Олимпиада, могильщик модерна

«Промолчать невозможно. Впервые в жизни видела такое, хотя обычно русские болельщики хорошо поддерживают украинских спортсменов… Сегодня мы видели, как ... русские болельщики кричали нам по трассе, вспоминая войну, как кричали: “Промахнитесь, падайте!” – и так далее».

Украинская биатлонистка Елена Пидгрушная после выступления в Сочи в интервью сайту sports.ru

Постмодерная эпоха, которая, если верить культурологам и «публичным философам», наступила еще в 1980-е, оказалась не пост-, а антимодерной. Сразу это не было понятно. Ясность наступает только сейчас.

Тогда – во времена пришествия неолиберализма и неоконсерватизма разом, в эпоху Тэтчер, Рейгана, первых настоящих финансовых пузырей, демонтажа социального государства и модерной европейской экономики, основанной на реальной индустрии, – казалось, что перед нами разыгрывается очередной акт именно «современности», что архаичны утопия, социальная справедливость, интернационализм, модернизм в архитектуре и искусстве, что архаичен сам принцип планирования, концептуализации и выстраивания образа будущего. Модернизм (и особенно авангард) был быстро нейтрализован арт-рынком, превратившим его в коллекционную вещь, индустрия закрыта и переведена в страны «третьего мира». На ее месте возникли «индустрия услуг» и (позже) «креативная индустрия», которые занимаются изготовлением денег из ничего; государственные компании и службы приватизировали, чтобы сделать их эффективными; эффективности не вышло, зато число безработных значительно выросло. Крах СССР лишь укрепил высокомерие постмодерного мира: мол, мы никогда не ошибаемся – невидимая рука рынка придет и молча исправит все, как Харви Кейтель в «Криминальном чтиве», даже превратит ужасное советское в цветущее либеральное. В результате получилось не цветущее либеральное, а архаичное, тяжкое, малоинтеллигибельное постсоветское.

Главным незамеченным побочным эффектом неолиберальной революции 1980–90-х годов стал рост национализма. Под разговоры об универсальных ценностях и «глобальном мире» «старый», довоенный национализм стал постепенно возвращаться, приобретая, впрочем, новый образ. Теперь он был одет в майку фаната футбольной сборной, в джинсы журналиста, сочиняющего статьи об угрозе «нашим национальным ценностям», в костюм министра, подписывающего очередное антииммигрантское распоряжение. Он как бы ненастоящий, этот национализм, нестрашный, он не имеет отношения ни к Action franзaise, ни к Пилсудскому – и уж тем более к фашистам с нацистами. Нет, он только иногда подхватывает их черточку, интонацию, тщательно отделяет от исторического контекста и берет в дело. Но штука заключается в том, что детали большой идеологической конструкции являют эту идеологическую конструкцию в миниатюре. Они не инструментальны, они содержат в себе всю суть.

Возрождение национализма было неизбежно в эпоху, объявившую себя постмодерной, – ведь модерная эпоха началась с национализма, а закончилась (в представлении 1980–90-х) над- или транснациональным коммунизмом и капитализмом. Первым звоночком здесь стала Фолклендская война, немыслимая еще за пять лет до того. После Второй мировой межгосударственные вооруженные конфликты вспыхивали только по линии фронтов «холодной войны» да на колониальном и постколониальном пространстве; а здесь Британия и Аргентина, два самостоятельных государства, оба антикоммунистических, оба – союзники США, вступили в бой из-за малопонятных, полузабытых островов. «Лысые дерутся за расческу», – съязвил по этому поводу Борхес. Это верно, но когда потом, уже в девяностые, в бывшем соцлагере люди принялись убивать друг друга из чистой этнической ненависти (а Запад вдруг поддержал одну из этих – чисто националистических – сторон), стало понятно, что лысые сильно надеются на будущий рост волосяного покрова на голове.

