Как уничтожить в себе городского жителя

2007

Я вообще по происхождению крестьянин. И отец мой, и мать родились в деревнях: отец в селе Журавлёвка Вишнёвского района в Акмолинской области, а мать – в деревне Привольное Чистопольского района другой области, Кокчетавской. Теперь там везде Казахстан и называется все по-другому.

Незадолго до смерти моего деда я пытался выяснить у него российские корни, но дед ничего не помнил: родился он уже в Казахстане в тринадцатом году.

Если изобретать себе родину, ориентируясь на ощущения, то это, скорее всего, Вологодская или Архангельская губерния – страшно мне нравится тамошнее устройство быта: двухэтажная архитектура, в которой корову заводят в дом по специальному пандусу; печь посреди единственной жилой комнаты самым естественным образом делит эту комнату на спальню, гостиную, рабочий кабинет, умывальню и прихожую.

Я себе обязательно куплю такой дом. Пятнадцать тысяч рублей – это деньги, что ли? Посею лук, картошку и хрен. Во время заката, когда слепни уже заснули, а комары еще не проснулись, можно будет сидеть на крыльце в сатиновых трусах до колена и курить трубку.

И вообще, мне кажется, что всё будет заебись.

01.01.

Как-то так получилось, что единственной книжкой для чтения в деревне у меня оказался перестроечный роман «скажи юзюм» видного диссидента Аксёнова. Книжка эта была издана где-то в конце восьмидесятых каким-то прибалтийским издательством (то ли Рига, то ли Таллин) в чрезвычайно скверной обложке, на очень плохой бумаге. Ну тогда всё жрали что дают, это потом читатель охуел и затребовал сиську на обложке и прочий дизайн.

Да, а книжка оказалась очень полезная. Выяснилось, что в доме нет совсем никакой бумаги, кроме глумливого настенного календаря «хорошо в краю родном» за 1992 год. Так что я прочитывал страниц десять романа (больше не получалось – полынь надо косить, то да се) и тут же употреблял их на растопку двух печек: в доме никто не жил больше года, так что было сыровато.

И так мы вполне мирно жили с этим романом и главным его героем, фотографом Огородниковым, дня два, пока наконец я не добрался до растопки бани.

Баня топиться категорически отказывалась, а вообразить себе дом в деревне без бани – это мне не под силу. В отчаянии я извел на растопку весь роман и даже его розовую обложку, но ничего не помогло.

Только на следующий день я догадался залезть на банную стреху, где узнал, что труба совершенно прохудилась и никакой роман даже самого выдающегося писателя ей бы не помог. Только менять. Что мы с одним отроком и осуществили. После этого баня разгорелась без всякой литературы от простого толя, ободранного с крыши сарая, и разгорелась так хорошо, что я едва остался жив.

Ну, в общем, так я и не знаю – и никогда уже не узнаю, – что там в конце концов вышло с этим фотографом, да хуй с ним.

Из романа запомнилось, впрочем, одно место – где главный герой мечтает о том, чтобы мрачный социалистический арбат украсился стильными бутиками и кофейнями с живописными посетителями. И ведь сбылась его мечта! (в этом месте находится так чаемый всеми ныне позитив.)

Да, а баня очень замечательная. Мыши, правда, на полу серут, но, как говорил слесарь Серпокрылов, приличный дом без мышей не бывает.

13.08.

Тут спрашивали, зачем мне нужны четыре печки на один дом. Отвечаю.

Во-первых, печка, которая в бане, не считается, так что всего остаются три.

Из трех одна – это не печка, а плита. Запарить пшеницу для порося, чугунок вскипятить для стирки. Честно скажу, я ее даже еще ни разу не растопил. Остаются две: русская и голландская.

Голландская хороша, когда надо быстро прогреть помещение: вот затрещали дрова, потекла смола, и пошло тепло, и уже можно скинуть тулуп и закурить. Но, увы, остывает она так же быстро, как нагревается. Не так быстро, как буржуйка, но к утру уже из-под одеяла вылезать так себе.

А в русскую закинул очень много дров, и они сгорели. И ничего не произошло. Потом еще раз закинул, и опять ничего не произошло. И еще раз, и еще… и вообще, глупый перевод дров, и давно уже потухла, а пощупаешь: теплая. И завтра теплая, и послезавтра. Подбросишь еще дров, теплее не станет, но зато останется теплой и послепослезавтра. Моя самая любимая печка.

28.08.

Все сколько-нибудь работящие мужики уехали из нашей деревни в Белоруссию. Остались Серёга, дядя Витя да дед Пахом, но про них как-нибудь в другой раз.

А до Белоруссии двенадцать километров, и все знают, что страшнее места, чем Белоруссия, нет. Ничего там нет: ни оппозиции, ни свободы слова, ни педерастии, ни прогрессивного искусства, ни макдональца, и вообще ничего нет, что бы не нравилось заскорузлому Батьке с фальшивым начесом на лысине, но все равно почему-то едут. И едут по одной причине: там в каждой деревне есть такая штука, которая называется «прием излишков сельскохозяйственной продукции».

Вот вы задумайтесь: лично вам нужно куда-нибудь сдавать эти излишки? Или, может быть, кому-то из ваших знакомых это нужно? Готовы ли вы пожертвовать за возможность сдавать излишки вашей сельскохозяйственной продукции драгоценной возможностью пиздеть все, что вам придет в голову? И это притом, что вам никогда – вы слышите, никогда! – не позволят пройти по центральной улице города Минска в разноцветных колготках.

29.08.

Попытался сегодня вырваться из заколдованного этого леса. То есть встал ни свет ни заря, умылся и даже почистил зубы (причесаться, правда, не нашлось чем, так что и так сойдет), уложил в рюкзак то, что ношу с собой, запер ворота на потешный навесной замок и отправился на железнодорожную станцию Изоча к дизелю до Невеля. Там, в Невеле, планировалось совершить решительно мне непонятные действия с причитающимися мне 0,6 га сельскохозяйственных угодий (это страшное слово «кадастр»), а потом исследовать собачий маршрут Невель – Дно – Оредеж – Петербург. В случае неудачи сесть на давно и хорошо изученные поезда из полюбившейся мне страны-украины: львовский, херсонский или одесский.

Я честно шел! Ни разу не присел передохнуть и даже вспотел, карабкаясь с горки на горку. И все равно опоздал к дизелю ровно на десять минут и остался стоять на пристанционной площади поселка Изоча: слева почтовое отделение с надписью «киберпочта», каковое я еще ни разу не видел открытым, справа магазин бакалейных продуктов и еще один, который раньше назывался бы «смешанные товары»: в нем продают все – от галош, керосина и цемента до мороженого и водки.

Махнул на все рукой, купил в бакалейном магазине толстую бутылку крепленого пива красный восток, от которой с ужасом отшатнулся бы в городе Петербурге, дошел до безымянного, ровно на полпути, озера, скинул рюкзак, откупорил пиво и уселся на берегу. И никого: купальный сезон закончился позавчера.

Простучал над моей головой дятел, и совершил надо мной круг летучий хищник, но я его не заинтересовал, и обследовала мою шею одинокая землеройная оса и тоже не впечатлилась.

Завтра еще раз попробую.

30.08.

А чего я, собственно, ебанулся с этой деревней? Я родился в городском роддоме, и матушка моя была первой из всей семьи, кто вырвался наконец в Город. Туда, где течет из крана горячая вода, где теплый сортир и где не нужно каждый день топить печку.

Она поступила в педагогический институт, и дети ее, то есть я, через двадцать лет тоже поступили в педагогический институт, и жить бы, казалось бы, да жить, в наше время вообще очень много возможностей для достойной жизни.

А я вот сейчас смотрю в окошко на небо, отражающееся из окон расположенного напротив фальшиво-кирпичного элитного дома, и мечтаю об одном: поехать бы сейчас в деревню и копать там яму под сортир, а то в старом говна очень много насрано.

04.09.

Беседовали с дедом Пахомом о насущных вещах типа где тут можно купить оконного стекла. Ну и бабка его, конечно, участвовала, бывшая бригадирша доярок, очень бодрая, очень.

