Не удалось соединить аккаунты. Попробуйте еще раз!

Как вы оправдываете свое существование?
Фото: Uldis Tīrons
Литература

С литературоведом Дэвидом Уэллбери беседует Арнис Ритупс

Как вы оправдываете свое существование?

Не всякой мысли нужна история, но было бы глупостью сказать, что не всякой истории нужна мысль. Не всякая философия – литература и не всякая литература философская, однако от мифов Платона до извивов сознания Пруста тянется нить, которая странным образом сплетает мысль и историюповествование, или, если взять шире, философию и литературу. В истории человеческого мышления и рассказывания есть лишь несколько эпизодов, которые по своей интенсивности могут сравниться с тем, что происходило на немецких землях в конце XVIII и начале XIX века. От Гете и Канта до Гегеля и Гельдерлина на немецком языке было сделано столько, что для того, чтобы это осознать, не хватит и двух столетий. Потомок (по одной из линий) североамериканских индейцев, глава кафедры германистики Чикагского университета Дэвид Уэллбери (род. 1947) – один из тех, кто всю жизнь пытается понять, что свершилось в немецкой литературе и философии за те несколько десятилетий и какое влияние свершившееся тогда оказывает и по сей день.

Я обратил внимание на Дэвида Уэллбери, когда в издательстве Гарвардского университета вышла книга A New History of German Literature (2005), составителем и главным редактором которой он был. Это увлекательная книга, к которой приятно возвращаться; она не является монолитным повествованием – книга составлена из двухсот эссе, каждое из которых рассматривает отдельный эпизод истории с 1744 по 2001 год. Но самое интересное в трудах Уэллбери то, что его литературоведческой работе удается держаться на пересечении философии и литературы – там, где мысль проявляется в повествовании и повествование держится мыслью.

А. Р.

Вы философ?

Нет, я литературовед. Но посколь­ку я занимаюсь классическим пе­риодом немецкой литературы – Про­свещением, классицизмом, романтизмом, – я часто имею дело с немецкой философией, без которой эту литературу не понять. Но философом в чистом виде я не являюсь.

Вы имеете в виду, что у вас нет специального философского образова­ния или что вы не хотите быть философом?

Нет, я говорил об образовании, то есть я не профессиональный философ.

Получается, что философия для вас – это профессия?

Философия в классическом смысле должна помогать ориентироваться в жизни, поэтому ее не следует ограничивать только профессионалами из философской гильдии. В этом смысле я философией интересуюсь. Но я также считаю, что в философской традиции сложился ряд внутренних норм и требований и, чтобы им соответствовать, нужно долго учиться – и в этом смысле я не философ. И что для меня важно в Чикагском университете… До этого я работал в Университете Джона Хопкинса в Бал­тиморе, а еще до этого – в Стэнфорде. Так вот, здесь философы и литературоведы сотрудничают гораздо теснее, чем в других институциях, где мне доводилось работать раньше. Здесь я много общаюсь с теми, кого обучали философскому канону, кто знаком с нормами философской аргументации. Это сильно обогатило мой опыт, но тут есть и важный момент с точки зрения, так сказать, академической политики: изолирование философии от других дисциплин приводит к тому, что в других дисциплинах возникает некое псевдофилософское мыш­ление, потому что им не с кем поговорить. Это уже давно характерно для американского академического сообщества. Появилась хорошо обученная группа людей, занимающихся, как они это называют, аналитической философией, и при этом они оставляют без внимания целое поле философских предметов – эстетику, литературу, экзистенциальные вопросы истории, природу современности. Это нетипичные области интересов для философов. Кроме того, остались без внимания многие писатели прошлого. Однако заниматься ими в сотрудничестве с философски образованными людьми гораздо плодотворнее. Например, уже два года мы проводим в Чикагском университете совместный с философским факультетом семинар.

С кем именно?

В прошлом году я с профессором Джеймсом Конантом с философского факультета проводил двухчастный семинар по американскому философу Стэнли Кэвеллу. В первой части мы раз­бирали его главное произведение «Притязания разума». Этим руководил Конант. Это очень-очень слож­ная философская работа, в которой идет скрытая полемика с Остином, Вит­генштейном и другими философами. Во второй части семинара мы занимались литературоведческими и эстетическими сочинениями Кэвелла, а также его эссе. К нам пришло около сорока человек разных специализаций: и философы, и литературоведы. Еще я читал совместный курс с коллегой Робертом Пиппином – о философском осмыслении модернизма в искусстве. Мы начали с немецких романтиков, Фридриха Шлегеля, Шеллинга, много времени посвятили Гегелю, потом перешли к Ницше, Хайдеггеру, еще почитали пару современных ненемецких искусствоведов.

Этот период, длившийся примерно 25–30 лет, оказался, вероятно, самым плодотворным в истории немецкой философии; тогда же были созданы и шедевры литературы. Вы когда-нибудь задумывались о том, что предопределило этот расцвет немецкой философии и литературы?

Это интересный вопрос. Тут есть несколько соображений. Можно отметить разочарование в феодально-аристократической структуре общества и появление торгово-буржуазного общества. Другими словами, европейское общество переопределило себя в новых условиях, сложившихся на протяжении XVIII века и остававшихся доселе незаметными. Это первое наблюдение. Но главное вот что: если группу мыслителей того времени – Гете, Шиллера, братьев Шлеге­лей, Но­валиса, Гофмана, Гельдерлина, посткантовских философов – и объединяет какое-то общее понятие, то это понятие свободы. Этот философский расцвет был связан с артикуляцией мысли о свободе. Именно она, на мой взгляд, имела первостепенное значение. Открытие свободы человеческого духа, человеческого интеллек­та, открытие Geist – ключевого термина этой эпохи – оказалось, по сути, самоконститутивным, т.е. позволило создавать законы для самих себя. Это было самоопределение. И любая форма человеческой жизни – это реализация этого самоопределения через создание для себя законов, будь то социальные формы, художественные формы или формы философской мысли.



Чтобы читать дальше, пожалуйста, войдите со своего профиля или зарегистрируйтесь

Статья из журнала 2017 Лето

Похожие статьи