Но воевать как-то несолидно, накладно, да и опасно – можно запросто потерпеть настоящее поражение. Зато есть «спорт», всякий футбол-хоккей и прыжки-заплывы. Олим­пиада – апофеоз современной идеи спорта. Здесь плацдарм для приема старого и нового национализма практически готов: олимпиады окончательно политизированы в последний период «холодной войны», по городам кочуют толпы слабоумных хулиганов, готовых затоптать себе подобного из-за скачущего туда-сюда мячика, наконец, пресловутый «спорт» превратился в мировую индустрию не меньше военной, но он эффективнее, так как надежно прикрыт пафосной болтовней на тему «О спорт, ты – мир!».

Перед нами, казалось бы, исключительно современный феномен. Высокие технологии. Бес­­перебойная работа индустрии веществ, которыми накачивают несчастных спортсменов. Неолиберальная экономическая основа – и высокоэффективная коррупция. Стопроцентная лояльность и даже энтузиазм медиа. Наконец, в распоряжении национал-спорта (и его высшей стадии, олимпиад) – лучшие кадры поп-культуры, готовые поставить самое грандиозное шоу. А толпа любит шоу. Эти шоу заменяют точки национальной самоидентификации; набор образов и символов, который представили, скажем, на открытии Игр в Лондоне в 2012-м или в Сочи в 2014-м, предлагает картину того, как видит себя нация. И это видение насильно вручается другим.

Перед нами действительно точка сборки, которая заменяет поп-национальным все остальное – политическое, социальное, культурное, гендерное. Общество и его рефлексия о себе проваливаются в романтическую архаику, в XIX – начало XX века, когда формировали национальные пантеоны героев и деятелей культуры, чтобы бросить их в бой с пантеонами вражеских наций. Фридрих Великий, Гете, Шиллер и Вагнер против Вольтера, Наполеона, Гюго и Делакруа. Так было в 1914-м, когда миллионы людей отправили гнить в окопы. Так стало в 2014-м, только сейчас война (пока) лишь на спортивных площадках и телевизионных экранах, да набор героев немного поменялся: помимо философов и художников туда вошли поп-певцы и герои детских книг, а монархов и полководцев исключили, чтобы никого не расстраивать. Людей надо развлекать.

И вот тут мы возвращаемся к шоу на открытии олимпиад в Лондоне и Сочи. Конечно, перед нами реинкарнация опер эпохи романтического национализма – в середине – второй половине XIX века именно этот жанр выполнял функцию мистерии национального духа, которая разыгрывалась перед заполнившими театр зрителями. Как оперы из занимательного светского развлечения стали учебником по нацидеологии для среднего и высшего классов, так и простенькая церемония открытия международного спортивного состязания сменилась помпезным гала-поп-цирковым представлением невиданного размаха. Только в опере всегда присутствовала драма (коллективная, персональная), а на Олимпийских играх – веселый и занимательный триумф без тени отрицательных эмоций. Постмодерн ведь: keep calm and have fun.

Впрочем, кое-что от времен героического национализма осталось – собственно, самое главное. Обязанность частички национального тела, отдельного человека перестать быть отдельным – он обречен участвовать в этом общем триумфе. Оттого в вечер открытия сочинской Олимпиады русская либеральная блогосфера была наполнена ахами по поводу церемонии – мол, кровавый путинский режим нехорош, но нам есть чем гордиться. Хорошо сработано. (Работали, кстати, в основном нанятые на стороне постановщики.)

И наконец, последнее. Это действительно не постмодерн, а антимодерн. Национализм, этот продукт раннего модерна, задавил все остальные пункты коллективной идентификации современного человека – точно так же, как в конце XIX – начале XX века национализм пожрал социалистический интернационал, превратив коммунистов в социал-националистов разного оттенка. Национализм – самый опасный продукт модерна; возвращенный неолибералами в повестку дня современного мира, национализм в недалеком будущем справится и с ними – тем более что им уже нечего предложить миру, кроме сказок о невидимой руке рынка. Единственное, что может противостоять национализму нового разлива (разлитому, в частности, в пластиковые бутылочки для олимпийских бегунов), – другой интернационализм, отличный от финансовой глобализации, и другой модерн, главным пунктом которого может быть только новый образ будущего, новый большой универсальный проект. Ужас заключается в том, что нет ничего опаснее таких проектов – уж это-то мы с вами знаем.