Речь, как водится, постепенно переключилась на соседей и их сына-алкаша. «И наркомана», – добавил дед Пахом, хитро улыбаясь. Он всегда вообще хитро улыбается, он сам очень хитрый фрукт, непьющий.

«Да ладно тебе, старый! – возмутилась бабка. – Чего болтаешь-то! Скажешь тоже – наркоман! Алкаш он! Чистый алкаш!»

17.09.

Долго-долго я отдавал обратно квартиру. От меня требовали, чтобы я вернул ее в точности в том же виде, в котором взял, как будто бы меня тут никогда не было, но я же так не умею. Выткнул гвоздик, который воткнул, и воткнул тот, который выткнул, и получилось похоже, но не очень. Я все-таки там жил некоторое время и все сделал не так.

Сел в поезд, приехал в город Невель, сидел семь часов в присутствии, и семь часов за мной следили: не наебу ли? не сбегу ли? Отдал им все деньги, все вздохнули с облегчением: «Надо же, не наебал!» – и я остался стоять один на базарной площади. Купил чебурек у узбеков – понравилось, купил еще самсу – понравилось еще больше, сфотографировал церковь. Внутрь зайти постеснялся, ибо местная достопримечательность.

Поехал потом ездить по Невельскому району с другими людьми, и каждая следующая деревня была гаже предыдущей, везде крадут, и там, где в прошлом году просили десять тысяч, теперь просят сто.

Уехали оттуда, заблудились, пересекли железнодорожный путь, повернули налево – а там «киберпочта» написано! Я теперь все знаю! Я теперь дома! Вот сюда надо ехать – тут у нас озеро, мы в нем купаемся. А тут можно хоть по левой дороге, хоть по правой – один хуй. А вот тут я живу. Тазик новый пластмассовый на месте – никто не украл, вода только в нем заржавела. Недопитый мой чай заплесневел в кружке. Ввинтил лампочку – горит, принес дров и растопил сразу две печки, потому что в городе все время холодно. Вышел в огород и надкусил яблоко: хуевое. У соседа-серёги вскрикнула без любви выебанная на сон грядущий курица. Сел на крыльцо, закурил.

Ну и все, в общем-то.

17.09.

Каждый вечер, когда стемнеет, я думаю: «Нужно немедленно отсюда уебывать!»

Каждое утро, когда светает, я думаю: «Как же тут заебись!»

Вспоминается по этому поводу один шведский кулик с острова Готланд, где я как-то на закате сидел на берегу моря и курил трубку.

Когда солнце совсем исчезло, кулик этот закричал так горестно и тоскливо, что солнце на одну секунду снова высунулось из-за моря. Ну а потом исчезло навсегда, конечно.

07.10.

По утрам я пью кофе «Гранд» – другого наша автолавка не возит. С обложки его ухмыляется прибалтийский артист Калныньш, и ухмыляется так убедительно, что нельзя усомниться: это охуительнейший напиток! А разведешь в кружке, выпьешь – говно какое-то.

И от рожи этого Калныньша вспоминается мне самый, наверное, гадкий из советских фильмов – «Зимняя вишня», страшно популярный среди домохозяек, матерей-одиночек и работниц бухгалтерии. Вся советская страна тогда вставала в конце фильма (когда героиня не уехала в какую-то страну с этим красавцем Калныньшем) и орала в один голос: «Дура!!! Ну еб твою мать, какая дура!!!»

Тогда же ведь не было такого вопроса – уебывать отсюда или не уебывать. Был вопрос, КАК уебать, если ты не еврей, не немец и не замужем за иностранцем. Даже я, помнится, что-то такое подумывал в начале девяностых: а чего – языки знаю, в компьютерах тогда еще разбирался.

Но из-за лени и распиздяйства так и не собрался, слава богу.

Кстати, напомните потом кто-нибудь, пожалуйста, что в следующий понедельник я собирался съездить в центральную усадьбу нашего колхоза под названием Опухлики и зарегистрироваться там в качестве помещика.

19.10.

Отправился сегодня в путешествие до районного центра Новосокольники за оконным стеклом. На полпути к станции встретил очень дремучего колхозника: в грязной телогрейке, ватных штанах и, несмотря на сырую погоду, в валенках. Из левой его ноздри бурно росли неопрятные седые волосы.

«Здравствуйте, – поприветствовал я Дремучего Колхозника. – А я успею на дизель до Сокольников?»

Дремучий Колхозник надолго задумался. «Боюсь ввести вас в заблуждение, – сказал он наконец, – я сам этим поездом не пользуюсь. Но, кажется, он проходит где-то без четверти двенадцать. Так что если вы поспешите, то вполне его застанете».

«Благодарю вас! – ответил я, слегка охуевши от таких изысканных выражений, каких и в Петербурге-то услышишь не на каждом углу. – Всего вам доброго!» – «И вам всего доброго!» – покивал Дремучий Колхозник и пошел дальше своим путем.

3.11.

2008

А ведь когда-то давно я был почти приличным человеком. Я носил пиджак и галстух и ежедневно, кроме субботы и воскресенья, приходил к девяти часам утра на службу. Ежемесячный мой оклад тогда составлял полторы тысячи долларов в не облагаемом налогами конверте. А доллар, между прочим, в прошлом веке еще не был всеми презираемой разноцветной бумажкой – был он тогда выдержан в суровых и надежных серозеленых тонах с убедительной подписью Главного Казначея и никуда никогда не падал.

Помимо основной работы, на которой я ровно ни хуя не делал, я, пользуясь безупречным знанием английского языка, переводил на этот самый язык бесконечные уставные документы акционерных обществ, зарегистрированных на каких-то подозрительных архипелагах, и покупал на вырученные деньги автомобили бээмвэ для временно не желающих со мной ебаться барышень.

Иногда, отчаявшись этих барышень в конце концов выебать, я заказывал себе по телефону дюжину блядей для того, чтобы поговорить с ними о невозможности любви. По утрам я с тоской смотрел на стопку денег в верхнем ящике полированной стенки и понимал, что столько я не выпью.

Был ли я счастлив? Хуй его знает, может быть, и был, но я уже ничего про ту жизнь не помню. Когда мне однажды предложили зарплату в триста долларов в городе Петербург, я согласился легко и немедленно. С тех пор у меня уже никогда не было никаких денег. Зато я родил самого красивого в мире младенца с необычайно длинными ресницами, купил самый лучший дом в совершеннейшей жопе и летом непременно заведу себе пчел.

Вот у вас у кого-нибудь есть личные пчелы? То-то и оно.

22.01.

Случайно узнал о том, что являюсь номинатором премии «Национальный бестселлер».

Не стал долго думать и решил немедленно изменить Родине – номинирую-ка я туда украинского писателя Жадана, хотя ни разу даже не выпивал с ним водки. А с украинством его пусть там сами как-нибудь разбираются.

Зато если он выиграет, мне дадут три тыщи долларов, и я куплю себе в деревню самогонный аппарат и ульев.

14.02.

Как же все же хорошо в деревне. Принес из сарая дров, бросил в печку, стало тепло. Простое действие, простой результат, никаких привходящих условий типа «а вот если, то, может быть, а может быть, и нет».

И утром встаешь не по каким-то там экзистенциальным причинам, а потому что если не встанешь, то замерзнешь на хуй.

Совершил сегодня самую выгодную сделку за всю свою жизнь. Встретил возле автолавки соседа, грустного. «Чего, – спрашиваю, – грустный?» – «Да тялявизор, – говорит, – сломался, блядь, а матка сериал смотрит, боится серию пропустить». – «Так бери, – говорю, – мой, я один хуй его не смотрю и смотреть не собираюсь, у меня и антенны-то нету». – «Как это бяри, – сомневается сосед, – вещь ведь! Сломаю яшо. Давай я у тябя яго куплю». – «Не, – говорю, – мы ж соседи, на хуй нам эти товарно-денежные отношения, бери так». – «Не, так не возьму», – подозревает, видимо, какой-то подвох. «Ну ладно, – говорю, – давай меняться. Я тебе телевизор, а ты мне дров – ольхи или березы, а то баню уже нечем топить». – «Во! – говорит, – вот это разговор! У мяня тут и конь застоялся – жрет и серет, жрет и серет».

Заодно договорились про неограниченное количество глины, перемешанной с конским говном – а то у меня печка в бане прохудилась.

