Опьянеет ли мудрец?

Предлагаю обсудить вопрос, который в свое время привлек внимание самого Платона (428–347 до н.э.), а впоследствии прямо обсуждался представителями различных эллинистических школ – жаль лишь, что свидетельств этого почти не сохранилось, хотя проблема, очевидно, весьма важная. Вопрос в том, подобает ли мудрецу пить вино.

Обратимся в этой связи к двум текстам: диалогу Платона «Законы» и сочинению иудейского платоника Филона Александрийского (15 г. до н.э. – 50 г. н.э.), сохранившего для нас немногочисленные образцы эллинистической учености. Речь пойдет о трактате «О садоводстве Ноя» (De plantatione, 142–77), в котором, комментируя Бытие 9:20–21 («Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем»), Филон приводит предшествующую философскую дискуссию о том, может ли мудрец опьянеть (εἰ μεθυσθήσεται ὁ σοφός, 142).

Платон в рассматриваемом отрывке рассуждает о пользе пиров и вина; в риторическом размышлении Филона (оно, вероятно, восходит к неизвестному философу-стоику) утверждается, что мудрец (стоик, но не только) может выпить вина, но без хулиганства. В обоих случаях авторы проявляют не свойственную им терпимость, но, как мы увидим позже, в каждом случае есть нюанс.

В начале последнего платоновского диалога (637a) заходит разговор о целях, которые должны быть у законодателя относительно государственного устройства, и Мегилл отпускает, должно быть, излюбленную спартанскую колкость в адрес афинянина, обвинившего спартанские законы в излишней сосредоточенности на военных навыках в ущерб прочим добродетелям:

…спартанские постановления относительно удовольствий – лучшие в мире. Ибо наш закон вообще изгоняет из пределов страны то, под влиянием чего люди более всего подпадают сильнейшим удовольствиям, бесчинствам и всяческому безрассудству. Ни в селениях, ни в городах, о которых пекутся спартиаты, ты не увидишь нигде пиршеств и того, что после них неудержимо влечет к удовольствиям всякого рода, и каждый, кто встретит пьяного гуляку, сейчас же налагает на него величайшее наказание, которое уж не снимут под предлогом Дионисийских празднеств. А у вас видел я как-то повозки с такими гуляками, да и в Таранте у наших поселенцев видел я во время Дионисий весь город пьяным. У нас же ничего подобного не бывает¹.

От Платона ожидаешь, что он согласится со спартанской критикой демократии афинского типа. Однако в данном случае афинянин (принято считать, что он выражает позицию самого Платона) дает отпор: сделав критическую ремарку по поводу распущенности спартанских женщин, он поднимает вопрос пьянства на более общий уровень (637d-e):

…разберемся подробнее в вопросе об опьянении. Ведь это обычай немаловажный и требует для своего распознания недюжинного законодателя. Я не говорю о том, надо ли вообще пить вино или нет, но только об опьянении (μέθη): надо ли относиться к этому, как скифы, персы, карфагеняне, кельты, иберы, фракийцы – все это племена воинственные, – или же так, как вы? Как ты говоришь, вы от этого обычая воздерживаетесь полностью, скифы же и фракийцы употребляют вообще несмешанное вино – как сами, так и их жены; они льют его на свои одежды и считают этот обычай благим и счастливым. Персы весьма привержены этому обычаю, да и вообще они склонны к роскоши, которую вы отвергаете, однако все это у них более упорядочено, чем у остальных.