постижения этого мира. Я не мог принять христианства утверждающего, что сам ты понять ничего не можешь, только Бог понимает или ученые, которые, впрочем, заявляют, что чем больше ты узнаешь, тем больше перед тобой открывается неизвестного. Кроме того, я чувствовал ошибочность материалистической догмы. Тогда мне пришло в голову, что стоило бы поехать в Индию и разобраться с традицией йоги или с чем-нибудь еще. Это было чисто философское желание – я тогда увлекался поздним Витгенштейном, все время его читал, обожал Ницше и, конечно, Канта. Через четыре с половиной года я осознал, что одним из мотивов моих поисков истинной реальности было стремление отделиться, я стремился достичь нирваны, чтобы обособиться от мира, освободиться от страхов и беспокойств. Хотя к тому времени моим главным гуру был Нагарджуна и я нисколько не сомневался, что буддистская философия – это и есть подлинная философия, буддистская наука и есть подлинная наука. Просто в какой-то момент я посмотрел на всех этих тибетских монахов, которые меня окружали и которые были очень добры ко мне, хотя сами были абсолютно нищими беженцами, и решил ненадолго вернуться в Америку. Я попытался продолжать здесь монашескую жизнь в 1965–1966 годах, но тогда это было абсолютно бессмысленно – тогда здесь даже кришнаитов-то не было, к тому же Америка – протестантская страна, монахов здесь не уважают, для американца монах – это человек, который скрывается, перебивается на бесплатных обедах. Меня все считали сумасшедшим, и мой старый учитель-монгол… Я ведь обратился к Далай-ламе, потому что этот мой монгол отказывался посвящать меня в монахи. Я, тем не менее, от него не отставал, я был молодой, еще не ленивый, и он сказал: «Хорошо, я отведу тебя к Далай-ламе – может, он и посвятит тебя в монахи». Он меня привел и сказал Далай-ламе: «Вот, этот человек хочет стать монахом, он умный, любит дхарму, сердце у него доброе и так далее – может, чрезмерно гордый, но я в монахи его посвящать не буду, монахом ему никогда не стать, но Вашему Святейшеству видней». Его Святейшество был тогда молодым студентом, всего на пять или шесть лет старше меня, его только три года как изгнали из Тибета, в Индии он вел очень уединенную жизнь, мира еще не видел и не понимал на самом деле, что такое Европа или Америка. А в тибетском обществе быть монахом – это все равно что иметь пожизненную стипендию от государственного фонда по развитию национальной науки: ты можешь делать, что тебе нравится, это привилегия на самом деле. Тем не менее мы подружились, я занимался с его старшими учителями, а потом принял формальное посвящение в монахи. Но дальше, особенно после того, как я вернулся сюда, я понял, что не могу ни с кем разговаривать, потому что они думали, что я сумасшедший, я ни с кем не мог поделиться этим замечательным учением, не мог активно действовать в мире, потому что был монахом, а там я тоже не мог жить бесконечно, не мог вечно оставаться у них нахлебником. И тогда мой учитель сказал: «Тебе немного осталось до того, чтобы стать профессором, – так стань профессором и учи других». Я решил, что так и сделаю, но понял, что люди в университете никогда не смирятся с тем, что я монах, они всегда будут смотреть на меня как на идиота, поэтому мне пришлось отказаться от всех этих одеяний. И пошло-поехало: я отказался от монашества, потом влюбился, и у нас родилось четверо детей.

     То есть в смысле устремленности к просветлению вы действительно стали более ленивым, чем прежде…

В каком-то смысле да, а в другом – нет: я много занимался, преподавал; думаю, я многому научился у своих детей в смысле развития толерантности, терпеливости. Многому научился от жизни с женщиной, когда тебе приходится как-то участвовать в жизни. В каком-то смысле я был ленив, но на самом деле никаких перерывов в образовании не допускал. Сначала я сформулировал такую теорию, что монахом быть вообще не надо, потому что в мире можно многому научиться. После четырех с половиной лет монашества для меня открылся совершенно новый мир. Однако потом, погрузившись в историю, я понял ценность монашества. Как любит шутить Далай-лама, среди всех бывших монахов, которых он знает, я самый восторженный. А ценность монашеской жизни состоит в том, что она дает человеку возможность перевоспитать себя интеллектуально и морально, создать общество более высокого качества. Это очень оригинальный подход к проблеме.

     Все ваши дети буддисты?

Спросите у них, они люди свободомыслящие.

     Как вы восприняли фильм «Убить Билла», в котором Уме приходится убивать столько народу?

Мы с ней были очень расстроены, что Квентину понадобилось так много убийств – в одной только сцене гибнут 88 человек. Ума из профессиональных соображений не могла отказаться, потому что роль была написана специально под нее, но как-то повлиять на сценарий она не могла. Единственное, что может все это хоть как-то оправдать, – это то, что фильм ироничный, это своего рода мультик. Но даже и в таком виде все это было мучительно. И при всем при том фильм очень красивый, напоминает какой-то танец: месть злобной богини Кали. Фильм действует на каком-то подсознательном уровне. Ведь эти нынешние американские христиане-фанатики пытаются вернуть женщину на кухню, буквально засунуть ее в печку. И тут появляется могущественная женщина – это слишком, конечно, но в то же время и замечательно в смысле демонстрации того, насколько властной может быть женщина. Уверен, это их пугает – они этот фильм смотреть не пошли, им предпочтительнее пойти посмотреть, как Иисуса в очередной раз избивают на экране.

     Что произойдет с вами в момент смерти?

Не знаю, но думаю, что я сосредоточусь на том, чтобы сдерживать свои низкие телесные энергии, чтобы не сопротивляться, проходя через восемь признаков смерти. Я постоянно об этом медитирую, пытаюсь визуализировать все это. Трижды в день. Надеюсь, что когда придет время и я потеряю власть над своими конечностями, у меня хватит сил, чтобы остаться в сознании и пережить весь процесс перехода. Может быть, в следующей жизни я появлюсь на свет в Латвии.