В общем, я, похоже, что очень ловкий человек.

22.02.

Условная моя теща (ну нету у меня в жизни ничего безусловного) подарила к праздничку устройство «электрический кот» для борьбы с крысами.

У этого устройства, собранного артелью инвалидов из города Смоленска, есть два режима: слышимый человеческому уху и неслышимый.

Если прослушать его в слышимом режиме минуты полторы, то возникает непреодолимое желание найти в сарае веревку и на ней немедленно удавиться. Но его, к счастью, можно выключить.

В неслышимом режиме можно сидеть рядом с этим устройством вполне безопасно. Только возникают мысли о том, что мне сорок четыре года, денег нет никаких, ума нет и не будет, матери в последний раз отправлял сто долларов в прошлом году и вообще на хуй все это нужно.

И крысы тоже загрустили, пригорюнились и потянулись к Северной гавани, чтобы уплыть оттуда на кораблях и больше никогда не вернуться.

То есть устройство вполне работоспособное.

24.02.

Совершили вчера с соседом конную поездку в центральную усадьбу Опухлики. Соседу нужно было выправить в сельсовете документ на коня, а мне на себя самого.

Расстояние до деревни Опухлики выражается мнимым числом – сначала это было пятнадцать километров, потом двадцать два, а в приложении к нашей материалистической действительности составило все сорок. Например, выяснилось, что сосед мой близко знаком с абсолютно всеми жителями в радиусе этих самых сорока километров. Если навстречу нам попадался мотоциклет с коляской, то все останавливались и неторопливо обсуждали новости, случившиеся за последние десять лет. Потом сосед кратко сообщал мне полезные сведения о собеседниках, например: «Да это латыш, родную тетку свою зарезал по пьянке», ну или другое что-нибудь интересное.

Кроме того, время от времени сосед сворачивал с дороги, останавливался возле какого-нибудь дома, говорил: «Ну, ты тут пока посиди, я щас» – и исчезал минут на пятнадцать. Потом возвращался, вытирая усы, и мы ехали дальше.

Закончилось это все в точности так, как должно было закончиться: уже на обратном пути, как раз тогда, когда мы срезали дорогу напрямки через бывший фашистский аэродром и я не имел ни малейшего представления о том, где мы и кто мы, сосед сказал: «А ябать!», накрылся с головой телогрейкой и заснул.

Ну и что делать? Взял я вожжи и самым грозным голосом крикнул коню: «НО!!! А ну, пошел!!! Давай-давай, скотина!»

Кони, даже если они без яиц, не умеют хохотать, поэтому мерин Гоша громко пернул и неторопливо, с видимым наслаждением посрал. Потом зевнул и побрел куда-то самым медленным шагом, каким только может ходить конь.

Где-то через час мы добрались до развилки. По моим представлениям о пространстве, следовало повернуть налево, но конь повернул направо. Я не стал с ним спорить. И правильно: через полчаса показались знакомые деревья и озеро по правую руку, и, стало быть, до дому ровно два километра. А дом – это дом, там печка и картошка, и бочка с мусором дымится со вчерашнего дня на огороде, и вообще ничего нет лучше дома.

Тут и сосед проснулся и немедленно выпил вынутого из-под сена напитка чрезвычайно ядовитого цвета. «А ну, зар-раза!» – крикнул он коню. Тот дернул ушами и прибавил шагу, но не чрезмерно.

В общем, все закончилось хорошо. Ну и что, что собирались обернуться за пять часов, а обернулись за четырнадцать? В автомобиле бы так до сих пор и ездили.

03.04.

Нашел в огороде растение, очень похожее на чеснок. Надрал из него перьев, посыпал ими макароны. Съел.

А потом подумал: откуда же там у меня может быть чеснок, если я его туда не сажал? А что, если это вовсе не чеснок, а ядовитое растение лютик? Или даже белена?

Прислушался к организму – организм бурчит.

Взял фонарик, пошел снова в огород, выкопал остатки растения с корнем – на вид чеснок. Надкусил – нет, не чеснок. Пожевал – опять чеснок. Вот ведь гадость какая!

Плюнул на это растение, послушал в лесу пение собственной моей Совы, пересчитал в небе личные мои звезды – всё на месте. Все ж таки я очень жадный.

Включил глушитель личных моих крыс. Спать.

23.04.

Не нравится мне хозяйство у деда Пахома.

Придешь к нему за картошкой, а там газончик, цветочки. Хоть бы где доска трухлявая валялась или, там, ржавая коса с треснутым косовилом. И собаки такие справные, что аж будки за собой на цепях таскают. И картошка прошлогодняя хоть бы одна проросшая, не говоря уже про гнилую.

Прямо хоть сейчас зови корреспондента из районного телевидения и снимай репортаж про возрождение русской деревни.

А по мне, в хорошем хозяйстве непременно должны быть заросли крапивы и гнилая кадушка с лягушонками, кривой плетень с дырявыми ведрами и сваленные за сараем серые доски с видом на закат и заросшую лебедой картошку. И чтобы малина росла где попало и яблоки валялись прямо на земле: бери и ешь.

Вот такое хозяйство я и считаю образцовым, и оно у меня почти все есть. Разве что лебеда еще не поспела и яблоки не попадали.

11.05.

Меня иногда спрашивают, почему я не заведу себе корову. А потому! Потому, пидарасы, что ее нужно кормить каждый день, а иначе она сдохнет.

А я ее сегодня не смог бы кормить, потому что был на встрече с немецкими писателями. На хуя я оказался на этой встрече, это я потом расскажу, когда сам пойму, на хуя я оказался на этой встрече.

Пришел на эту встречу, роюсь по карманам, достаю сигареты «Оптима»: «Курят у вас тут, – спрашиваю, – или не курят?»

Никто не знает, шушукаются: курят или не курят, скорее всего, не курят, потому что Европа, а может, вдруг курят? Побежали узнавать, полчаса не было, тут кто-то прибежала. «Курят, – кричит, – курят! Гюнтер Грасс курит – значит, все тоже курят!» И закурила тут же.

Ну и Гюнтер Грасс тоже вышел вслед за ней с трубкой. Положительный такой старик, основательный. Я бы ему доверил переложить свою печку в бане – он бы не подвел. Даже думаю, может, почитать чего-нибудь из него, что ли.

Хотя основательные люди очень редко пишут хорошие книги, точнее, никогда не пишут, но мало ли что бывает.

26.05.

На встрече с немецкими писателями совершенно случайно всплыл закон Ломоносова – Лавуазье, то есть если в одном месте что-то прибудет, то в другом обязательно убудет. Ну вот у немцев объединились две Германии, и тут же развалилось государство неподалеку. За иллюстрацией того, как этот закон сказался на человеческих судьбах, не пришлось даже выходить на улицу, хотя там как раз гастарбайтеры ремонтировали набережную Мойки, – иллюстрация, то есть я, сидела прямо тут за столом. Ну да, вот я родился в Казахстане, живу уже почти десять лет в России, у меня тут ребенок и дом в деревне, я никуда не собираюсь отсюда уезжать, но в любую секунду меня может остановить на улице милиция и все это прекратить.

Немецкие писатели недоверчиво выслушали перевод из наушников и уточнили: «Вы русский и вам не дают российское гражданство?»

Я не клеветник, и вообще люблю свою родину, и поэтому сказал чистую правду: «Нет, мне не отказывают в российском гражданстве. Просто процедура очень сложная, все время меняется и мне пока не удалось пройти ее от начала до конца». Немецкие писатели опять недоверчиво на меня посмотрели, но поскольку перед тем выяснили из прочитанного мной текста, что я последователь Кафки, решили, видимо, что это моя творческая фантазия, и разговор пошел о чем-то другом. И я сам тут же про это забыл.

Однако вечером после ужина, когда я уже встал, чтобы откланяться, Гюнтер Грасс меня вдруг спросил: «Дмитрий, скажите, вот эта проблема с гражданством – может быть, я могу как-то помочь? Я ведь знаком с Путиным, мы с ним встречались».

Мысль об обращении к Путину показалась мне настолько ни с чем не сообразной, что я в ужасе замахал руками: «Да нет-нет, что вы! Все в порядке, спасибо большое!»

Но русские писатели, с каковыми мы перед ужином посетили несколько лучших рюмочных Коломны, страшно развеселились: «Давай-давай! – говорят, – надо написать Документ!»

«А, в смысле, шутка», – сообразил я. Сел и сочинил спотыкающимся почерком документ с таким количеством канцеляризмов, что сам в них заблудился, тем более что грамм пятьсот у меня уже внутри было. Переводчица перевела документ Гюнтеру Грассу, он посмеялся и подписал. «Данке шон, – сказал я. – Это самый лучший автограф, какой можно придумать».

Шутка кончилась, я надел куртку и взял рюкзак. «Дмитрий, – сказал Грасс совершенно серьезно. – Если какие-то трудности, я правда напишу Путину».

Я посмотрел на него и понял: ОН действительно напишет. За совершенно ему чужого и даже чуждого хуя с горы из чужой страны – напишет.

«Да нет, Гюнтер, – сказал я. – Спасибо вам огромное, но я что-нибудь придумаю».

Но удивительный все же старик, сейчас таких уже не делают.

28.05.

Вернулся домой.

Испытываю страшное раскаяние: забросил я дом, предал. То с немецкими писателями разговаривал о какой-то хуйне, то с лауреатом Прилепиным пьянствовал, то пил спирт за полярным кругом, а оно тут жило как-то совсем без меня, ждало, что вот-вот кто-нибудь приедет, вернется, польет.

Выросло как сумело. Выдернул первым делом редиску, обтер об штаны, откусил – пиздец, а не редиска, малярию ей только лечить – горькая. Ничего, проглотил. Хрен расчистил вокруг себя пространство и пошел в корень. Хмель уцепился за забор – значит, будет жить. Чеснок по пояс.

Ничего-ничего, я теперь отсюда долго не уеду, победим.

14.06.

Наблюдал сегодня наяву сюжет, неоднократно использованный во множестве дряхлых анекдотов.

Приехал на велосипеде в магазин в соседнюю деревню, купил что нужно, сел на лавочку при магазинном крыльце выпить банку пива и неторопливо выкурить сигарету.

Тут, значит, подходят к магазину эдакие идиллические: молодая мама с младенцем в коляске, голубенькой с кружавчиками, и, видимо, сестра ее младшая – лет тринадцати, в розовом платьице и белых носочках, мечта покойного гумбертагумберта.

Оставили коляску, зашли в магазин, вышли через пять минут с огромнейшей упаковкой пивабалтика номер девять.

«Ну бля ухрюкаемся сёдня в пизду», – сказала молодая мамаша густым басом. «Заебись! Заебись!» – защебетала юная лолита.

Потом они скрылись за поворотом, а я допил свое пиво и поехал домой.

Можно было бы, конечно, спиздеть, что будто бы по дороге я размышлял о тех кривых окольных путях, которыми движется к вечному счастию бесконечно любимая мною Родина, но на самом деле я ничего такого не думал.

Я проехал два километра, сел на берегу и выпил еще пива. Облако. Озеро. Башня за горкой – уже в нашей деревне.

И действительно заебись.

22.06.

Получил с адреса на мейл.ру приглашение поучаствовать в передаче «Школа злословия».

Независимо от правдоподобности приглашения задумался: а пошел бы я на эту передачу или бы не пошел? Чисто теоретически.

Я однажды участвовал в совместном мероприятии с Татьяной Никитишной в ныне уже несуществующем заведении «Кво вадис», что было когда-то на Невском. Или, может быть, до сих пор есть, но там уже совсем другие хозяева.

Собрались там тогда разные люди: популярный в те времена наркоман Баян Ширянов, Лёха Андреев, знаменитый тем, что подрался однажды с писателем Лукьяненко, митёк второго поколения на шэ, но не Шинкарёв, писатель Житинский, ну и я в уголке. Сидели поначалу все тихо, ждали начала мероприятия, пили себе пиво. Тут, значит, заходит огромная такая Татьяна Никитишна, усаживается посередине и все кругом выжигает напалмом. Потом спрашивает, а где тут у вас курят, уходит за занавеску, и оттуда валят гигантские клубы дыма. Потом возвращается, дожигает все, что осталось живое, и уезжает в автомобиле.

Нет, ни за что. Я ее боюсь.

29.08.

Меня тут некоторые спрашивают с осуждением, мол, неужто я и вправду собрался сходить в телевидение.

А и собрался! У нас тут в деревне летом отключили все каналы, кроме первого и энтэвэ, а на остальное, говорят, покупайте тарелку за восемь тысяч. А восемь лишних тысяч тут ни у кого никогда не было и не будет, так что и смотрят все послушно эти последние два канала.

А там вдруг я! Хоть и сам не увижу, потому что у меня телевизора нет, но зато у всех остальных-то шести жителей есть. И меня сразу пропустят без очереди в автолавку, где я куплю блок сигарет «Оптима» красных, два окорочка и бутылку водки «Благодать» для настоек и притираний. И из центральной усадьбы Опухлики пришлют мне машину дров и баллон, полный пропанового газа.

И никто, никто уже больше не украдет у меня колун.

02.09.

Был вчера в телевидении. Из той хуйни, которую я там напиздел за полтора часа, можно нарезать абсолютно любой мой портрет, так что вряд ли стану сам смотреть. Татьяна Никитична и Дуня добрые и замечательные, но очень усталые – они на работе.

Стол посреди какого-то авиационного ангара в начале разговора немного теплый от студийного освещения, потом становится теплее, потом горячее, а когда к нему уже нельзя притронуться, то значит все – конец разговора, кончилась передача.

«И немедленно выпил», – помечтал я, уже выйдя на воздух, но было нечего и негде.

Так что выпил уже только на Киевском вокзале и сегодня с утра уже в Киеве. Киев особенно хорош воскресным утром. На улице никого: ни Ющенко, ни Тимошенко, ни Януковича, одни только туристы фотографируются на фоне скульптуры покойного артиста Гердта.

07.09.

Проснулся ровно в полночь. За некоторое время до полуночи соседи зазвали в гости и угощали неведомой настойкой из чрезвычайно пузатых рюмок.

Поссал на свою тень возле забора. Везет мне на полнолуния.

Раскурил трубку и долго и тупо смотрел в синеватую бесконечность.

Как-то очень сильно много любви накопилось в моем небольшом организме, а все мало. То ли сдохну скоро, то ли буду жить вечно, хуй его знает.

13.10.

У нас ветер. Выл ночью в трубе, стучал неподпертой дверью сарая. Я хуевый хозяин – все время что-нибудь да неподперто.

В восемь утра завыла автолавка на углу нашего огорода, и я оказался возле нее чуть ли не первым, точнее вторым – первой была плохо различимая в шалях и тулупах баба Рая, у нее сегодня день рождения. Потом потихоньку подтянулись и остальные старухи – все кряхтя и жалуясь кто на ревматизм, кто на диабет.

Собака-степан громко стучит зубами в конуре – это у него первая в жизни зима. Вот так-то, брат, оно тут не всегда лето, надо привыкать. Кинул ему полкило ливерки – может, станет ему теплее.

А сам ношу пока охапками дрова. Хуевые все ж дрова купил – вроде бы и ольха, а толку чуть. Пых – и нету. Эдак и до весны не доживешь. В следующий год буду умнее. Хорошо, хоть осталась еще половина прошлогоднего разобранного сарая.

А вообще хорошо. Чистейшая, как слеза, дистиллированная тоска, лучше которой вообще ничего не бывает.

19.11.

2009

Когда к нам в деревню приезжают люди из города, они поначалу опасливо озираются, дышат через раз и немедленно заводят разговор про Кризис. А потом ничего – выпьют чаю или, там, настоек, кто употребляет, поспят и наутро уже про все напрочь забывают.

Потому что кризис – это что такое? Это когда жизнь была сильно хорошая, а потом вдруг стала сильно плохая. А тут все всегда одинаково.

Сосед вон порося зарезал. У бабы Тамары баллон с газом кончился. С утра было семнадцать, а потом внезапно потеплело до двенадцати. Процент полнолуния – сорок восемь.

14.01.

Как бы уничтожить в себе городского жителя?

Вот сегодня ехала к нам автолавка, ехала, да так и погибла в наметенных за ночь снегах. А жрать-то хочется! А курить-то нечего!

Сосед стукнул в ворота: «Димка, в Отрадное поедешь?» Ну то есть в магазин. Еб же, как же не поеду – поеду, конечно. Оделся потеплее: пидорку на голову, валенки на ноги. Ватных штанов и варежек нет и никогда не было, то есть были, но только в армии.

Сел в сани, поехали. «Замерзнешь», – сказал сосед мудро. «Да хуйня», – ответил я легкомысленно.

Ну вернулись часа через два. Надо, думаю, водки выпить, а то пиздец мне. А пробку-то открутить не могу – промахиваюсь, потому что из холода в тепло – тут-то и понимаешь, что замерз. А ведь еще, думаю, надо стопку как-то донести до рта.

Нет, без ватных штанов и тулупа я больше в санях не ездок.

17.01.

Опасаясь, что автолавка и завтра тоже не приедет, решил самолично испечь себе хлеба.

И должен с гордостью сказать, что приготовленное мной в печи блюдо действительно чем-то напоминает хлеб: у него есть корка, очень качественная – еле проткнул ее ножом, а внутри есть настоящий мякиш! Правда несоленый, но, в конце концов, можно и снаружи посыпать.

Да, он не так красив, как хотелось бы, и без лишних вопросов его будем есть разве что мы с собакой Степаном. Но я это сделал.

Теперь пора всерьез осваивать самогон.

21.01.

Мы вообще-то уже когда-то гнали самогон в городской квартире во мрачные времена горбачевской перестройки. Мантоварка, сверху миска с холодной водой, под миской пиала для сбора конденсата. Ровно никакого представления о первой фракции, второй и уж тем более третьей мы не имели, так что выпивали все подряд. Остались живы. Молодые были организмы, хули.

Сейчас прочитал множество теоретических материалов и знаю, что температура кипения спирта составляет 73 градуса по цельсию и все, что испаряется до этой температуры, – то уксусный альдегид и ацетон, а все, что после, – там вообще пиздец.

А местные-то жители не знают! Гонют все подряд, сливают в одну бутылку и продают по пятидесяти рублей за литр.

21.01.

Развил у себя в деревне замечательную способность закидывать ногу на ногу и пиздеть Мудрое.

Пока ничего, еще не разоблачили.

5.02.

Заходил Пахом. Смотрел внимательно, потом присел на табуретку. Выпил рюмку, хотя он вообще-то не пьет.

Рассказал про войну. Хотя чего там про нее рассказывать, все и так знают: немцы пришли – давай самогон, потом наши пришли – опять давай самогон. Так всю войну и провоевали.

6.02.

Утром, гуманно, впрочем, часов в одиннадцать, в двери стукнул сосед: «Ну чего, дровы будем делать?»

Будем-будем, а куда, на хуй, денешься – с дровами полный пиздец.

Заехали в лес, свалили сухостоину. Ну как свалили: бензопилу «Дружба» сразу зажало, остальное топором. Потом таскать чурки к коню. На третьей примерно чурке я уже засомневался в благотворной роли товарища Сталина в подъеме народного хозяйства: а если вот так, да четырнадцать часов, да не жрамши и каждый день двадцать пять лет подряд? Ну его на хуй, лучше уж тогда капитализьм с ихним макдональцом.

А так вообще, если абстрактно, то красиво, конечно. Проперделись.

17.02.

Четыре дня назад по поводу собаки-степан было принято мною непростое и жестокое решение: не повесить его, конечно, в лесу, но отвезти в город Пустошка и там отпустить на хуй на все четыре стороны. Пусть пореет там на свободе и испытает пред смертью короткое собачье счастье, но уже без моего участия. Ибо собако это охуело: одним движением челюсти оно перекусывало любую цепь, ебало свою родную матушку и на хозяина своего, то есть меня, ссало с безопасного расстояния. Будучи поймано и привязано, жидко задристывало всю доступную площадь, хамило и раздирало вдребезги оказавшийся случайно в пределах доступности матрац.

Гуманизм мой огромен, но не безбрежен. На хуй, на хуй. Я, может быть, и сам не всегда исправно исполняю свои функции, но в штаны себе не сру – есть все же некоторые пределы пиздоблядства.

Экзюперианцам с криками про то, что мы в ответе, предлагается пойти подрочить.

Но вот беда: в ту самую секунду, как было принято это страшно неприятное решение, в мире не стало более образцовой собаки, чем эта сволочь Степан. Он стал тщательно облаивать всех случайных прохожих, научился закапывать говно и смотреть на меня такими глазами, как будто бы он мой внебрачный сын. И я сам даже не понял, как это получилось, но вот я уже договорился с соседом и вручил ему деньги, чтобы он эту сволочь и гниду кормил, пока меня две или три недели здесь не будет.

Ну и уродище тут же конечно расслабилось и насрало себе в миску.

18.02.

Надо ехать срочно в город дня на четыре.

Сижу, туплю: что же делать со скотиной, мерзавцем и ублюдком Степаном? Соседи по разным причинам отпадают.

Остаются два варианта: сварить уроду и гниде ведро макарон с сардинами и оставить его на цепи или же сварить ему то же самое ведро и с этой цепи спустить? В любом случае он ведро это сожрет за один присест – два раза лопнет, шесть раз обосрется, но сожрет.

Интересно, что будет дальше: в первом случае он заебет всю деревню своим воем, а во втором – своей общительностью.

28.03.

Жизнь, как всегда, куда увлекательнее глупых наших о ней представлений.

Наслушавшись советов из интернета, оставил собаку-степана реять в свободном плавании на время моего отсутствия.

Ну и хули? Приехал – сидит снова на цепи, жалуется, лижет ботинки. Ибо вообще всех успел заебать.

Эх, собака-степан, собака-степан. Дал ему сосиску, даже две.

Но какой же на нем за зиму вырос подшерсток! О если бы у меня был такой подшерсток, я бы отправился пешком в Антарктиду и пугал бы там время от времени полярников.

03.04.

В детстве я это называл «помогать весне»: часа два самозабвенно сколупывал лед с дорожек.

Проходившая мимо соседка сказала скептически: «Да чо ябесся? Само стает».

03.04.

По поводу медицины в глухой псковской деревне: скорая помощь, вызываемая с красного телефона на соседнем столбе, приезжает примерно через час, что не очень сильно отличается от города Петербурга.

Прошлым летом старший сын моей жены, крася крышу, с нее свалился и достаточно серьезно распорол себе ногу. Я не стал напрягать государственные службы и позвонил знакомому водителю в Новосокольниках, который приехал через полчаса. В единственной больнице этого, честно скажу, не очень выдающегося города совершенно трезвый (притом что была суббота) молодой московский врач очень квалифицированно зашил ему все что нужно, и юноша по сей день совершенно здоров.

В феврале мы ездили с соседом Серёгой проведать его мать в невельской больнице, и если я и нашел в этой больнице отличия от петербуржских бесплатных учреждений, то все они были в лучшую сторону.

Да-да, я знаю, что бывают прямо противоположные примеры, но я же пишу только о том, что видел собственными глазами.

27.04.

Морально готовлюсь к подвигу: доехать с соседями до станции, там они сядут в поезд, а мне нужно будет вернуться на том же коню в деревню, самостоятельно его распрячь и поставить в конюшню.

Это вам не рецензию на роман Геласимова писать – тут дело серьезное. Тем более что тут сейчас затеяли какой-то ебучий автопробег из Опухликов в Кремль, и еле успеваешь уворачиваться от уродов в тюнингованных автомобилях.

По пути от станции до дома (ходил утром заказывать трактор) за сорок всего минут встретил целых аж четыре автомобиля, что для наших мест совершенно противоестественно.

01.05.

Эх, сорвался подвиг. Поехали они в автомобиле.

01.05.

Учусь потихоньку управлять кобылой, то есть мерином.

Конь – это очень интеллектуальное транспортное средство, оснащенное довольно нехуевым естественным разумом. Он сам, если хозяин напился пьян и заснул, доставит его домой при том условии, что хозяин не свалился с телеги. Он сам объедет пешехода и разминется со встречным автомобилем.

Но, как правильно предполагали писатели-фантасты, когда некоторое устройство делается слишком умное, у него заводятся собственные Мнения.

В частности, когда конем управляю я, он в целом слушается, но даже по ушам его можно прочесть это самое Мнение: «А ЧТО ЭТО ЗА ХУЙЛО ТАМ НОКАЕТ? ОН ВООБЩЕ, БЛЯ, ХТО ТАКОЙ?»

6.05.

Вот выйдешь утром во двор. Покуришь, умоешься, пожжешь мусор в бочке, покормишь скотину Степана, уберешь за ним говно, нальешь коту Осе молока в блюдце, поколешь немного дров, поговоришь с соседкой про погоду, посидишь бесцельно на крыльце, любуясь на распустившийся дуб, послушаешь кукушку, тут как раз придет Ося со свежепойманной мышью (он почему-то не может их жрать в одиночестве), вернешься в дом – и все это заняло ровно один час.

Включишь компьютер, почитаешь почту, жж и прогноз погоды (дождя сегодня опять не будет). Глянешь на часы: еб твою мать! – трех часов как не бывало.

Машинка для пожирания жизни.

12.05.

В деревенской жизни есть две штуки, одну из которых я ненавижу, а другая меня вполне устраивает.

Ненавижу я то, что они тут живут друг с другом какое-то немыслимое количество лет и за это время у всех накопилось огромное количество обид и претензий. Ну как если бы на каком-нибудь летучем голландце экипаж был бы живой и так они там на нем живут и живут несколько тысяч лет. Спроси любого жителя деревни про другого жителя, и тебе расскажут такую кучу про него гадостей и мерзостей, что ты потом будешь ворочаться до утра.

А устраивает меня то, что никто не хочет быть кому-то чего-то должен. Если я поменял бабушке газовый баллон, она мне обязательно даст два десятка яиц или насыплет ведро картошки. И мы разошлись.

Я сначала этого не понимал и наливал соседу просто так. А потом понял, что это неправильно и он страдает.

Сейчас я стал умнее, и если он зашел утром похмелиться пивом, то я говорю, что, мол, пива-то я налью, а косу отобьешь? «Отобью!» – радостно говорит сосед и пьет потом пиво с чистой совестью.

12.05.

Маленькому мальчику в деревне хорошо.

Это в городе поход на улицу является целым предприятием, а тут граница между домом и двором – это всего лишь очень скрипучая дверь. Понятие «гулять» совершенно исчезает. Мальчик сам где-то там жужжит, приносит родителям выкопанных из навозной кучи червяков, гремит кочергой в бане, гоняется по картофельному полю за котом Осей и обнимается с собакой Степаном. В огороде ходит конь, которого мальчик поначалу панически боялся, но, проехавшись в телеге до соседней деревни, очень одобрил, но, впрочем, знает, что близко подходить не надо. За огородом пасется коза, у соседей непрерывно вопят два петуха, в сарае трещат ласточки, в небе полнолуние, в соседнем саду орут соловьи и только бы добраться до койки, а там хлоп – и мгновенно заснул.

12.05.

Есть два метода существования вне города: загородный дом и дом в деревне. В первом случае люди пытаются перетащить за город все то, что у них есть в городской квартире: ванну, стиральную машину, посудомоечную, плазменную панель, интернет в двести килобит, тостер, шесть холодильников и голубой унитаз.

Второй случай – это просто дом в деревне: с дыркой в сортире, крапивой за забором, щавельным супом из огорода и водой из родника с лягушками.

Интересно, впрочем, другое. У тех людей, которые умеют без героизма жить по второму сценарию, есть, как мне кажется, одно важное преимущество: они не очень сильно страдают, когда их кормят пищей, согретой в микроволновой печи, или шашлыками из пластмассового ведерка, изжаренными на закупленных в гипермаркете углях.

13.05.

Попробовал себя в роли сельского калымщика: привезли с соседом на коню пару возов дров мне и три, как выражается сосед, жардины для соседской бабушки.

Бабушка, как это принято, вынесла нам две сардельки и по стопке чистого спирта.

В далекой моей, навсегда ушедшей молодости я, бывало, иногда выпивал чистый спирт – ощущение было как от стакана проглоченных гвоздей, но через некоторое время можно было отдышаться.

А сейчас уже все – нет того куража. Так что попросил еще одну стопку и разбавил напополам.

Годы, годы.

16.05.

Еще одно положительное обстоятельство деревенской жизни состоит в том, что коммунальные услуги находятся очень неподалеку.

В городе оно как: вот открыл ты кран, а оттуда одно шипение и две капли воды. Кому звонить, куда? Где этот горводоканал и какой у него теперь номер – это известно одному лишь губернатору Матвиенко, номера которой никто не знает, кроме особо приближенных лиц. И даже если дозвонишься, то когда приедут – через три дня или пять?

А тут вот захотелось тебе полить огород, а из крана то же самое шипение. Ну и хули – пошел к соседу, и если он дома и не уехал в Луки, то он пойдет и включит башню. А если уехал, то сам пойдешь и включишь. Чего, я кнопку эту что ли не знаю?

Можно было бы и без соседа обойтись, но он тогда обидится: он этой башней все ж таки заведующий – двести рублей в месяц за нее из колхоза получает.

17.05.

Собако-степан повзрослело, однако: гавкает только по делу, соседу-серёге, когда при исполнении, рвет штанину, хотя он-то его и кормит, когда меня тут иногда нету.

Вообще-то говоря, деревенская цепная собака – это, пожалуй, лучшая порода, выведенная нашим глупым человечеством: Степан легко спит в снегу и жрет все, что дадут. Сейчас вот облиняет и станет ему прохладнее. В автономном режиме он живет месяц минимум, больше я не пробовал, но, правда, всех до единого в деревне за это время успевает заебать.

Срет вот только очень много.

19.05.

В деревне завелась лиса.

Не иллюзорная какая-нибудь лиса, у которой избушка была ледяная, а нормальная, обычная. Живет где-то на Дикой Горке.

Все куровладельцы в панике.

«Дима! – сказала мне сегодня баба Маруся. – Не поверите, прямо вот сюда подошла! Я палку об забор сломала! Отгоняла! Может быть, хоть вы убьете?»

22.05.

Я обычно к себе принюхиваюсь: не воняю ли? Как там носки?

А вот в деревне я своего запаха почти не чувствую – тут других запахов до хуя.

Приехал в прошлый раз в Петербург, сел в маршрутке на сиденье. И тут две барышни лет сорока позади от меня стали громко морщиться и прыскать в мою сторону достатым из сумочки одеколоном.

Да, я пах. Печным дымом, травой, дровами, навозом. Ну и пива выпил, конечно, как же без пива. И мойся не мойся – никуда эти запахи не денутся.

Но можно же немного потерпеть – я уже на следующей остановке выйду, приму душ, постираю одежду и вновь стану таким же дезодорированным, как вы.

22.05.

Приехал в город, иду к дому. Бежит навстречу мужичок – в трусах, не пьет наверняка и не курит. Физкультурой занимается. Мимо него машины туда-сюда – вжик-вжик.

Содрогнулся: я в городе в первые два дня вообще дышу через раз, потому что не воздух тут, а коллоидный какой-то раствор. Потом ничего, привыкаю.

А он же, пока бежит, этого воздуха в два раза больше меня потребляет.

23.05.

Жила-была у нас в деревне старушка. Тихая, никого не трогала, раз в две недели выползала к автолавке.

Потом у нее в Великих Луках убили сына, и ее забрала к себе дочка из Красноярска.

На место бабушки вселилась племянница ее Любаня, у которой в Великих Луках убили мужа, после чего ее выпизднули из квартиры. Любаня в деревне занималась самым древним ремеслом, то есть собирательством: грибы, ягоды. То, что собирала, обменивала на самогон. Иногда ездила на родину, то есть в Великие Луки.

Однажды вернулась оттуда с кавалером: двенадцать лет тюрьмы, из них два по два по мелочи и восемь строгого за слом кадыка собеседнику в Великих Луках. Тихий, скромный. Как-то мы с ним поговорили, так он даже употребил в разговоре слово «ницше». Я сам Ницше не уважаю, но всегда приятно, когда какой-нибудь человек знает о его существовании.

Прожили они неделю, после чего Любаня поехала в Великие Луки и там сгорела в какой-то избе после распития.

Кавалер ее, потрясенный таким горем, остался жить в ее доме. Ловил карасей в пруду, копал грядки в огороде у соседей. Я как интеллигент, навеки испорченный калиной красной, время от времени отсыпал ему сигарет и давал иногда двадцатку.

А когда я уехал по надобности в город Петербург, он вынул стекло из нашего окошка, вынес ноутбук, пленочный фотоаппарат (вот чего действительно жалко) и весь электроинструмент типа пилы, рубанка и болгарки. И что более всего меня поразило, спиздил трубку и табак. Ну и ушел со всем этим добром в Великие Луки.

Что-то не так в городе Великие Луки, как мне кажется.

01.06.

Да, и, кстати, сегодня в первый раз в жизни набрал телефон ноль-два, дабы милиция хоть раз исполнила-таки не обычные свои функции по отъему денег у населения, а то, что записано в уставе, как то: защитила бы конституционные права законопослушных граждан, которым я в данный момент являюсь.

Я, разумеется, не надеюсь на возврат имущества – оно давно обменяно на десять бутылок самогона, но если просто махнуть рукой, как я обычно предпочитаю, то начнут лазить каждую неделю. Поэтому зло должно быть наказано.

Приехавшая из Невеля буквально через час милиция меня приятно потрясла своей интеллигентностью и компетентностью. Приятные молодые люди – один в форме, другой в гражданском. Очень вежливы, дружелюбны и профессиональны. Сняли даже отпечатки пальцев на выставленном стекле.

От испытанного уважения даже подписал им книжку, вообще последнюю. Приняли с радостью. Милиция, оказывается, тоже бывает разная.

1.06.

Сижу тут и все дописываю и дописываю биографию Алексея КОНСТАНТИНОВИЧА Толстого к учебнику для старших классов.

Закапываюсь все дальше, и чем дальше, тем больше мне этот человек нравится.

Ну вот познакомился он совершенно случайно с великим князем Александром. Бухали там, наверное, то да се. Не потому, что великий князь, а потому, что человек хороший. А тут хуяк – папа у князя помер, и просыпается он императором Александром II. А Алексей Константинович, он с завтрашнего дня уже флигель-адъютант (своих не бросаем). У него единственная должностная обязанность – это носить аксельбанты на торжественных приемах.

Через пару месяцев – егермейстер, это вообще как председатель совета союзного государства Россия – Белоруссия, то есть вообще ни хуя делать не надо.

И тут Алексей Константинович говорит императору: «Ты, это, не обижайся, но я поехал в деревню. Заебало тут у вас все». И уезжает в Черниговскую губернию.

Уважаю.

08.06.

Иду тут давеча с автолавки. У ворот стоит машина, девятка, цвета мокрый асфальт. Рядом стоят четыре милиционера: «Ну что, побеседуем?» А хули бы и не побеседовать.

Пригласил в дом. Пошел один, я его предупредил: громко не разговаривать, там два мальчика спят – Степа и Митя.

«Чем занимаетесь?» – спрашивает следователь шепотом. «Хуйней занимаюсь, – отвечаю я тоже шепотом. – Книжки пишу». «Деньги хоть платят?» – «Да какие там в жопу деньги». – «То есть ущерб большой?» – «Ущерб пиздец просто до чего большой». – «Ну тогда распишитесь вот тут, тут и еще два раза тут, а здесь напишите: “С моих слов записано верно” – и тоже распишитесь… и еще вот тут. А вы в каком стиле рисуете?»

Задумался. «Ну вот митьков знаете?» – «Обижаете, – обиделся следователь. – Конечно, знаю». – «Так вот, я к ним не имею никакого отношения, но в принципе похоже». – «Понятно, – кивнул следователь. – Вас вызовут. Всего доброго».

19.06.

Долго думал: а почему в деревенских домах всегда такие низкие двери?

А для смирения – ходишь и все время кланяешься. Не поклонишься – так голову разобьешь.

18.07.

Заебали уже эти питерские дачники.

Пойдешь на станцию в ларек за пивом – а они там весь поселок шашлыками из магазина «Лента», что на Пулковском шоссе, провоняли. И даже по запаху понятно, что шашлык у них говно, зажаренное до полной несъедобности на углях из бумажного мешка, политых жидкостью для растопки.

«Ах! – жаловалась барышня вся в солярном загаре у магазина своей такой же закопченной искусственным ультрафиолетом подруге. – Я тут прямо умираю! Совершенно нечем заняться!»

Блядь! А картошка у тебя прополота? Окучена? Колорадский жук собран? Гриб лисичка как выглядит знаешь? Дитям сопли утерты? Мужик, в конце концов, поебан?

Нечем ей, видите ли, заняться!

Всякий раз, как обгонит меня на дороге автомобиль из девяносто восьмого региона, так непременно или плюну на землю, или высморкаюсь – до чего ж неприятные!

Хорошо хоть москвичи сюда не приезжают.

29.07.

Всякий раз, когда я возвращаюсь в деревню даже после краткого отсутствия, мне приходится устанавливать интернет (а вот хуй вам, а не с заглавной буквы) так, как будто его тут никогда не было.

Раньше, пока рецидивист Леша не похитил мой ноутбук, установка интернета состояла в хаотическом передвижении по дому трех поставленных друг на друга табуретов с ноутбуком наверху: глядишь, где-нибудь да заработает.

После же того, как злодейский рецидивист все украл, задача несколько упростилась: я купил мегафоновский модем, и теперь только всего и нужно, что его правильно позиционировать, то есть расположить под нужным азимутом относительно очень далекой башни.

Обычно это удается с пятого-шестого вскарабкивания на лестницу, но за нынешнее дождливое лето яблоня у дома так разрослась, распустила столько листьев и принесла столь обильные плоды, что всякий сигнал в них решительно глохнет.

Хотел уже было ее спилить, но пожалел, тем более что ножовку хуй найдешь.

Зато нашел в рюкзаке шуруповерт, вкрутил шурупы куда нужно, натянул обнаруженную на шкафу веревку, при помощи деревянных граблей повесил на нее модем и – опля – вот уже и написал сообщение.

06.09.

Высыпал собаке-степану останки грибов с картошкой из бесконечного казана.

О, как горько и укоризненно посмотрело на меня оскорбленное животное! Но ничего – сожрало и не поморщилось.

Ну ладно – завтра к утру приедет человек Леша на машине, так куплю этому лживому охранителю кило ливерки в Опухликах, хотя он и не заработал.

Вот вчера, например, – пришел сосед, а это уебище хоть бы тявкнуло. Ну ладно, у уебища есть небольшое оправдание: когда тут иногда никого нет, то этот сосед эту скотину кормит. Но должна же быть субординация! Пока я здесь – я хозяин, а он обязан подавать сигнал о любом движущемся в пределах его слуха и нюха предмете.

А не хочешь подавать сигналы – так это на здоровье. Мы никого не неволим. Вон тебе прямо за околицей лес с двоюродными родственничками.

Да, а сосед приходил занять пятьдесят рублей. Я не первый уже год живу в этих краях и очень хорошо знаю, какой тут предмет стоит пятьдесят рублей. «Слушай, – сказал я ему, – вот дам я тебе пятьдесят рублей. Ты поедешь в Отрадное, нажресся там самогону, а на обратном пути ебнесся на своем мотоцикле об березу. А мне потом тебе яму копать, да?»

Сосед задумался: «А ведь и правда: кроме тебя, копать некому».

Помолчали. В каком-нибудь кинофильме в этот момент обязательно нужно было бы вставить тоскливый звук от виолончели. Но у нас тут виолончелей нету и звука никакого не получилось.

10.09.

Я вот сижу и смотрю в окошко. Мимо окошка едут безобразные камазы со щебнем – дорогу чинят. Лично я этому не рад: если починят хорошо, то пойдут мимо нашего дома ежесекундные фуры и наискосок, напротив соседа, выстроят круглосуточную шаверму для дальнобойщиков. То есть надо будет отсюда уебывать.

Ну да ладно, до этого пока далеко, а я все о том же. Вот почитаешь новости: кризис там, хуизис. Первая волна, вторая.

Картонный приемник, волчьи глаза, журналистов и правозащитников каждый день убивают, и к Рамзану Ахматовичу такая личная неприязнь, что кушать не могу.

А выйдешь во двор – там солнышко, собака зевает. Под ногами хрустят яблоки и чавкают сливы. На грядке искривился последний уже в этом году огурец. Дрова колоть надо – скоро зима.

Две никак не пересекающиеся реальности. И кажется мне, что первую из них придумал кто-то очень нехороший.

16.09.

А вы ведь небось думаете, что выражение «темно, хоть глаз выколи» – это некая художественная гипербола.

Ага. Я вот тут вышел ночью, как тут выражаются, «на двор», а если по-простому, то поссать, и увидел, что такое тьма. То есть вообще ни хуя не увидел. Постоял специально минут десять. Спелеологи рассказывают, что в пещерах, где нет вообще никакого света, у человека включится некое вторичное зрение. Не знаю, в пещерах, может быть, и включается, а на открытых пространствах – ни хуя. И замерзнуть, слегка выпимши, насмерть на собственном крыльце, потому что не сумел найти дверную ручку, – это не анекдот.

Ну да, впрочем, и хуй с ней, с тьмой. В утренней автолавке вот вместо перманентно пээмэсной тетки Лены завелась юная барышня Оксана. Когда она насыпает для скотины-степана два кило макаронов, я целомудренно смотрю в сторону, дабы не увидеть вытатуированный на ней чуть выше жопы узор. Ибо я люблю свою жену и никого больше. И тем горжусь.

17.10.

Встретили тут давеча бабушку, которая толкала в горку тачку с двумя небольшими бревнами для фундамента теплицы.

Ну помогли, конечно, докатить тачку до дома. Бабушка по дороге рассуждала: «Ох, плохо, мальцы, дай вам бог здоровья, без мужика в деревне. Я-то своего сама в гроб загнала. Пяздела всё, пяздела. Знала б, как все будет, так слова бы не сказала. Гулял бы, бил бы – молчала бы. Только бы живой был. А вот двадцать лет уже мучаюсь».

Заплакала. Мы скинули бревна у нее во дворе и пошли дальше. Чего тут возразишь.

Дремучий менталитет, хули там.

21.10.

Вышел во двор. Под ногами хрустит забытый с лета клевер. Собако-степан, обожравшись привезенными из города сосисками, вяло махнуло мне хвостом.

Встал возле забора. Это городские жители думают, что ссать нужно в сортир. А мне потом ломом, что ли, все это расколупывать, когда оно в корыте замерзнет?

Ну стою, значит, задумавшись и вдруг замечаю от себя тень. Откуда у меня посреди ночи вообще может быть тень? А, ну да, полнолуние опять, вон прямо за спиной, огромное такое.

И задумался я тогда вот о чем. Ну ладно женщины – у них вообще вся жизнь устроена по лунному циклу. А я-то тут при чем? Почему в каждое практически полнолуние я сопли не столько вытру, сколько размажу?

Посмотрел на Луну.

Было дело, давнее совсем. Сидел я ночью в какой-то дискотеке, а там стробоскоп мигает и мигает, заебал. Ну посмотрел я на него внимательно, и он – хуяк! – и перегорел.

Это я не к тому, что я некий бытовой волшебник. Был бы я волшебник, так мои сообщения читать было бы некому, кроме нескольких женщин.

Просто заебал этот стробоскоп и поэтому перегорел. Хуйня электрическая.

А на Луну я посмотрел и подумал с уважением: небесное, однако, тело – хуй собьешь.

31.10.

Шел сегодня со станции. Возле озера, на полпути, смотрю – несется на меня овчарка. Серьезная такая. Не гавкает – значит, сейчас вцепится в какой-нибудь совсем не лишний член моего организма. Я обычно хожу с моноподом от фотоаппарата, а тут чего-то забыл его дома. Да и монопод супротив овчарки – это довольно жалкая фистулька. Это с шавками мелкими он полезен.

Сзади метрах в пятидесяти не торопясь идет хозяин овчарки – мужичок лет пятидесяти, наверное. «Да не боись, – говорит, – не тронет».

Я не знаю ни одного собаковладельца, который не говорил бы этой фразы.

Потом мужичок задумался. «А может, и тронет, – сказал он меланхолично. – Она молодая ишо, глупая».

Но шагу, впрочем, не прибавил.

Ну да ладно – все мои члены вроде бы на месте.

02.11.

2010

Про смерть я задумался однажды при очень неподходящих обстоятельствах.

Было мне лет девять, и проводил я летние каникулы у тетки в деревне. И вот как-то вечером я сидел и читал книжку Тура Хейердала – не то Аку-Аку, не то Кон-Тики– а тетка сидела на койке напротив и стригла ногти на ногах.

Я оторвался на минуту от книжки и неожиданно подумал: «А ведь она когда-нибудь умрет» (тетке сейчас, кстати, сильно за девяносто, и она по сей день жива, чего и далее ей желаю). Нет, я, конечно, знал и раньше, что люди умирают, но знал как-то теоретически. Ну помирают где-то там, а может, и не помирают. Взрослые эти вообще чего только не напридумают.

А тут вдруг я понял, что это правда: вот сидит, допустим, тетка, сидит, и вдруг – хлоп! – и померла.

Мысль меня эта почему-то так поразила, что я дня два ходил такой потрясенный, что у меня даже разболелся зуб. И болел он целую неделю непрерывно. Мне время от времени засовывали в рот таблетку анальгина, и тогда зуб болел слабее, но боль все равно никуда не уходила, а просто пряталась за соседним зубом, и я уже не мог ничего разобрать – где боль, а где смерть.

А еще некоторые говорят, что будто бы детство – счастливая пора. Память у них хуевая потому что.

А потом я однажды проснулся днем, а зуб не болит! То есть вообще нигде не болит. Умер, наверное.

Я шатаясь выполз в огуречник, выдернул морковку, вытер об штаны и съел. Потом съел очень твердое и кислое яблоко – нет, все равно ничего не болит.

И солнце эдак светит, как светило потом всего еще в один счастливый день, когда я уволился с должности школьного учителя. И какая, скажите, смерть, когда такое солнце?

Я лег на траву под яблоню и впервые в жизни увидел богомола. Был он смешной, зеленый и было совершенно непонятно, почему это существо не разваливается и на чем вообще эти спички держатся.

Богомол посмотрел на меня мрачно, тяжело вздохнул и убрел куда-то – видимо, размножаться.

08.01.

Вобля, чуть ласты не склеил.

Сосед позвал в баню. Я вообще-то свою топить собирался, но если зовут, то чисто помыться – дело иногда полезное. И дров, опять же, экономия.

Ну сам сосед быстренько помылся-побрился и убежал. А я сначала веселый был, хоть и трезвый уже два месяца, а потом чувствую: пиздец мне. Надо бы с лавки встать, а хуй там – не встается.

Но не зря тут Д. Лондона вспоминали в комментариях к предыдущему моему сообщению. Хуй вам – воля к жизни и все дела. Выполз весь в шампуне в предбанник, вроде там полегче.

Открыл дверь на улицу. О, как я одевался! Одни кальсоны я натягивал полчаса, наверное, не говоря уже про все остальное. А может, и три секунды – хуй там что разберешь с этим временем. Добрел до дому, хорошо хоть там со вчера не топлено, влез в спальник, накрылся кошкинским халатом.

«Проснусь или не проснусь?» – подумал я с интересом. Проснулся. Через шесть часов, правый глаз не открывается. Выпил таблетку от головы. Жить буду. Некоторое время, как и все, потом все равно умру. Но в баню буду ходить только в свою.

Берегите себя, как говорит один футбольный комментатор.

13.01.

...а еще я хочу поставить шест, а на нем такой полосатый матерчатый колпак, как у Буратино: в белую и красную полоску. Их раньше ставили на маленьких аэродромах, чтобы показывать, куда дует ветер. А может, и сейчас ставят.

Никто не знает, из какой материи их делают: из обычной или какой-нибудь специальной.

Ну а потом уже можно будет подумать и про небольшую взлетно-посадочную полосу для приема заблудившихся авиаторов и авиаторш, а также штурмовиков пятого поколения.

Но авиаторши все же лучше.

15.02.